Толеранстность (от лат. tolerantia - терпение, терпеливость, добровольное перенесение страданий).

  В конце августа я решил слетать в отпуск на грибных авиалиниях. Хотелось забраться куда-нибудь подальше от суеты, простоты, от чужих проблем и собственных сомнений. К счастью, на балансе моего нищебродства числится полуразрушенный дом в деревне, который иногда служит мне берлогой.

После легкого обеда я упаковал в дорожную сумку: тёплую одежду, чуть больше ста грибов, литр сладкой газировки, четыре бутылки темного пива, шишки, три пачки сигарет и на перекладных добрался до своей деревушки.

Ширить сознание в антураже холодного и темного дома не входило в планы, поэтому с автобусной остановки дорога для меня лежала в лес. Я, не разжевывая глотал поганки, бредя вдоль опушки, пока окончательно не стих собачий лай из крайнего дома. Пристанище на ближайшие несколько часов я нашел под старым раскидистым дубом.

За сбором составляющих для костра ко мне подкралась тошнота. Предательски ударила меня под дых и ушла ни с чем. Сильнейшая интоксикация организма попыталась нокаутировать ударом в печень, подскочившее давление било в голову. А затем мир вокруг отряхнулся от обыденности, как мокрая собака от воды.
Окружение предстало новой, голографической, разборной на молекулы картиной. 

Стоило отключить мобильный телефон, как мой костёр тут же разгорелся, будто резко проснулся. На часах двадцать часов и четыре минуты. Времени было хоть отбавляй – не убудет. Я сел поудобнее, прислонившись к дереву спиной и  закурил. Тишина.

Громадьё неуместных мыслей вдруг лавиной сошло с затылка на лоб и вернулось обратно. Коллаж из рваных идей, догадок, человеческих лиц и несвязных событий обрёл свою собственную самодостаточность, завершенность. Пазл собрался без усилий. Явился мне настолько элементарным,  что потерял всякое значение и тут же мною забылся. 
По внутренним ощущениям прошло не менее суток. Я взглянул на часы. Двадцать часов и четыре минуты. Нехорошее предчувствие ломом постучалось мне в темечко.
Я решил думать о чём-то другом. О чём угодно. Постараться выбросить значение слова «время» из памяти.

Карамелизированные листья дуба мерно падали мне на лицо и ноги. Листья источали запах, чего-то среднего между дикой грушей и электричеством. (Здесь можно возразить, что, мол, солгал. Электричество не пахнет. Но это не тот случай). 

Я нарочито неспешно закурил сигарету и украдкой посмотрел на наручные часы. Двадцать часов и четыре минуты. Секундная стрелка, ленивая как бездомный ямаец, еле двигалась по циферблату. Время постоянно куда-то торопится, но проходя мимо меня в тот вечер, оно остановилось на мысках моих ботинок.

Тут пришла настоящая паника! На моём полигоне чувств из бункера вытолкнули паранойю. Это похоже на то, когда вас увлекает несложная, но очень кропотливая игра на компьютере. Вот миг обеды уже близок и на радость изобретателю на вашем мониторе появляется уродец под тонкий, истошный крик. Это то ощущение, которое вы испытываете в первые три секунды испуга с одним «но». «Но» - бесконечность повтора.

Я зашагал из стороны в сторону, пытаясь вырваться из невидимых, но реальных стен. Шаги всё ускорялись, так что я начал бегать.
Необходимо было срочно расслабиться.

Присев обратно к дереву, я смотрел перед собой, но не мог сфокусироваться ни на чем дольше секунды. Единственное, что мне удалось заметить это то, что солнце почти село и свет в лесу окончательно иссяк.
Я медленно съехал набок, держась обеими руками за голову. Я больше не принадлежал себе.

- Эй, мужик, ты в порядке? Слышишь меня?

Чей-то мягкий голос раздался над моим ухом.

- Иди нахуй, валет. - Я подумал, что сказал это неразборчиво, потому как мне-таки кто-то помог.

Крепенький старичок в изношенном бежевом пиджаке аккуратно взял мою голову в ладонь, а второй рукой толкнул в плечо, вернув меня в прежнюю позу.

Я в упор смотрел на старика, чья борода была бы заслуженной гордостью для любого перфекциониста. Идеально ровная, словно сшитая из мутных кристалликов самогона, борода - загадка, борода – Мона Лиза. Прямой нордический нос, как весло галеры, подпирал две маленькие светлые бусинки глаз.

- Что с тобой? Голова болит? Отравился, может, чем-нибудь?

Не отвечая ему, я вытащил холодными пальцами сигарету и закурил.

Лес, сраженный осенним пародонтозом, дышал на меня миазмами увядания природы.
С поля послышалось блеяние овец. Старик проследил за моим взглядом и хвастливо рассказал о его заглавной роли в жизни этих животных. Те из овец, которые паслись ближе к лесу, услышав голос старика, подошли к нам и обступили полукругом костёр.

Я старался лишний раз не поднимать головы, чтобы не показывать глаза, но тем лишь всё испортил.

- А, ну-ка посмотри на меня. Ты ж бледный, как поганка. Посмотри мне в глаза! – Требовал от меня старик.

