Это лето было ничем непримечательным. Скучным, комарово-мушным, с надоевшим вечерним пивком и пьяными смсками от бывшей любви. Непримечательным оно было до тех пор, пока однажды Нуржик не заявила мне, что едет в Китай.
- Ты охуела? Без меня? – я поперхнулась от неожиданности.
- Да бля, конечно без тебя, когда я тебе про визу говорила, ты мне все уши про своего Лёшу пропиздела. А сейчас уже поздно, - Нуржик была сурова и непреклонна.
- Нахуй Лексея, ебля на траве мне никогда не нравилась, - меланхолично ответила я.
Почему-то мои слова Нуржика смилостивили, и она великодушно добавила: Если хочешь, могу тебе чё-нибудь привезти, пользуйся, пока я добрая.
И я решила воспользоваться. Два дня я думала, как мне лучше всего воспользоваться добротой и широтой души моей подруги. Я прикидывала так и эдак, чего же мне, блядине великовозрастной, для счастливой жизни не хватает. Я думала днем, думала ночью, в автобусе, во время еды, задумчиво ковыряя вилкой по тарелке, думала сидя на унитазе, и таки придумала.
Не думайте, что у девушек лучшими друзьями могут быть только бриллианты. Еще могут быть машины, духи, новая помада, нежмущий лифчик, целые копроновые колготки, чистые трусы… Собаки и кошки тоже могут быть друзьями. Все зависит от образа жизни конкретной девушки. А мой образ жизни был вполне себе стандартным образом жизни стандартной тупой пезды, и поэтому мне позарез не хватало шубы. Ну конечно же, мне срочно нужна шуба! Такая не белая, но пушистая, нежная на ощупь и теплая внутри.
Было 3 часа утра. Блядь, кто-нибудь знает, почему все самые замечательные мысли приходят именно в 3 утра? Очень хотелось попиздеть с Нуржиком, но звонить ей было стрёмно, все-таки нормальные люди в это время спят. Но мерзкая Эллочка Людоедка во мне не давала мне покоя. Я ворочалась, мучаясь от желания обладать шубой, которой у меня сроду никогда не было, с одной стороны, и от остатков давно пропитой совести с другой. В конце концов, Эллочка победила. «Хуй с тобой, шмоточница» - сказала я сама себе и, судорожно набрав Нуржика, заорала в трубку: Привези мне шубу!
- Чего? – сонным голосом отозвалось нечто по ту сторону трубки.
- Шубу, говорю, привези! – еще громче сказала я, боясь, что Нуржик чего-то не услышит.
- Да я не глухая, слышала с первого раза. Ты чего в такую срань звонишь?
- Не спрашивай. Просто привези мне шубу. Норковую, длинную, красивую.
- Короче, завтра звони. Совсем уже ёбнулась, - сказала сердито Нуржик и разъединилась.
Назавтра с самого со сранья я прилетела к Нуржику и сходу стала ей объяснять, какая именно шуба мне нужна. Такая светло-коричневая, не сильно длинная, не сильно короткая, бла бла бла.
- Мексиканский тушкан, мля, - грубо оборвала мою песню Нуржик.
- Ёптыть, именно! Или нет! Шанхайский барс! Точняк, барс! Только ты меня понимаешь, Нуржик!
- Ну и на кого я буду мерять твоего тушкана? На себя штоле? – Нуржик вопросительно уставилась на меня, вытаращив свои огромные карие глаза.
- Ну да, на себя, - хотела ответить я, но осеклась, скользнув взглядом по нуржиковой фигуре. И как я могла забыть, что Нуржик весила под 100 килограммов! – То есть на тебя… То есть нет, на тебя не надо мерить.
- Вот и я о том же. Что такое твои жалкие писят пять кэгэ супротив моих ста? Такшта плакала твоя шуба, мексиканский твой тушкан, блять. На барахолке купишь, - ехидно сказала Нуржик, очень довольная собой.
- Ну привези, ну пажалста, на барахолке дорого, - заканючила я. - Найдешь там какую-нить узкоглазую, комплекцией на меня похожую, дашь ей от моего имени пару бачей и нехай меряет. Только привези, а? - не унималась я.
- Нет уж, ты мне, канешна, подруга, но истина, блять, дороже. Не привезу, - отрезала Нуржик, и упрашивать её дальше было бесполезно.
Тогда я завалилась на её новенький диван, купленный в кредит, прям с ногами, и… зарыдала. Я не хотела рыдать, но так нужно было. Патамушта это подействовало. И всегда действовало на Нуржика. Она испугалась, забегала вокруг меня кругами и, наконец, выдавила из себя: Бля, ну поехали со мной, хуй с тобой!
- Чё, правда штоле? – завывать мне больше не нужно было.
- Да. У меня есть один знакомый, он тебе быстро визу сделает. А шубу тебе не привезу, даже не проси.
- Ой, Нуржик, спасибо, - чмокнув Нуржика в щеку, я стрелой полетела вниз с пятого этажа. Теперь мне срочно нужна ихняя узкоглазая виза. Йоху! Кийя! Нихао!
***
Даже самый ушложопый знакомый не сможет сделать визу быстрее, чем её полагается делать. Но, слава бобу, все позади, и вот она – заветная узкоглазенькая виза у меня в кармане! Ну не в кармане – в паспорте. Вот она, блять, родимая, а это значит, что первый шаг к мексиканскому тушкану сделан.
