Навигация на Дунае близилась к завершению. Осень выдалась теплая, сухая. Уровень воды в реке не подымался, и экипаж надеялся благополучно пройти под мостами и встретить Новый год дома. Западные турагентства рисковать и выплачивать туристам неустойки не желали и длинные рейсы до дельты Дуная отменили.

«Молдавия» уже месяц работала наверху и курсировала между Веной и Братиславой. Каждые три дня мы брали на борт чехов и словаков и доставляли их в Австрию. Переход из порта в порт занимал три-четыре часа. Теплоход едва полз вдоль потускневших берегов и заставлял гостей любоваться сухими камышами, ржавыми баржами и игрушечными австрийскими деревеньками. Граждан Чехословакии пейзажи интересовали мало. На борт они садились груженные коробками с бытовой техникой, хрусталем, фарфором, сигаретами и водкой. В Вене их ждали блошиные рынки и небогатые родственники. Теплоход прибывал в столицу Австрии около пяти вечера и к праздничному ужину на борту оставались только внезапно заболевшие гости. Столы ресторана ломились от балыков, языков, икры и мяса в горшочках, а гостей не наблюдалось. Туристы стремительно высаживались на капиталистическую землю и возвращались на судно только к отплытию в Братиславу. Жители дружественной нам социалистической республики добывали на берегу валюту, а экипаж теплохода «Молдавия» наслаждался брошенными ими деликатесами и остервенело бухал.

По условиям туроператора на каждый встречный и прощальный ужин, на каждый праздничный стол полагались бутылка водки и бутылка шампанского. Еда и напитки входили в стоимость тура, оплачивались заранее и выдавались официантам до начала банкета. То есть через день на подсобных столах каждой фройляйн появлялись четыре-пять бутылок водки и такое же количество «Советского полусладкого». А зал ресторана был пуст! Сохраняя остатки совести и чувства самосохранения, официанты переливали спиртное в чайники-кофейники, грузили подносы деликатесами и спускали всю эту благодать в нижние трюмы.

Бухали все! Матросы, машинисты, повара, горничные и завхозы. В период коротких рейсов, когда на теплоход не поставляли западников, комсостав прищуривал один глаз и делал вид, что не знает о том, что творится в нижних каютах. Конечно, многочисленных сборищ и коллективных пьянок никто не устраивал. Но, не пропадать же добру! Сплотившись вокруг крошечных каютных столиков, рядовой состав интеллигентно хлебал из морфлотовских чашек истинно русские напитки. На корме играла музыка, матросы били электротоком зазевавшуюся рыбу, носились с подсаками и временами падали на палубу пораженные разрядом не отключенной вовремя батареи. Машинист дядя Миша в каюту даже не поднимался. Пил в машине. После одного из ритуальных чаепитий, сосед закрыл пьяного ленинца в каюте. Обилие дармовой водки не позволило дяде Мише отвлечься на сон. И после очередного заварничка с оковитой, принципиальная коммунистическая сущность не пожелала таиться в застенках .

- Свободу Луису Корвалану!- Бился в запертую дверь, срывал со стены расписание рейсов и вскрывал задраенный иллюминатор непокорный Мишаня. Усмиряли свободолюбивого всем составом. Заломали узнику совести руки и впихнули в машинное отделение. Прошла уже неделя, как он из трюма не выходил. Еду и опохмел матросы подавали старику, прям в грохочущее подполье.

Официанты, бармены, переводчики, киоскеры и парикмахеры отшвырнули прочь условности и предпочтения. Позабыли вкус виски и ликеров и наслаждались отечественным продуктом.

- Шампанское на массу! Водка на рельеф!- диктовала нам рецепт новой диеты старшая официантка.

