Не так давно вроде, не во саду-огороде, а Китеж-граде городе жили-были два молодых человека, Александр и Анатолий. Знакомы они не были, хотя пути их и пересекались неоднократно. В очереди ли, в автобусе, или же, просто так, на улице. Порой в лифте встречались они, потому что жили не на одной даже улице – в одном подъезде. Мало того, – на одной лестничной площадке. Но знакомы, повторюсь, не были. Факт. И факт, прямо скажем, мало способный кого-либо удивить в нынешнее время. Много есть вещей нас разъединяющих, но главное – это боязнь открыть свою душу или дверь незнакомцу, да что там незнакомцу, и знакомцы плюют в открытые души наши, а также грабят нас, за здорово живёшь. Чего уж там. Этот страх заставляет нас не верить даже глазам своим, что, в общем-то, оправдано. Сумерки окружают людей, а в сумерках легко принять корягу за якорь, крест за мельничный жернов, сердце за желудок. И всё-таки, насколько невозможно верить нынешним людям, настолько же это и необходимо. Господь нам всем судья.
Однако эти двое были незнакомы по несколько другой причине, ведь, чтобы узнать друг друга надо хотя бы раз взглянуть друг другу в глаза, а это-то и было невозможно, потому что Александр был Альпинистом и смотрел всё время вверх, в то время как Анатолий не отрывал своего взора от земли, чувствуя себя кругом виноватым, так как был Алкоголиком. Толик-алкоголик звали его друзья, хотя какие друзья у алкоголика, так собутыльники. Друзья Александра, настоящие друзья, какие только и могут быть у здорового, непьющего и весёлого человека, звали его то Суворовым, то Македонским, то ещё каким-нибудь Александром, благо несть им числа, Александрам – благородным завоевателям.
Так вот они и жили, в двух параллельных мирах. Даже работая на одном заводе, у них не было возможности встретится, или даже просто столкнуться, ибо Александр был инженер из отдела главного конструктора, а Анатолий был просто токарь четвёртого разряда из ремонтного цеха. И вот, в то время как Александр, невероятно скучая на службе, чертил какие-то детальки: винтики, гаечки, шпильки и проч., Анатолий, страдая от вечного похмелья, по этим чертежам их вытачивал на своём станке.
Александр на работе постоянно витал в облаках и начальство его, в лице главного конструктора, к этому относилось с пониманием, а если точнее, просто махнули на него рукой, ничего не поручали сложного и ответственного, а то, неровен час, напутает чего, чёрт косорукий, дороже переделать выйдет. И вот он, никем не отвлекаемый и ничем не тревожимый, откладывал в сторону рейсфедер, садился за свой стол, заваленный всяким канцелярским мусором, устремлялся взглядом в окно, из которого были видны только чёрные заводские корпуса, и сочинял стишки о том, как ему плохо без сердца, которое он то ли забыл, то ли потерял где-то в горах или о том, что вот, пришла зима, идёт дождик, цветёт традесканция на клумбе и как хорошо. Эти стишки он печатал в заводской малотиражке, естественно за гонорарий, который откладывал на сберкнижку. Туда же, на сберкнижку, шла немалая часть зарплаты, прогрессивки, стимуляции и все единовременные выплаты, как то: премии за освоение новой техники, за ударный труд, за активную работу, а также материальная помощь, получаемая по ежемесячным заявлениям. Весь остаток, до копеечки Александр отдавал жене на хозяйство. Деньги же с книжки шли только на отпуск, на освоение новых вершин, на покупку туристического снаряжения.
Анатолий же, приходя на работу, переодевался в замасленную спецовку, похмелялся тем, что осталось со вчера и вставал к станку или, как говорят заводские остряки, в стойло. Тут же подлетал с кипой чертежей мастер и, не особенно принюхиваясь, уверенно говорил: - Ну что, Толик-Алкоголик? Уже вмазал?
Анатолий виновато молчал, глядя на окованные носки своих рабочих ботинок. Мастер вручал ему чертежи и говорил:
- Сегодня чтоб было готово. Иначе накажу.
Анатолий вздыхал и, что делать, делал. И не было такой работы, какая была бы ему не по силам. Нарезал многозаходные червяки, трапецеидальные резьбы, шнеки, обрабатывал наружные и внутренние поверхности до десятого класса чистоты, обтачивал коленвалы, притирал штоки, оставляя зазор до пяти микрон. И всё это, повторюсь, имея лишь четвёртый разряд. Но ценили его совсем не за это. Когда случался аврал, то в конце смены к нему подходил мастер и говорил:
- Толик, надо остаться. Я тебя покрываю с этим делом, – мастер щёлкал себя по кадыку. – Так что и ты выручай.
