Морозная зима 1960-го года. Темно и холодно на улице. Кружит февральская метель. В такую погоду надо сидеть дома, в тёплой комнате, а не пробираться, словно партизаны, по задворкам не самого безопасного посёлка в Горьком под названием “Гордеевка”.

Две фигурки, тяжело дыша, двигаются короткими перебежками по запутанным проходам среди множества частных домов, палисадников и сараев. Пацаны. Каждому лет по семнадцать.
- Может, хватит бежать? – сипло выдыхает один из них. Он говорит с еле заметным татарским акцентом. – Всё вроде. Атаравались, наверное.
- На кичу захотел? – шипит другой. – Мусора примут – будешь на нарах гужеваться. Заткни хлебало, и дуй за мной.

Бег продолжается. Наконец, у ограды большого деревянного дома, они останавливаются, и негромко стучат в ворота.
- Кто там?
- Насос и Кила.
- Чего надо?
- Озябли.
Ворота приоткрываются. Несколько секунд пацанов изучают, затем открывают дверь пошире.
- Залетай.

Весело потрескивают дрова в печи, в доме жарко натоплено. Окна запотели, в комнате шумно и многолюдно. В воздухе плотными завитками стелется табачный дым.
Сдвинуты два стола, однако, места на всех не хватает. Часть гостей прислонилась к стенам.
Толстая Шамиля не успевает подносить угощения и подливать самогон собственного производства.
Сегодня праздник – сын Колька откинулся с зоны. Среди гомона, можно расслышать русскую и татарскую речь, часто звучит «феня».

Присмотревшись к гостям, редкий посетитель захочет остаться в этой компании надолго. Свет единственной лампочки неярок, но даже его хватает, чтобы оценить картину.
Виновник торжества сидит во главе стола, и, щеголяя синими “перстнями”, рассказывает, как кантовался на зоне.
- А там ловкач один был. Дурогонил напропалую безо всякого чифиря. И вот как-то раз свезло ему на больничку попасть…
Колька пьян, ему хорошо.

Справа от него, слегка скособочившись, сидит мужик лет пятидесяти с плоским, рябым лицом. Это «вор в законе» по кличке Патя.
Патя безногий – говорят, проигрался по молодости в карты, и, чтобы отдать долг, лёг под поезд. Он чисто выбрит и скромно одет. У Пати цепкий взгляд, тонкие бескровные губы и сильные руки. Говорят, этими руками он запросто может разогнуть подкову или свернуть собеседнику шею – тут уж как кому свезёт.

Рядом с ним - два мордоворота, при взгляде на которых пропадает всякая охота беспокоить вора попусту. Это братья Перцевы. Профессиональные «скокари». Их специальностью являются магазины и квартиры советских граждан.
Заодно, они выполняют различные Патины поручения.

По левую от Пати сторону, сидит подвыпивший франт в вельветовом костюме с тонкими, подвижными пальцами. Он постоянно барабанит ими по столу, словно наигрывая мазурку. Нет – это не музыкант, хотя с какой стороны посмотреть.
Сашка Лебединский, он же Красавчик, обожает играть в карты, и ему везёт. И дело тут не в фарте, а в ловкости рук. Эти руки Красавчик холит, лелеет, и они его кормят. Поэтому, у него всегда есть деньги.
А когда есть деньги – есть и женщины. Это вторая его страсть после карт. Впрочем, некоторые поговаривают, что первая.

Невысокий плотный паренёк лет двадцати пяти с какими-то капризными, бабьими чертами лица и гладко прилизанной чёлкой, подливает Красавчику самогона, и отвешивает шутейный подзатыльник. Он балагурит со всеми присутствующими, травит анекдоты, отпускает солёные шуточки и первый громко над ними хохочет.
Зовут его Лёха Бабенков, но собутыльники предпочитают называть Бобоном. Бобончик – дипломат. Самый башковитый из присутствующей здесь молодёжи. Его ценит Патя, и иногда доверяет вести переговоры от своего имени.
Эту свою способность Бобон с успехом совмещает с деятельностью «щипача» на Московском вокзале.

Высокий, сухой как скелет, мужчина лет сорока с вытянутым лицом и по-лошадиному крупными зубами, берёт в руки гармонь, кидает на пол кепку и, растянув меха, заводит «Таганку». Его голос совершенно не вяжется с внешностью.
Чистый, звонкий тенор перекрывает шум разговоров, и все замолкают, заворожено слушая гармониста.
Мутный тип с вытаращенными, словно у рака, глазками по прозвищу Сюрюпа, сердито цыкает на двух вновь прибывших пацанов.
- Тихо, щенки. Додик поёт.
Голос певца льётся свободно, взмывая ввысь, страдая и плача, вызывая даже у Перцевых что-то вроде гримасы умиления.