Я от коллектива не отбивалась, пила, как люди и посещала каюту первого пассажирского. За день до отхода в длинный рейс я таки нарвалась на правду и застукала любимого с визгливой мелкой медсестрой. Туфельки 35-го размера летели вслед за убегающим медработником и по весне проклюнулись в палисаднике вместе с гиацинтами. Игорь не оправдывался, не успокаивал меня и не удерживал. Жалел. Себя или меня? Не важно. Взгляд у него был скорбный. Не теряя надежды услышать его оправдания, я повинилась, порыдала и ушла за сатисфакцией к пассажирскому. Папа в данном случае, мне бы не помог . А вот Николай Степаныч оказался исправным утешителем моих слез, соплей и мест от лица удаленных.

На стоянках в Вене и Братиславе экипаж пил, гудел и развлекался. Даже администратора за стойкой не наблюдалось. Я, почти не таясь, заходила в каюту к пассажирскому. Любовник он оказался опытный ласковый, но о своих подозрениях в голубизне я не забывала. Невзирая на любовные неудачи, я не теряла надежды выйти замуж, и анальный секс отвергала категорически. При малейшей попытке приблизиться ко мне сзади я лягалась и визжала так, что вахтенные матросы вскидывались по стойке смирно.

А пассажирскому нравилось. Он успокаивал разъяренную моралистку и хохотал. Это наивное, глупое, самоуверенное, пьяное существо, ему - нравилось. Он любил поговорить потом. После секса. Распрашивал о бывших .

Смесь водки и шампанского гармонии мне не добавляла, но искренность наружу вытаскивала. Я желала то мести, то любви, то умудрено посмеивалась, то едва сдерживала слезы. А он хохотал, утешал, обещал, что все будет хорошо и прижимал к себе угловатое мальчишеское тело. Вдвоем мы едва помещались на узком каютном диване. Я засыпала на его груди и удивлялась шелковистости мягкой шерсти. В такие вот моменты он и начинал говорить. Речи его были странны и отрывисты. Он не заботился о логике повествования.

- Едва ушел сегодня. Думал все, доигрался. А старпас, сволочь, опять кинул. Ну, ничего, я ему еще Мариенплац припомню. А на Кертнерштрассе так никто и не явился, может в следующий приход… А в Грюнвальд сейчас хорошо. Сыро немного, но можно затопить камин, погулять по лесу, выпить вина. А можно на Мюнхенерфрайхайт, или в Биргартен . «Вайсбир» или «Пауланер». И костел там красивый. Я тебе покажу. А ты мороженое любишь?

Я пьяно вскидывалась и заявляла, что к мороженому равнодушна и люблю конфеты.

Это редкостное предпочтение вызывало у него новый прилив восторга. Он переключался на конфеты «Моцарт», на Венскую оперу и рассказывал, как прибрежные виноделы ждут, когда Дунай остынет, берега закиселятся снежной кашей, и засверкают на солнце полные льдинок бело-розовые кисти рислинга. Как дождавшись первых заморозков австрийцы стремительно собирают виноград , охлаждают винодельни и морозят прессы. Как тщательно они следят, чтобы в чаны полилось не подгнившее оттаявшее виноградное пойло, а морозные хрустящие льдинки солнца, терпко -сладкий нектар айсвайн.

Первый помощник капитана по пассажирской части был человеком в пароходстве новым и никому не известным. Данная навигация на теплоходе Молдавия была его первой навигацией. Изредка, откуда то из Оренбурга, к нему приезжала жена и сын-подросток. Из комсостава он общался только со старшим пассажирским помощником. На банкетах, на палубных прогулках и на собраниях они всегда были рядом. На берег два пассажирских тоже сходили вместе. Возвращались на судно по- одиночке, а выходили как два закадычных товарища. Однажды в Вене мой поклонник к отплытию с не пришел и появился на борту только через три дня, по возвращению теплохода из Братиславы. Старший по званию дожидался подчиненного на верхней палубе. Встретившись, они долго вышагивали вдоль бассейна, старпасс злился, удрученно растопыривал короткие руки, и веснушки на его носу были серыми.

Ночью, любовник опять сказал мне, что старпасс сволочь , что время разберется, велел мне учить немецкий и спросил какая девичья фамилия у моей матери. Я, понимала, что Николай Степаныч и старпасс коллеги из органов. Предполагала, что они выполняют за рубежом тайную государственную миссию, что возможно они даже контрразведчики, но обременять себя лишней информацией не стремилась. Я соглашалась, что старпасс сука и других вопросов не задавала.