Анатолий просил пять экю до получки и, независимо от того, находилась у мастера пятёрка или нет, оставался сверхурочно, за что и считался ценным работником. Правда, ни премиальных за свою ценность, ни тринадцатой он не видел никогда по причине слишком частого попадания в вытрезвитель. По этой же причине ему не повышали и разряд. Ежегодно, на переаттестационной комиссии, главный инженер завода ставил на заявлении Анатолия резолюцию «отказать», вернее просил секретаршу написать это слово и восклицательный знак, сам же ставил крестик и прикладывал большой палец, говоря при этом такие справедливые слова:
- Рабочий с высокой квалификацией должон быть примером для остальных во всём. А это что за пример? Два раза в вытрезвителе за месяц!
После рабочего дня Александр и Анатолий шли по своим домам, почти в одно и тоже, как мы знаем, место, но сразу за проходной дороги их расходились, и, если Александр приходил домой безо всяких, то путь Анатолия был крив, тернист и зачастую приводил его совсем не туда, куда он направлялся. Если не считать упоминавшихся ранее вытрезвителей, то нередко бывало что проснувшись, он обнаруживал себя не на родной кровати с родной женой, и даже не на менее родной, но всё-таки такой знакомой, койке в вытрезвителе, а в какой-то неведомой хавире на полу, в компании с таким же неведомым забулдыгой. А порой случалось ему приходить в себя и вовсе в полном одиночестве на берегу какой-нибудь речки-вонючки, каковую имеет каждый уважающий себя город. В таком случае, кое-как определив по звёздам время и направление, брёл Анатолий домой, где встречали его плачущая жена (как же, муж незнамо где пропал) и испуганные дети.
Путь домой у Александра был недолог и прям. Разве что заскочит когда в магазин «Турист», что на проспекте, купить что-нибудь нужное, клинья какие-нибудь титановые или верёвку какую-нибудь нейлоновую, для страховки. Придя домой, Александр целовал жену в щёчку и показывал новоприобретённое. Жена улыбалась и радовалась вместе с ним.
Жёны наших героев были, в общем-то, одинаковые, только одна несчастная, а другая счастливая. Поэтому и квартиры у них выглядели соответственно. У той и другой стены комнат были оклеены обоями.1 Только у одной обои были импортные, и клеил мастер, а у другой обои были отечественные, подешевле, да похуже, и клеила их сама жена Анатолия. У той и другой на столах и тумбочках лежали скатёрки с рюшечками, только у жены Александра рюшечки были машинной вязки – покупные, а у жены Анатолия – самодельные. И так во всём. Что же касается любви, то, конечно, такого мужа как Александр не любить трудно, хотя известно же, что женщине невозможно угодить, поэтому у мужчин типа Александра в ходу такой принцип: дать жене всё необходимое, лишнее она возьмёт сама, на стороне. Анатолий же не давал своей жене ничего, всё равно сама возьмёт, что ей надо, зато налево пойти у неё времени не останется. Поэтому любила ли жена Анатолия сказать трудно. Если судить по его внешнему виду, то да. Ибо выглядел он, благодаря её стараниям, в общем-то, неплохо, почищенный, поглаженный и подштопанный. Но, если судить по тем словам, с которыми она встречала его с получкой, то вряд ли. И вообще, мне думается, что главная мужская удача состоит в том, что нас любят женщины достойные гораздо лучшей доли. Неплохо было бы нам, мужикам, об этом помнить всегда.
Выходные дни у наших героев тоже проходили по-разному. Анатолий, если не требовала производственная необходимость его присутствия на рабочем месте, с утра пораньше одевался и, виновато глядя себе под ноги, говорил жене, с утра пораньше же занятой стиркою:
- Я к мужикам. На минутку, дело есть на мильён. Жена, горько вздыхая, вытирала пот со лба и говорила:
- Хоть бы мусор вынес.
- Потом, – слышалось уже из-за двери.
Возвращался Анатолий на своих ногах в случае, если попадал в (см. выше), в других случаях его приносили домой более крепкие к алкоголю собутыльники, помогали жене уложить его на диван и удалялись. Когда жена стаскивала с него ботинки, он на некоторое время приходил в себя и, не имея сил, чтоб что-нибудь сказать в своё оправдание, виновато молчал. Эта вечная виноватость происходила от того, что ему ни на секунду не удавалось забыть о том, кто он есть на самом деле. А чтоб это не удалось наверняка, окружающие прилагали немало сил и слов. Дрянь, алкаш, опойка, люпмен, скотина, урод и «…как только таких земля носит…» слышал Анатолий в свой адрес и виновато молчал, потому что нечего ему было возразить. Даже друг детства, давая ему в долг на маленькую, и тот не мог удержаться от нравоучения:
- Не умеешь пить, так не пей! – говорил он.