Прелести переезда китайской границы, где тебе чуть ли не в жопу фонариком светят на предмет инородных предметов, я описывать не буду. Как-то не вяжется у меня образ моего милого мексиканского тушкана и подсвечиваемой фонариком жопы. Более того, ничего этого я почти не помню, потому как всю дорогу перед глазами у меня стояла только она, вожделенная тушка тушкана, мягкая, пушистая, играющая на солнце нежными серебристо-карими переливами, согревающая в зимнюю тоску и радующая в любое другое время года. За окном проплывал довольно таки унылый китайский пейзаж, но мне было похуй: я сладко мечтала о своём тушкане.
- Пириехали, Анчаньлина Чань Ли, - довольная своей шуткой, засмеялась Нуржик. – Делай вид, что нам ничего не надо. Короче, положись на меня, я в Китай уже стопицотый раз приезжаю.
Ну насчет стопицотого раза она, канешна, переборщила, но я все-таки положилась на Нуржика. И по ходу правильно сделала, потому што сама бы я нихуя не разобралась в ихнем Урумчи, заблудилась бы к ебени фени, проторчала бы все время в гостинице, а выходила бы на улицу только иногда для пожрать ради интересу ихних моллюсков и членистоногих. Но только не с Нуржик. Она знала здесь почти што все рынки, почти што всех китайцев налицо, не боялась есть тараканов и чуть ли не говорила по-китайски. Во всяком случае, наебать ее было невозможно.
К нам пристал какой-то узкоглазик, который оказался нашим гидом, и которого звали охуеть как сложно, то ли Чаньфаньхуньло, то ли Суньхуньчаньло, хуй выговоришь, короче. Он хотел, чтобы мы называли его «Ваня», но мы назвали его просто и невъебически – Джеки Чан. И хоть он сопротивлялся, нас это не ебло – Джеки Чан он и в Африке Джеки Чан.
Джеки Чан повёл нас в ихний шубный центр – то ли «Бянджянь», то ли «Бенджен». Сколько в этом Бенджамине было этажей, проходов и бутиков я не запомнила, но столько тушкана, норки, енота, чернобурки, лисы, кролика, бобра и еще хуй знает чего я видела впервые. Мы всё ходили и глазели, трогали и нюхали, гладили и примеряли, одевали и снимали, одевали и снимали… Иногда мы даже пукали, тихонько так и незаметно, потому что в туалет ходить нам было некогда.  А узкоглазики со всех сторон предлагали выпить чашку жасминового чаю и ласково щебетали: Цёлный пилилянты, падлуга! Не самыка, самецы! Мне было в принципе понятно, почему чёрный бриллиант, но самец при чём, лучше пизду греет что ли?
Вобщем, чай был вонючим, а выбор огромным. Под конец мы устали и нам было уже похуй, чёрный ли бриллиант, самец ли, самка ли. Но Джеки Чан не сдавался, ему еще надо было заработать на нас сегодня. 
***
Это было последнее, что я в тот день мерила.
- Ну как?
- По-моему очень пиздато! – восхищённо сказала Нуржик.
«Значит, хорошие сапоги, то есть шуба. Надо брать» - подумала я.
- Кыласависа, - слащаво причмокивал Джеки Чан,  - халосый суба, цёлный пилилянты! Толико не самецы, а самыка! Самыка халосый, самыка дети есть, - подмигнул мне китаёза.
Я стояла в пиздатом черном бриллианте, и мне пиздец как захотелось въебать с ноги по пошлой роже Джеки Чана, но что меня так разозлило в его словах, я и сама не поняла.
Тушкана жалко! – всхлипнула вдруг я. Теперь мне по-настоящему захотелось плакать. Но Нуржика мои настоящие слёзы почему-то не вставили, и она заорала на меня: Какой нахуй тушкан, это же норка!
- А мне, блять, все равно жалко, - продолжала всхлипывать я. – Вот представь, бегала себе, бегала эта самыка, кушала, какала, с самыцом своим поёбывалась, деток растила. А тут китаец узкоглазый ее бац! – прибил нахуй. И шкуру содрал. И шубу сшил. А я, сука меркантильная, хочу ее купить. И носить! Понимаешь – носить! На себе! Эту ходячую гробницу мексиканских тушканов. Этот чучело-склад я на себе буду носить. Этот меховой памятник человеческой жестокости на себе буду носить. Понимаешь ты это или нет?
- Нет, - равнодушно ответила Нуржик и закурила. - Я ж не ношу шуб. На мой центнер пока никто ничего подходящего не сшил, - по-моему, она даже хохотнула от удовольствия.
- А, ну да, - я нервно сглотнула и посмотрела на Нуржика с обожанием. – Клёвая ты, Нуржик. Уважаю.
Мы выкурили по сиге и дальше пошли глубоко молча, каждая в своих думах: Нуржик думала о центнере живого веса, который никак не хотел никуда от неё деваться, а я тупо жалела себя, мексиканских тушканов, Джеки Чана, пиздатую шубу и свою мечту…
***
Мимо нас проплывал унылый китайский пейзаж, а я ехала и скучала по родной Ламоте, по своему языку, по неузкоглазым лицам, по мясу, пиву и чёрному хлебу. А больше всего я скучала по Лёхе, по нашей с ним ебле на траве. Мне нестерпимо хотелось снова очутиться под ним где-нибудь в траве, за городом, куда он меня обычно возил этим летом, и чтобы в жопу лезли всякие жучки-паучки, травинки-соринки, а я чтобы жарко шептала ему: Лёёёш, мне щИкотно, давай в машине. А он чтобы ничего не ответил, а просто поставил бы меня раком и отъебал так, что мои стоны распугали бы всех тушканов в округе, и мексиканских, и узкоглазых, и наших, родимых. Ну их нахуй, пускай себе живут и радуются жизни!