Новый виток паранойи промчался галопом от левой ушной перепонки к правой. Смотреть на деда я физически не мог. Желудок свело долгим спазмом, и я был не в силах выпрямить спину. Он подошел ко мне сам. Взял мою челюсть в руку и повернул на огонь. Он долго и с любопытством разглядывал мои глаза.

- Ты выбрал неправильное место для стоянки, мужик. – Дед грозно смотрел на меня. – Плохие вещи в этом лесу случаются. Я сейчас пойду еще дров принесу, а ты пока помолись своим святым. Лишним точно не будет.

Старик грузно отвернулся от меня, собираясь уходить. Сквозь выжженные дыры пиджака на его спине торчали рахитичные культы, большая обгорелая голова, морщинистая кожа, как фата свисала до самой земли.
От испуга я перестал дышать. Вглядевшись в лицо обгорелой головы, я узнал себя! Биомасса на спине старика пришла в движение. Я одновременно видел одного себя до смерти перепуганного под старым дубом и второго себя сгоревшего в безумии. Видеть себя сразу в двух измерениях, как ни странно казалось нормальным.

Старик, шаркая ногами по фосфоресцирующему мху, ушёл в темноту. У костра остались его овцы – мой якорь надежды, что он вернется за ними и проводит меня в деревню.

Неожиданно я ощутил приятную невесомость в теле. Я словно выиграл джекпот у силы притяжения. Моя паранойя ретировалась в забвение. Теперь мощный порыв ветра или просто ураган могли забросить мое тело куда угодно. Мои кости стали полыми, как у птицы.

Ведомый памятью крови я подошел к березе и оторвал небольшой кусок бересты. Приложил её к лицу и с упоением подумал, что выгляжу как первый древнерусский интриган.

- Просветление! Кому просветление? Лучший способ обуздать внутренних монстров. Покупаем, дамы и господа, покупаем!

На свет костра вышел плюгавый паренек в зауженных спортивных штанах и олимпийке. Ступни его ног были обмотаны в целлофановые пакеты и заклеенные на щиколотках скотчем. 

- Сколько стоит? - Я не мог не спросить.

- Тебе за пятихатку, браток, отдам.

- А в чем просветление? Как это работает?

- Всё просто, брат. Я даю тебе картонный восьмиугольник с чудо-травами, а ты его в жопе трое суток носишь. Потом просветление. Тебе два по четыреста отдам. Вижу, что ты свойский. Типа, с моей улицы. GrooveStreet. Дай пять. Хоп! Красава. Ахахаха. Ну, ты брать-то будешь? Чего стоим, кого ждём, брат?

Я видел его насквозь. В нем присутствовала убийственная для обычного человека доза  хитровыебанности.

- Твой замысел в том, чтобы лишь через сутки человек догадался, что просветление заключается в том, что он обманутый мудак?

- Некоторым не суток, брат, им жизни не хватает. А ты чего один в лесу сидишь? Ждешь, ёпт, кого, ёпт, кого?

- Не понял.

- Давай попиздимся? Узнаем кто сильнее.

- Молох, отстань от него! Он под протекцией, не видишь?

Жирная дама лет пятидесяти с длинной, складчатой шеей встала между нами. 

- Шучу, ма. - Парень в спортивном костюме дружески постучал меня по плечу.

Затем молодой человек обошёл костер и каждую овцу дружески постучал по спине. Следом он дружески похлопал землю, кусты, деревья и выпал из освещения.

- Я ухожу, дед. УХОЖУ! - Я взял сумку и, прихрамывая на затекшую ногу, пошел в сторону дикого поля и ночного неба.

- Давай покажем нашим гостям фокус со стаканом. Помоги мне, Джоан.  Я буду стрелять в стиле Вильгельма Телля.

Я обернулся на голос. В свете костра покачивался мертвецки пьяный Берроуз. Между нами стелилась ровная дорога взлётной полосы, освещенная по краям, разноцветными лампами. Овцы стояли на задних лапах, разбившись на пары. Рожи их превратились в лица престарелых мексиканцев.

Берроуз опустошил стакан, посмотрел на донышко, оступился на ровном месте  и бросил им в меня.

- Ну-ка поставь его себе на голову, детка. Я покажу овцам, кто здесь главный псих.

- Блее... Стреляй же. Убьешь её - Откроешь себя. Блее...

Берроуз наставил на меня дуло пистолета готовый выстрелить в любой момент.

Я понял, что надо быстро уходить. На выход, на выход, на выход.

Я развернулся и побежал по взлётной полосе прочь из чёрного леса, тянувшего ко мне ветки, качавшего вороньи кроны, втягивавшего в себя всё светлое.
В конце взлётной полосы я изо всех сил подпрыгнул в воздух и воспарил над полем.

Я долго левитировал над землей, омываемый волнами эйфории, точно отколовшийся от материка остров. Подо мной на залитой лунным светом траве ветер высекал рябь. В полёте я мог запросто дотронуться до любой звезды. Я думал о том, что звёзды недосягаемы только для тех, кто уверен, что они далеко. Звезды не дальше расстояния вытянутой руки. 
     

Дорога вдоль домов в деревне была пуста. Я открыл символический замок на калитке, и мне оставалось сделать всего один шаг до полной безопасности…


Через два часа я сидел в натопленной комнате за ноутбуком, потягивал пиво и смотрел "Бесславные ублюдки". После фильма я рассмеялся в голос. Вещи вновь стали обыденными.