Ещё ниже опускал голову Анатолий и молчал ещё виноватей. О, если бы знали вы, малопьющие и совсем непьющие, какая это горькая и постыдная судьба – быть Алкоголиком.
О, совсем не то быть Альпинистом!
В свои выходные Александр ездил в клуб для встречи с друзьями, туристами-альпинистами. Там, в клубе они для начала садились в круг, брались за руки и, плавно раскачиваясь, а также, томно закатив глаза, с чувством пели о том «как здорово, что все мы ведь сегодня собрались». Здесь. После же занимались текущими делами, а именно, кто чем. Изучали, теоретически, новые методы восхождения, гадали где лучше их проверить практически. Вспоминали прошлые походы и мечтали о новых. Рассказывали восхищённым чайникам1 всякие курьёзные истории, случавшиеся в горах, рассказывали им же о встречах с медведями и тиграми, со знанием дела описывали внешний вид и повадки снежного человека, показывали фотоснимки, на которых были запечатлены какие-то разводы и пятна, утверждая, что это НЛО.
После все садились пить чай с баранками и слушать как Александр под дребезжащий аккомпанемент, разрисованной автографами и названиями всяких мест, раздолбанной семиструнки, переделанной в шестиструнку, поёт свои стишки, напечатанные в заводской малотиражке. За гонорарий.
Вскоре приходило время снова взяться за руки и, закатив глаза, проникновенно спеть про милую мою, солнышко лесное, после чего Александр со всеми прощался и ехал домой, где целовал жену в щёчку и ложился спать. И снились ему снежные вершины, каменистые тропы, загорелые женщины, а также огромная гитара без струн, плывущая по воде.
В это время Анатолию, если он тоже спал, а не страдал от похмельной бессонницы – предвестницы delirium tremens, снились черти и гробы.2
Натурально, что и отпускная пора наших героев проходила совершенно по-разному. В последний рабочий день Александр приходил на работу с маленьким тортиком и в обеденный перерыв весь отдел садился пить чай. Александр стоя читал свои последние стишки напечатанные в заводской малотиражке, как вы сами понимаете за гонорарий, садился и в пол-уха, улыбаясь как никелированный чайник, начищенный коллегой Надечкой, втайне в него влюблённой и втайне же мечтавшей о горах и об одном его, Александра благосклонном взгляде, слушал поздравления и полушутливые напутствия. В пол-уха – потому что душой он уже давно был не здесь, а там, где он завтра будет и телом.
В этот день начальник, в лице главного конструктора, отпускал Александра с работы пораньше. И уходил Александр, рассеяно попрощавшись с сослуживцами, в свой неведомый и непонятный блистающий мир. И тихо вздыхала коллега Надечка, принимаясь за работу – конструирование подъёмного устройства.1
Придя домой, Александр подхватывал давно уже собранный рюкзак, присаживался на дорожку, целовал на посошок жену в щёчку и устремлялся на вокзал, где его ждали друзья, такие же туристы-альпинисты.
Последний рабочий день Анатолия проходил точно так же, как и все остальные рабочие дни в году. Лишь в конце смены умытый и переодетый Анатолий получал отпускные и приглашал всю свою бригаду это дело отметить. Бригада охотно соглашалась и, прихватив с собой мастера, до кучи, направлялась в ближайшее заведение, торгующее на вынос, под названием «Дары природы». В «Дарах природы» Анатолий покупал водки на всех и пива на запивку, мастеру же отдельно брался розовый портвейн и «Углическая». На закуску покупалась килька пряного посола по пятнадцать пфеннингов кило и пара четвертинок чёрного. Затем весёлою толпой они шли за гаражи, к которым с тыла примыкало старое еврейское кладбище, место хоть и знакомое ментам, однако, неохотно ими посещаемое по не вполне понятной причине. За что и пользовалось популярностью у окрестных пьянчуг. Здесь раскупоривалась водка и пиво, раскладывалась закуска, звенели стаканы и произносились глупые и неприличные тосты. Вскоре становилось шумно и угарно. Мастер, со стаканом наперевес, горячо втолковывал Анатолию:
- Ты эт’ не смотри, что я с тобой тут пью, на работе – эт’ одно, а на воле совсем другое! Понял?