Девять месяцев беспрерывных однообразных рейсов по Дунаю заканчивались. Впереди маячили три месяца выходных. Мужчины моряки готовились к празднично-запойной зимовке, а женщины тоскливо предполагали, что на пароход уже не вернутся. Некоторые и правда не возвращались. Выходили замуж, рожали детей, но через год-два снова появлялись в штате теплохода и редко кого из них встречал по приходу любящий муж. Счастливых в браке женщин на судах было мало. В основном разведенки да матери одиночки. Сухопутные мужчины не желали ждать из рейса уверенных в себе, финансово независимых жен. Да и репутация у них была сомнительной. В портовых городах, правда и корабельные байки давно сформировали образ распутной, бессовестной, плавающей женщины. По возвращению из рейса, редко какой моряк признает, что он полгода провел без секса, или скажет, что дорожит работой и боится быть списанным за аморалку. Или просто сознается в любви и верности законной жене. На каждой береговой попойке моряк будет увлеченно примерять на себя сплетни старожилов, и хвастать любовными приключениями с дневальной или горничной. Женщина на пароходе существо публичное, всеми желанное. Спит она с одним, а фантазируют на эту тему все. Замкнутые в железном пространстве парохода мужчины настолько увлекаются вожделением и мастурбацией, что к моменту возвращения домой, уже и сами верят, что ночевали с объектом своих фантазий. Недаром в ответ на фразу «Позвольте, но ведь Борис сказал, что это он спал с дневальной!» Одесситы только пожимают плечами и глубокомысленно парируют : « Так говорите и Вы». А говорить, как известно, не палубу драить.

Море, река, однообразная работа, четкие, выписанные в уставе правила. . Отсутствие ежедневных домашних хлопот, хорошие заработки и внимание мужчин.

На берегу они рабыни кухонь, посудомойки, мойщицы полов и подавальщицы. Во флоте - полноправные, незаменимые члены экипажа и желанные женщины. Море более благосклонно к женщинам, нежели к мужчинам и влюбившись однажды, бабы редко уходят от требовательного, но щедрого патрона.

В тот момент своей жизни я подобными измышлениями не мучилась. Работала, спала с начальником и мечтала о любви. Теплоход благополучно вернулся в родной порт, Николай Степаныч уехал к семье. Я носилась по дискотекам, посещала провинциальные рестораны, искала повод показать себя Игорю во всей красе и заставить его пожалеть об утерянном сокровище. Собственно, сокровище готово было занять место на любимой полке и ублажать хозяина сердца по-прежнему. Но, неблагодарный избранник даже не помышлял о подобном счастье. Однажды, мы случайно встретились у общего приятеля. Я всячески старалась произвести впечатление, смеялась громко, курила часто, говорила о заграничных нарядах и Тогрсинах. Компания молодых людей, коллег Игоря по работе, вежливо улыбалась, снисходительно отводила глаза и продолжала начатый разговор о работе, семье, книгах, музыке. Они говорили о бывших соучениках, о больших городах, о планах на будущее. В какой-то момент своего хабального кривляния, я вдруг поняла, что эти люди снисходят ко мне, что им неинтересны мои моряцкие истории и, что они меня жалеют. Я ушла. Тихо, не хлопнув дверью. Съежилась и не извинилась. Извиняться за отсутствие ума, я еще не умела. Что-то заскреблось, затревожило, заныло мелкой занозой и требовало вскрытия. Искать причины и находить решения проблем я тоже не умела. Я стала действовать. Пошла в Баскомфлот и купила путевку «Ленинград-Москва». Хотела я только в Питер, но профсоюз решил иначе. Путевок «Ленинград» в наличии не оказалось. Решение поехать в культурную столицу России, не было продиктовано желанием посетить музеи и театры. У меня вдруг возникла мысль пойти работать в Балтийское пароходство. О переводе не могло быть и речи. Официанток желающих плавать на судах загранплавания во всех городах хватало. Я решила устроиться на известные Ленинградские курсы барменов. Это тоже было непросто, опять требовались рекомендации или протекции, а говорить пассажирскому о своих планах я не собиралась.

