* * *
Гляньте, чего надумали, падлы?!
Снесём ваш домик, непременно снесём… да у меня одной картошки в погребе – семь пудов!
Семенной фонд на всю область. Дровяник по весне поставил. Полы перекрасил.
Правда, краски на все полы не хватило. Коридор получился жёлтый, как дурдом, а зало и спальня палевые… как не знаю что.
Но права-то я знаю – и вас, каз-злы, уважать заставлю!
Адвокат мне хороший нужен, вот что.

В городской адвокатуре, правда, у меня никого.
А что, у вас везде – свои люди?!
Но старушонка есть одна – Лина Марковна, с Ефимовной моей раньше дружбу водила.
Односельчанки они… то есть, городские уже – наскрозь!
Обходительная старая кляча, в простоте и слова не скажет.
Ефимовна, помню, базланит ей как-то за чаем:
– Варьку-то нашу помнишь, Кирюнину? У них ещё свёкор на Римкиной свадьбе в столовой все окна выбил!
Так энта Варька нынче с козлом живёт, вот те крест!

Адвокатесса ей отвечает, томно отставив пальчик:
– Пфф-ф, это ненаказуемо…
Моя уже щебечет погорячее:
– Да натурально, с козлом живёт! В Якиманке всего-то один козёл на шесть козочек и остался!
Адвокатесса снова жеманится:
– Пфф-ф, это недоказуемо…
Тьфу ты, леший!
Не разговор, а дача свидетельских показаний.

В общем, захожу и сразу помощнице ейной выкладываю – так, мол, и так.
Супружница моя – безвестно пропавши, а дом, где столько слёз вместе пролито, а детишек не нажито, городские власти снести собираются!
А я съезжать не желаю. На кой она сдалась, нечаянная радость на старости лет – городская комната в коммуналке?!
Тем более, ко мне тут гости пожаловали.
Свояченица объявилась надысь – погостить заехала, да так и осталась.
А чего мы, оба-два – не поладим? Ну, посваримся разок-другой, чисто по-стариковски.
Мне шестьдесят семь, ей двадцать девять… считай, одно поколение!
Да и близость духовная уже намечается.

Но это адвокатской помощнице я, само собой, не рассказываю, а целюсь сразу на бесплатный визит.
Как к терапевту, который тоже не лечит.
Есть у адвокатов такая льгота. За деньги надоедает работать – любого старичка готовы поддержать!
Причём, за бесплатно. Квота у них такая. Или, может, обязанность, я не понял.
Вообще, «за просто так» в обычной жизни можно разве что локоть собственный укусить.
Мне тут в собесе, в очереди, анекдот рассказали.
Беседуют две тётки на Привозе:
– Чего-то рыба ваша больно уж дорогая!
– А вы скидайте платье, ныряйте себе в море и ловите её бесплатно!

Узнав, в чём дело, Лина Марковна приняла меня, не раздумывая.
И выслушала, не перебивая:
– Вопрос, – говорит, – срочный… наисрочнейший! Давайте решим его, не откладывая. Вам в пятницу будет удобно?
– Чего ж тут, – говорю, – неудобного может быть в пятнице? Банный день у меня, по льготным тарифам. И бражка на свёкле должна бы поспеть!
– Мы с вами выступим в суде, – объясняет Лина Марковна.
И серебристые локоны за уши с брюликами накручивает.
Вот старая перечница! На безымянном пальце у ей, я прикинул – семь годовых моих пенсий крутится!
В трубочку золотистую свёрнуты и камешком сверху прижаты, каратов на семь или восемь.

Я говорю, а гонорарий-то как?
Мне до пенсии картохи, разве что, можно сварить.
Она смеётся и отвечает:
–  Гонорарий – это чай с пирожками в компании вашей драгоценной супруги! Мы что-то стали реже встречаться.
–  Так она теперь – безвестно пропавшая! –  отвечаю я с дрожью в голосе.
Лина Марковна так и ахнула, а  я продолжаю рассказывать:
–  Понаехала Ефимовна к родне в Якиманку, кого-то попроведывать. На похороны чьи-то. Так и не вернулась. Три недели поискали – и бросили. Потерял я мою старуху!  А теперь и обитель нашу хотят снести!
Тут я не выдержал и зарыдал – в самый раз.
Лина Марковна валидольчик в сумке нашарила, а глазки у неё так и бегают.
Словно речь надгробную сочиняет.

В суде адвокатесса блеснула не только золотыми зубами.
Зал прослезился во время этой речи. У малолетних детей были судороги.
Судья сморкалась на пристава, а пристав – в секретаршу суда. Я просто голову в руки спрятал.
У представителей ответчика от слёз непролитых даже галстуки взмокли.