- Цыганка с картами, дорога дальняя.
Дорога дальняя, казенный дом.
Быть может старая, тюрьма центральная
Меня, мальчишечку, по новой ждет…

Допев, гармонист выпивает залпом пол-стакана водки, и кричит:
- А ну, братва, кто подогреет бродягу! Кому шуршелей не жаль – кидай в бабайку!
- Не понтуйся – ворчит Патя. - Нам барыга не кореш. Поэтому убери шляпу с пола и засунь её себе в жопу. Чай, не на вокзале...
Додик ржёт, вскакивает с табурета, и, пританцовывая, наяривает на гармони.

- А жили-были два громилы
Хоп, сирибирибумбия
Один я, другой Гаврила
Хоп, сирибирибумбия
А коль понравимся мы вам,
Гаралапудровая,
Приходите в гости к нам,
Хоп, сирибирибумбия!

Гости пускаются в пляс.

Додик мог достать всё. В смысле, абсолютно всё, но только тем, у кого есть деньги. Фарцовщик, барыга, спекулянт – все эти названия как нельзя лучше отражают суть его деятельности. Прозвище своё он получил за то, что однажды сумел раздобыть по просьбе какого-то профессора собрание сочинений Альфонса Доде на французском языке.

Прирождённый торгаш, он мог подогнать летом снега с Чукотки, а зимой ананасов из Африки. Поговаривали, что не брезговал Додик и марафетом, поставляя редкостное зелье блатной элите.
Бандюки, частенько прибегавшие к его посредничеству при сбыте товара, оказывали Додику покровительство, однако, за своего не принимали, считая «битым фраером».

Сегодня в доме собрался весь цвет уголовного общества Гордеевки. Откинулся Колька, и «малина» гуляет.
Это уже вторая ходка Кольки Сабирова – в просторечии, Сабирки. К своим двадцати шести годам он успел стать матёрым рецидивистом, не признающим никакой иной жизни, кроме той, что даровало ему голодное послевоенное детство, улица и тюрьма.

- Чего приперлись, салаги? – дружелюбно подмигнув и облапив за плечо, Бобон подсел к Насосу.
- Да мы тут это… В общем, Кила говорит, давай погулять к рынку сходим. Вдруг у кого чего плохо лежит? Ну, теплый там кто валяется, бельишко новое сушить повесили, или тетка с рынка заблудилась.
- Ну? Продолжай, я внимательно слушаю.
- Идем, дыбаем – внатуре, фуфлыга прет. Теплый совсем. Одет так прилично, портфельчик у него кожаный и уже лыка не вяжет – наш пассажир. За ширинку держится, шхерится, хочет за угол пойти. Ну, Кила базлает, мол, сейчас он отольет в уголке, а мы его там и примем. Я ему в морду дам, пасть заткну, а ты давай шмонай скорее. Он тощий что сопля – с одного удара – говорит – вырублю.
- Ты кота за яйца-то не тяни. Ближе к делу. Ты же не просто так сюда шкандыбал?
- Короче, приняли мы его как по писаному, обшмонали, а там в портфеле без малого рублей три тысячи и еще вот это за подкладкой нашли, в пиджаке.

Насос что-то показал Бобону, отчего глаза у того полезли на лоб.
Бобон одним движением выхватил предмет из руки Насоса. Блеснуло что-то стеклянное. Бобон вытащил резиновую пробку, поднес предмет к носу и поморщился.
- Значит, на рынке гуляли, говоришь, - больно стиснув руку, он злобно прошипел Насосу.
- Да я-то что? Это все Кила. Это он – говорит, мол, шмонай… Ну, а я-то что? Раз такое дело, вот сюда и приканал. И этого с собой привел.
- Значит так, сиди тут на жопе ровно. Не дергайся. И смотри, чтобы Кила тоже был здесь. Иначе отвинчу башку обоим.
Когда было надо, улыбчивый и веселый Бобончик моментально превращался в злобную и опасную тварь, которой засадить кому-нибудь перо в пузо было проще, чем выкурить папиросу. Впрочем, он не курил, так как считал это вредным для здоровья.

Бобон подошел к Пате, что-то сказал на ухо. Рядом с ним, верные как тень, моментально возникли громилы - браться Перцевы, которые отнесли Патю в соседнюю комнату, пустили туда Бобона, а затем встали около двери. Через некоторое время, дверь приоткрылась и Бобон поманил пальцем Додика. Насос сидел как на иголках. Если в дело впрягся сам Патя – шуток не предвидится.
Через несколько минут, Бобон и Додик вышли из коменаты и подошли к Киле.
- Слышь, Вася, пойдем во двор, потолковать надо, - мягко сказал Додик.
Кила затравленно оглянулся. За ним внимательно наблюдали Перцевы.
Никаких шансов смыться не было. Кила вздохнул, поймал сочувствующий взгляд Насоса и пошел вслед за Додиком.