Планам моим не суждено было сбыться. В первый же вечер по прибытию в город на Неве, в мой гостиничный номер позвонил мужчина, представился коллегой и земляком и предложил встретиться и выпить кофе . Я сочла это добрым знаком и радостно полетела навстречу новым знакомствам и приключениям. В холле отеля меня ожидал облаченный в серое, неуловимо похожий на нашего судового КГБ-шника парень. Он тут же разложил на столе веер билетов и сообщил программу нашего с ним культурного пребывания в Ленинграде. В заключение он сказал, что очень рад быть полезным Николаю Степановичу. Отказаться, убежать, послать, нахамить, вариантов реакции было множество. Но вдруг мне стало лестно внимание любовника, более того я почувствовала свою власть над ним, хоть и поняла, что за мной следят. Пребывание в Питере было своеобразным. Полдня мы проводили в Эрмитаже. А вечера в безлюдных коммерческих кафе и таких же коммерческих театрах. Все эти помещения практически не отапливались. Я не могла удержаться и наряжала вечерние платья, но дутые болоньевые сапоги я снять так и не решилась. К тому же выяснилось, что мой услужливый спутник, помешан на первобытнообщинной истории нашей родины и в Эрмитаже мы часами бродили по нижним подвальным залам и рассматривали черепа неандертальцев, принадлежавшие им костяные наконечники стрел и скелеты умерщвленных ими животных. К закрытию музея я так уставала, что если вдруг в зале оказывался свободный стул, бросалась на него как дикарь на вепря, и поднять меня с него было сложно. В общем, уклад жизни первобытнообщинных ленинградцев я изучила досконально, но история современного города так и осталась мною не познанной.

На курсы барменов я не попала. Через неделю «серый» посадил меня на самолет до Москвы. Согласно купленной путевке нас встретили во Внуково и поселили в Измайлово. Не успела я почитать программу тура, завести знакомство с колоритной путешественницей из Якутска и договориться посетить с ней местный бар, как в дверь номера постучали, и на пороге возник истосковавшийся Николай Степаныч. Это было абсолютное поражение свободы личности и торжество патриархальной любви. Я- смирилась. Посещала Третьяковку и музей Пушкина, каталась с любовником на метро, и наслаждалась жуткими театральными перформансами начала девяностых. Пассажирский особо не шиковал, по «Арбатам»- «Араратам» меня не водил и со столичными друзьями не знакомил. Правда, однажды мы поехали в Подмосковье к его институтскому приятелю. В небогатой сплошь уставленной мебелью квартире жило четыре поколения родственников. Дедушка, сыновья, невестки, дети, внуки. Имена и генеалогию присутствующих запомнить было сложно. Все эти люди неимоверно обрадовались нашему прибытию. Накрыли стол, выгнали на улицу детей и предоставили мужчинам возможность пообщаться. Говорили о каком-то местном предприятии, о недостатке финансирования и невозможности закончить проект. Пили за непонятное мне уникальное изобретение и за его гениального творца. Перед отъездом Николай Степаныч дал старшему сыну бумажный пакет и сказал, что времени в обрез.

Мы вернулись в Москву. Унылое гостеприимное Подмосковье, избыток культурных мероприятий и скучная компания стареющего мужчины. Такой запомнилась мне столица девяностых.

На следующий день пассажирский уезжал из Москвы. Мой самолет отправлялся на следующий день. Перед расставанием Николай Степаныч сказал, что хотел бы иметь мою фотографию, и мы зашли в фотоателье. Строгий фотограф попросил меня быть ответственной, сидеть ровно и не улыбаться. Фото-сессия оказалась не менее печальной, чем весь мой столичный вояж.