–  Они вместе прожили столько лет, –  самозабвенно ворковала Лина Марковна. – Их дом – это не просто место общего проживания, это часть общей, трудной и долгой жизни! Как дети, которых в этой семье так и не случилось. Как одинокая старость. Если власти снесут этот дом, я за физическое здоровье Петра Егорыча не поручусь! Вы видите, как скрючился на стуле истец? Это всё - от боли душевной! И так теперь – каждый день!

Рыдая в голос, она умолкла. По залу нёсся ветерок милосердия.
Принятие окончательного решения суд перенёс на три месяца.
В дверях суда я Лину Марковну придержал чуток за локоток:
– В контору совестно идти, – говорю. – Это всё-таки не собес! Скажите, вы теперь – мой адвокат?
Она отвечает:
– Ну, разумеется!
– И понятие адвокатской тайны на наши отношения, – продолжаю, – целиком и полностью распространяется?
– Само собой, – говорит Лина Марковна. – К чему этот разговор?
– Видите ли, – сыплю я вполголоса, чтобы никому не мешать. –  Ефимовну-то в погребе я схоронил. Под картошкой. Не разрешала, старая стерва, эротику по платным каналам зырить! Дал ей разок молотком по кумполу, тут же и успокоилась. Начнут строители дорогу прокладывать – непременно её отроют! Слегка только прикопал, ну и... взял на постой свояченицу. Её я, правда, почти не помню, но как-то уже обнюхались, попритёрлись...

– Я в курсе, что попритёрлись, – отвечает мне, тоже вполголоса, Лина Марковна.
И гордо зуб во рту у неё высверкивает:
– Ваша свояченица мне внучкой приходится! – излагает эта старая сука. – Жалуется, что нет горячей воды и вай-фая. Я её сразу к вам подселила, как Ефимовну подали в розыск. Жаль было старую, и я, конечно, моментально вас заподозрила, но что поделаешь! Улик-то уже, поди, не осталось?
– Какие улики?! – отвечаю ей, хватая воздух губами от изумления. – Молоток в водичке с содой прокипятил. Погреб до краёв картохой завален, сам не решаюсь туда спускаться. Вы что же, на домик мой нацелились, при живом-то хозяине? А если я в суд подам?!
– Пфф-ф, это ненаказуемо! – засмеялась Лина Марковна. – Мы с Яськой нацелились, как вы изволили выразиться, на весь участок – он, при желании, миллионы стоит! Переоформляйте его на вашу свояченицу. Иначе погреб на днях перекидают оперативники!
– Шантаж получается, Лина Марковна, – говорю я жалостным голосом. – Нехорошо вы со мной… не по-божески.
– Убийство супруги – вот это, прямо по-божески! – отвечает мой адвокат. – Всё сделали, как по нотам! А шантаж… какой же это шантаж?! Недоказуемо!
На том и попрощались.

А через три дня Лина Марковна сама без стука пожаловала.
– И где же моя внученька? – спрашивает. – Чего это бабушке не звонит?
– Не может она, – говорю. – В погребе лежит, рядом с Ефимовной. Без никакого вай-фая. Попросил её банку патиссонов с полки достать. Покойница их очень любила… обе-две покойницы просто обожали мои маринады. Она вниз по ступенькам, а я её сверху – по затылку! Молоток попался удобный – всего-то, в соде откипятил...
– Спасибо за чай – мне пора! – заторопилась адвокатесса. – Молоток молотком, а в погребе улики не подсохли… отроем, откопаем, посадим!
–  Пфф-ф, это недоказуемо! – говорю. –  Вы, Лина Марковна, репку лучше в грядку сажайте. А дом с участком я на днях равными частями на двух владельцев переоформил – на вас и меня. С той оговоркой, что если умру голодной или насильственной смертью, ваши полдома уходят в доход государству. Вы же мой адвокат! Справитесь с защитой собственных интересов?
– Ещё как справлюсь! – отвечает, веселея на глазах, старая грымза.
И треплет меня по коленке своей иссохшей рукой с годовыми пенсионными кольцами.

Ну, а чего?! Живу на иждивении адвоката.
Примечанием к контракту, с общего ведома, половину её городской квартиры я тоже к себе подтянул.
Сдаём в аренду Линину «трёшку» и в ус не дуем.
А старая перечница – вон она, среди ночи по мобильному треплется.
Дорога, видно, к погребу спать не даёт…
А вам, признайтесь – чуточку завидно?