Ел я тут недавно, оголтело и яростно, разумеется, прошлогодние сухари, завалявшиеся на антресолях и найденные мною же по случаю грандиозной уборки жилых помещений. Грыз как полагается - с утробным урчанием, самозабвенно, и настолько увлёкся, что не почувствовал чутким вкусовым рецептором металлический болт, который очевидно открутился от сухареизготовительной машины и коварно укрылся в ноздреватой пучине теста до поры до времени. И когда моя зубная эмаль, вошедшая в азарт и потерявшая всякий контроль, встретилась с внезапной преградой в форме стальной болванки – чуда не произошло. Произошло совершенно заурядное событие, материализовавшееся в форме банального откола куска зуба от материнского основания. Печаль, боль и разочарование одним словом.
А поскольку я человек гигиенически грамотный и эстетически подкованный, то сразу же в повестку дня был внесён такой пункт, как поход в стоматологическую стоматологию на предмет склеивания безалаберно попорченной вещи. Ибо надо.
Прихожу значит, сымаю галоши, добиваюсь аудиенции у одного доктора N, и слёзно жалюсь ему на приключившиеся со мной беды. Доктор осмотрел меня внимательнейшим образом, неприятно поцокал языком, сказал « даааа» и попросил обождать часок, поскольку занят и вообще я не по записи.
Усадили меня значит на диван, девки с рецепшина намесили мне вонючего растворимого кофе, дали пачку глянцевых бабских журналов за позапрошлый год, ну и телевизор у них там ещё на потолке имелся. Кофе растворимый я пить не сильно захотел, журналы бабские, по причине несвежести, давно уже все прочитал на других рецепшинах, и остался только телевизор. Иной щас скажет – сел бы в интернетах лазать, пальцем в смартфон потыкивая, так я отвечу, что я езьмь ортодокс-старовер и никаких этих ваших интернетов в своём телефоне на дух не выношу. Телефон – он у меня строго для криков в него. «Вы кто таковы? Я вас не имею чести знать! Подите к чёртям!» - вот примерный мой типичный разговор в это устройство. Так что не проходит штука с потыкиванием пальцем. Не проходит.
Сижу значит, страдаю зубовной болью лёгкой степени и смотрю телевизор казённый. А там, как вы уже поняли – олемпиады. Бегут значит там лыжники, едут бабы в стальных гробах по ледяному жёлобу, иной какой кёрлинг шваброй трут. Одним словом – завораживающий мир большого спорта в полный рост. И диктор осатаневший на это всё орёт. И холопы с крашенными на манер государевого штандарта харями улюлюкают да бойко дудят в рожки. Мол де – Шибче бабы трите шваброй! Мчись смелее наш бобслей!
Ну и они мчаться значит, и трут. Скукотища, я вам доложу, смертная. Я б рот к чертям собачьим зевотой изорвал, но нельзя мне было, ибо зуб. А девки с рецепшина ничего, смотрят. И даже знают кто сейчас наш, и когда он проиграет всё на свете. Волнуются и кулачки сжимают мучительно, осознавая, что не спасти уже Алешу нашего, не спасти, растерзают его норвеги да финны окаянные… Я прямо аж уловил свою страшную даль от народа. Прямо вот как декабрист какой проклятый, сижу и чую – страшно далёк я от народа. Настолько далёк, что даже и Герцена разбудить вряд ли смогу. Нет во мне единения могучего и порыва общего – тоже нет. Аж устыдился и кофе растворимый, вонючий весь выпил. Мол, не так уж я и далёк, вот-с, попиваю, чего Бох послал.
Но тут меня кликать стали, мол ступайте Яков Адольфович, доктор вас желает видеть.
И я покинул средоточие силы, и, постыдно вылечив несчастный зуб свой, быстро засобирался восвояси, не поболтав, против обыкновения с доктором N о всяких пустяшных делах и сплетнях.
И пока я неловко путался в пальто и натягивал галоши на разбухшие по случаю сырости валенки, девочки с рецепшина кричали на экран телевизора «Россия! Россия! Давай! Давай! Давай красиво! Давай. Давай…»