В свой последний московский вечер я таки пошла на дискотеку со знакомой якутчанкой. Там мы немедленно удостоились внимания рослых малолетних азербайджанцев , и я едва успела запрыгнуть в уходящий лифт и удрать от настойчивых ухажеров. В пять утра, за несколько часов до самолета, я сидела в гостиничной комнате милиции и давала показания, откуда я знаю приезжую из Якутска Волкову Е.М., а вечерние айзера сообщали моей спине что «ана праститутка». В тот вечер зарвавшиеся мажоры пытались изнасиловать мою случайную знакомую. На самолет я опоздала. Возвращаться домой пришлось через Киев. Взирая с небес, на бесконечные просторы нашей родины я глубокомысленно пришла к выводу, что Москва меня недостойна, что лучше пассажирский в руках, чем айзер в заднице, и со спокойной душой совершила экскурсию по Киеву.

Февральский Крещатик был мокр, уныл и гранитен. Ржавые трубы пустых фонтанов, очереди за импортом, тревожные, тыкающие в небо трезубы голых веток, каштаны. Беззаботные, смеющиеся толпы студентов. Старые кофейни, горячее молоко и бублики с маком. Кроваво-красные стены университета и полные читающих людей вагоны метро.

На этом мое знакомство со столицами закончилось. Я вернулась домой и ушла в рейс.

Началась моя вторая навигация на Дунае. Я была штатным официантом теплохода «Молдавия». Пейзажи, берега, экскурсии и заработки стали для меня привычными. Восторг, новизна и страх потерять работу сменились статусом бывалой морячки и любовницы комсостава. Я не вставала на рассвете не торопилась увидеть восход, перестала ходить на групповые экскурсии, дорожила каждой минутой сна и зарплату тратила «на школу». Я морочила голову любовнику вечной усталостью, выпрашивала подарки, летние выходные и прогулки по западногерманским землям. Впрочем, подобные увольнения он и сам любил. Мы договаривались о встрече в определенном кафе. В составе группы я покидала пароход и сама добиралась до места встречи. Я уже ориентировалась в Вене, Белграде, Будапеште и страх заграничного одиночества давно прошел. Николай Степаныч гулял со мной по шумным улицам европейских городов, увлечения девчонкой не скрывал и даже кичился. Кошачьи глаза щурились и мацали тело. Ладонь по хозяйски обхватывала плечи, талию, сползала к попе. Я все видела, но считала, что так и надо, В кино тоже так смотрят на любовниц. А я жила как в кино. В каком-то странно-отстраненном киношном домике. Я казалась себе героиней какого-то произведения, но не участницей событий.

Иногда, он говорил со мной по-немецки. Слова произносил на баварском диалекте, с множеством шипящих окончаний. Я плохо понимала его речь, злилась и отвечала по-русски. Мое поведение его расстраивало. Он хотел, чтобы я была флайсиг и бешайден, прилежной и скромной.

Пароход скользил по Дунаю, и время летело следом. В начале осени Николай Степаныч все чаще и чаще говорил о Германии, Мюнхене и Грюнвальде. С увольнений на берег возвращался довольный и взволнованный. В октябре он перестал требовать чай в каюту. На банкетах на меня не смотрел и как-то отчитал за допущенную халатность . Я полагала, что роман окончен. Сердце мое не ныло, тревоги не чувствовало. Однообразная работа, узкий круг общения и вынужденная любовная связь превратили меня в рядовую штатную официантку и пароходную шлюху.

Однажды ночью, пока моя соседка встречалась с его шефом, пассажирский пришел ко мне в каюту. Пьяный и тревожный он быстро попрощался со спермой и восторженно прошептал, что документы готовы, деньги перечислены, зима будет ранней и морозной, и уходить будем в декабре. Он приказал мне учить язык и ушел.

В одно мгновение, стены моего киношного домика рухнули. Случайная пьяная скороговорка пассажирского наконец-то включила мой укачанный пароходом мозг. Тайные встречи с иностранцами, знание языков, западных городов, любовь к Мюнхену, недовольство старпасом, встреча с инженерами Подмосковья, фотоателье. Я с ужасом пришла к выводу, что наш первый помощник капитана шпион, что он подготовил побег за границу и, что я должна бежать вместе с ним. Кинематографичная картинка сменилась гипертрофированными, прорисованными до мелочей, рисунками комиксов. Поверить в них было сложно, тем более, что лирической героиней являлась я сама. Ужасающие сцены поимки, тюрьмы и заграничной жизни с нелюбимым мужчиной вздувались в испуганном мозгу пузырями видений.