За столом Красавчик веселит собравшихся. Он схлестнулся в шуточном карточном поединке в «очко» с Сабиркой.
- Син нэрсэ (вот тебе)! – весело кричит Сабирка, выкладывая червовые туз и десятку.
- Ах, ты бусурман! – хватается за голову Красавчик и выкладывает точно такие же карты на стол.
Гости и виновник торжества ржут. Сабирка, кривляясь, делает дружескую шмазь Красавчику, тот выкладывает карты в ряд, ставит на них рюмки и разливает водку.
- Дорожка! – кричит он.
- Дорожка! – орет разгулявшаяся урла.
Выпить надо все рюмки по очереди и без задержек, что Сабирка с удовольствием и делает.

Насоса похлопали по плечу. Сзади стоял Андрей Перцев. Он молча кивнул по направлению ко входной двери. На ватных ногах Насос вышел во двор, где сразу же получил удар в лицо.
- Твой кореш говорит, что ты крыса. Знаешь, что бывает с крысами?
Перед ним стоял тот самый фраер с вокзала и улыбался.
- Было четыре пробирки с марафетом. Ты отдал одну, вторую мы нашли у твоего корефана. – Он ткнул куда-то в сторону. Вопрос: где остальной товар и еще четыре куска? Всего было семь…

Насос посмотрел туда, куда ткнул фраер. Лучше бы он этого не делал.
Кила, с разбитым, неузнаваемым лицом, валялся на земле, стонал, еле шевелился и напоминал недавно знакомого ему человека только отдаленно.
- Я все расскажу…
Остальное поисходило как в тумане. Сначала его жестоко били, а потом, словно куль с мукой, таскали по поселку.
- Где, говоришь? В дровах? Нашли, шуршели есть.
- А где пробирки? Там одна. А вторая?
А вот вторую найти не удалось. Его били снова и снова, но внятного ответа куда могла исчезнуть часть «посылки» не получили.

Избитого Насоса притащили обратно к Пате.
- Что с ним делать?
Патя усмехнулся.
- Он же крыса. А крыс положено опускать. Но я, так и быть, даю ему выбор. Щенок, выбирай что лучше: пером по горлу или хуем по губам.
Насос зарыдал.
- Что, страшно, сука? Не хочешь сдохнуть – будешь пидором. Братва тебе уже погоняло смастырило: станешь “Лялей”.
Он ползал на коленях, размазывая слезы и кровавые сопли по разбитому лицу. Клялся, божился, что никогда больше так не поступит. Просил прощения у всех и за все. Но от него отворачивались. В конце концов Насос подполз к Пате и начал хватать его за руки, целуя и прося пощадить.
- У меня к тебе один вопрос. От этого зависит будешь ты жиь или нет. Зачем ты это сделал? – спросил, брезгливо отдернув руки, Патя.
- Костюмчик купил, а на ботинки денег не хватило. Девочек хотел красивых на танцплощадке. Кто они – а кто я. Да на меня без приличной одежки даже шмары Гордеевские не смотрят.
- Братва, вы слышали? Он всего лишь хотел купить ботиночки! Для девочек! На танцплощадке! Да он пижон! – Патя заржал. Братва угрюмо молчала.
- В общем, так. На первый раз опускать мы тебя не будем. Убивать – тоже. Иди в хату, выпей водки. Разрешаю. Считай, что почти прощен.

Игра в карты – зло. Особенно с Красавчиком. А он умеет втянуть в игру. Когда Красавчик играет по-настоящему, он раздевается по пояс, оголяя немногочисленные татуировки и отказывается быть сдающим. Типа, все по-честному.
- Насос, выпей. – Сабирка налил полный стакан водки. – Неважно выглядишь. Что случилось?
- Упал.
- Бывает. Пей давай или ты меня не уважаешь?
Насос выпил залпом. Через пару минут на душе стало легче, несмотря на разбитое лицо и только что пережитый животный страх.
- Ну, давай с нами. В двадцать одно, по –взрослому ? – участливо предложил Красавчик.
- Смотри как сморщился, - засмеялся Сабирка. – еще не созрел.
Смесь адреналина и большого количества алкоголя придала храбрости.
- Давай!
Сначала Насосу везло, ему подливали водки и ободрительно хлопали по плечу. Затем вдруг везти перестало, но водка не кончалась, и он под одобрительные возгласы продолжал играть. Потом он помнил лишь фрагменты:
- На здоровье сыграешь?
- Сыграю!
Его куда-то тащат по заснеженной улице. Пьяного, счастливого, одуревшего от прощения Пати и что-то проигравшего.
Затем – мерзкий визг тормозящего трамвая и страшная боль.

Очнулся он в больнице. Сильно болели пальцы, но он не мог ими пошевелить. Насос, опираясь на руки, приподнялся. Натянутая на него больничная простыня за коленками опускалась. Там ничего не было.
- Больной. Вам посылка. – в палату зашла медсестра. – Хорошие у вас друзья. Она, усмехнувшись, поставила авоську с апельсинами на тумбочку рядом с больничной койкой, а затем вынула коробку и положила на кровать.
- Открыть? – спросила она и, не дождавшись разрешения, распаковала.
Там были красивые, стильные ботинки с острым носом. Именно такие, которые он и хотел купить.

У старого вора в законе было хорошее чувство юмора.