- Понял, – отвечал Анатолий и предлагал сгонять за добавкой...
И вот, в то время когда Александр «…надеясь только на крепость рук, на руки друга и вбитый крюк…» штурмовал очередную вершину, молясь чтобы не подвела страховка; Анатолий, очнувшись среди покосившихся надгробий, окоченевший и с больною головой, надеялся только на то, что не всё он успел пропить и молился, чтобы простила его жена и пустила домой, ежели, паче чаяния, выяснится, что он пропился-таки, дотла.
Наш ничтожный ум не в состоянии понять Высший Промысел и ответить на вопрос: зачем судьбы этих двух совершенно разных людей шли долгое время параллельно и в один несчастный день пересеклись в больничной палате? Впрочем, если бы даже на нас упал с неба ответ на этот вопрос, мы бы оказались не в состоянии его вместить.
А произошло вот что. В тот самый момент, когда по причине недостаточно проверенной страховки, а такое, хоть и редко, но случается, даже и с профессионалами, Александр, вместо того, чтобы выползти на вершину мира и водрузить на ней флаг их клуба, рухнул в пропасть; Анатолий, упившийся, наконец, до белой горячки, с криком: «Тикай, Петрович! Менты! Я их задержу!», вывалился в окно вместе с рамой и всем прочим.
Оба сильно поломались, но оба остались живы и обоих своевременно доставили в больницу. Одного привезли врачи скорой помощи после непродолжительного спора с врачами скорой же, только из психической, другого доставили на вертолёте молчаливые спасатели, в глазах которых явственно читалось: «Лезут, понимаешь, куда не надо», а также всякие выражения, которые по причине их изысканной непристойности не пишут даже на заборах.
В маленькой палате на четверых, где лежали только двое наших героев, было тесно и шумно от делегаций, депутаций и просто посетителей, пришедших к Александру. Целыми днями принимал он соболезнования и сетки с фруктами от профкома, от завкома, от дирекции, от столовой комиссии, от комиссии по трудовым спорам; приезжало телевидение снимать передачу из цикла «Наши скромные герои», приходила коллега Надечка, робко справлялась о здоровье и, чтобы никто не заподозрил её в более пылких чувствах, тут же прощалась и исчезала, оставив на тумбочке букетик полевых цветов. Когда приходила жена, то Александр громко объявлял всем присутствующим:
- Вот женщина, которая вдохновляет меня на подвиг!
Потом просил её наклониться и целовал в щёчку.
Корреспондент областной газеты «Тум балалайка», нацелясь диктофоном в рот Александру, спрашивал:
- Расскажите нашим читателям, как вы стали Альпинистом и что зовёт вас в горы?
Александр, не задумываясь ни на секунду, начинал увлечённо рассказывать о своих детских годах, о школьной поре, о студенчестве, об эдельвейсах, о кроваво-красных закатах, о розовых рассветах, о вечном льде, о вершинах, не слышавших человеческого голоса и о многом другом. Совал корреспонденту тетрадку со своими стишками и добавлял:
- Главное в жизни – это не останавливаться ни перед какими трудностями. Никто и никогда не скажет, что я спасовал перед трудностью! – и повторял. – Никто и никогда!
Корреспондент убирал в карман диктофон и говорил:
- Наши читатели будут вам премного благодарны, Александр. А это, – он показывал на тетрадь со стишками, – а это мы обязательно напечатаем в нашей многотиражке.– И подняв вверх указательный палец, значительно добавлял. – За гонорарий.
К Анатолию приходила только жена, иногда с детьми, иногда так. Садилась на краешек кровати, смотрела на мужа и молчала. О чём она думала сказать трудно, мы не знаем, о чём может думать женщина, когда её муж лежит в растяжках на больничной койке. Это можно было бы сказать, если бы удалось заглянуть в её глаза. Но это было дано только Анатолию. Он без улыбки смотрел на её лицо, на преждевременные морщины, оставленные заботами и волнениями, гладил огрубевшие от вечной стирки руки её и с горечью думал о пропитых годах, потраченных даже не впустую, а гораздо хуже.
 Этот бедлам, творившийся в палате благодаря посетителям Александра, нисколько его не волновал. Другой Вифлеем увидел он в душе своей, там только что загорелась путеводная звезда, и потянулся Анатолий к ней всем святым, что осталось в сердце его. «Простите меня, люди добрые!» – думал он в себе и, глядя в глаза жены, видел в них то понимание, которого так не хватает всем нам в этой жизни, до предела наполненной лишним.1