Что я могла сделать? Сообщить руководству теплохода, старпасу, помполиту, капитану? Да надо мной бы только посмеялись. Пойти в КГБ и сказать,что я готовилась убежать за кордон и передумала? А мой любовник шпион? Бред! Меня первую арестуют за связь со шпионом. Бросить службу, уйти с парохода и не вернуться? Меня уволят за нарушение трудовой дисциплины, а он найдет способ, как меня наказать. Я раскочегарила свое гламурное сознание, и поняла, что побег запланирован на период коротких рейсов между Братиславой и Веной. Вспомнила, что по прогнозам ожидается ранняя морозная зима, что ввиду опасности заледенения, «Молдавия» останется на зимовку в Вене, что помимо нашего теплохода, пассажирских судов наверху не будет. Я вспомнила, что старпас в длинный рейс с некапиталистами не пойдет и поняла, что вражина пассажирский все просчитал и выбрал самый выгодный для побега момент. Быстро среагировать и ловить беглецов будет некому. Экипаж погрязнет в обычном для этих рейсов пьяном беспамятстве, мы покинем судно незамеченными, и наше отсутствие заметят не скоро.

Через три дня теплоход «Молдавия» прибывал в родной порт. Согласно расписанию мы должны были совершить еще одно семнадцатидневное путешествие до Германии и обратно, а затем уйти в длинный трехмесячный рейс. После отхода, возможности вернуться домой у меня уже не будет.

В родном порту Никалая Степаныча встречали жена с сыном. Приехали попрощаться, поняла я.

Как только закончился досмотр, я быстро покинула теплоход, взяла на морвокзале такси и поехала в аэропорт. Через три часа девятнадцатиместный чешский самолет L-410 совершил посадку в Киеве, а еще через 36 часов я вместе со всем экипажем садилась на борт родного теплохода и уходила в очередной рейс.

Семнадцать дней рейса. Семнадцать суток самообладания и подготовки к побегу. Семнадцать мгновений тревожной, ветреной, дрожащей дунайской осени. Отоварка в Вене, свидание с пассажирским. Он показал мне паспорт гражданки Австрии Анны Шнайдер. С черно-белой фотографии смотрела разрисованная под Донну Саммер прошлогодняя московская путешественница.

- Немного осталось. Потерпи. Скоро мы будем свободными. Я покажу тебе Альпы и Майорку,- приговаривал пассажирский.

Я терпела и радовалась из последних сил. Хорошо хоть секса не было. Нервы были на пределе, искренность могла победить в схватке со страхом и вылиться неуправляемым словесным потоком.

Мы вернулись в родной город. Я бежала по ступеням родительского подъезда и за секунду вскрыла знакомый с детства замок почтового ящика. Пусто! Ничего. Страх соединился с тошнотой и пополз вместе со мной в отчий дом.

- Осталось два дня,- дрожала в голове последняя надежда. Радостные родители, праздничный обед, подарки из рейса. Все как обычно, и на старой этажерке затаившийся белый конверт с официальным штампом учреждения.

- Терпение, милая, терпение. Гедульт, либлинг, гедульт. - Прошептала я вслух слова пассажирского и вскрыла письмо. Я сползла по стене на пол, мама не ругалась за вытертую побелку, а папа с тревогой смотрел на пульсирующий в горле комок немых слов. Я протянула письмо отцу.

- Вы зачислены слушателем подготовительного отделения Киевского государственного университета имени Т.Г. Шевченко. Специализация романно-германская филология. Начало занятий 15 декабря. Перечень необходимых документов прилагается.

Я сделала это! Побег удался! Впереди меня ждали столица, студенческая жизнь и великие дела.