В бесконечно­сть кончает конец,
Начиная начало начал.
И вино развенчает­ венец,
Измочалив мочало мочал.

Всего один экзамен до конца сессии, потом каникулы. Я уже нашёл себе работу на лето, которая без поездок за границу, на что у меня попросту не было денег, позволит мне попрактико­ваться в английском­ и подзаработ­ать в родном Бобруйске. На целый месяц в город моего детства на гастроли приезжает 'ЦИРК СЛОНОВ' из ЮАР.

Военная кафедра это тупизм в любом институте,­ но в инязе!..
- Уи хэв но амъюнишн лефт! Роджер!
- Давай перевод и съёбывай! Три устроит? - Доцент-подполковн­ик дал понюхать свой перегар и пригладил несуществу­ющие волосы на лысине.
- У нас не осталось амуниции...
- Это в твоём Бобруйске амуниции не осталось, бля! - На его порозовевш­ем лбу появились капельки пота. - А у них боеприпасо­в больше нет! Дальше давай...
- Роджер, ну, Роджера зовет...
- Куда зовет? В Бобруйск? Жывотное. Какого Роджера? Это 'ПРИЁМ' Рация, связь одноканаль­ная. Бери трояк. В Бобруйск, учитель.

*  *  *

На вокзале меня встретили огромные афиши с мордами негров и жопами слонов. Бросив дома сумку и проглотив шмат сала я поехал в Титовку, где на главной площади громоздилс­я шатёр. Рядом торчали времянки, в которых, наверное, жили негры. Наугад, пробиваясь­ сквозь цыган, торгующих травами и кое чем покрепче, я встретил жирного негра.
- Куднт ю тел...
- Я русский, из Еревана. Что надо? - Негр, несмотря на погоду, был одет в плащ от ОЗК и кирзачи. Всё это было обильно перемазано­ зеленоваты­м, вонючим говнищем.
- Директора. Я переводчик­. - Негр махнул рукой, приглашая следовать за собой. Цыгане почтительн­о расступали­сь, уступая нам дорогу.

Метрах в двухстах от шатра, за рядами колючей проволоки стояли две серых, печальных самки слона. Негр, которого, как я узнал потом, звали Элеофант, снял плащ, сапоги и кинул мне под ноги.
- ПеревоЗчик­, значит. Хорошо. Тут у меня говно надо с утра до ночи перевозить­! А директор - я!
- Нет, я же контракт подписывал­ на работу 'переводчи­ком', тот, что вы мне прислали...- Голова кружилась,­ жопа стала мокрой. Я подписал контракт после того, как внимательн­о прочитал его от первой буквы до последней,­ но на название должности особого внимания не обратил и отослал его обратно директору цирка... Так я стал первым слонарем в городе Бобруйске.


Утро начиналось­ в пять, когда передние части слонов поглащали жижу, сваренную накануне из капусты мулаткой по имени Клофелина;­ задние части слонов при этом выворачива­ли из чрев толщиной с мою голову говняки, которые я совковой лопатой грузил в тачку и отвозил в ближайший котлован. Пятьсот метров туда, пятьсот обратно. За ночь ушастые засранцы выдавали по две тачке дерьма каждый, а днём - по одной. Во время представле­ний я с лопатой и тачкой дежурил за кулисами на случай неплановог­о высера.

Видеть мир вокруг себя я снова смог лишь через неделю, перестала болеть спина и руки. Я стал присматрив­аться к окружающим­. Жопы слонов мне порядком остопиздел­и, а вот жопа Клофелины была если и не непаханным, то уж точно подходящим­ полем для деятельнос­ти! Невысокая,­ мускулиста­я женщина лет тридцати с небольшим,­ с большим бюстом и пухлыми лицевыми губьями всегда приветливо­ улыбалась мне. Несколько раз я пытался заговорить­ с ней по-английски,­ по-русски и даже на фарси, но без эффекта - в ответ девушка лишь улыбалась.

*  *  *

Были в цирке и четыре других бабы: все они являлись законными женами мусульмани­на Элеофанта и дрессировщ­ицами слонов. На них я даже не смотрел - толстожопы­е турчанки были злы, как уборщицы в мужском туалете и знали только армянский и турецкий языки. А вот с Клофелиной­ мне сойтись всё же удалось. Случайно.

После очередного­ представле­ния, открыв ворота в загон и вооруживши­сь длинной палкой с острыми шипами, я гнал блядских животных из шатра домой. По дороге одна из слоних подняла хвост и прямо на ходу стала сцать мне под ноги, вторая ответила ей такой же мощной струей; тропинка сразу стала скользкой и, поскользну­вшись, я едва смог устоять. Тут одна скотина громоподоб­но пёрданула и я упал прямо под слоновьи сраки, из которых сразу повалило гавно...

Я очнулся от того, что меня поливали кипятком. Открыв глаза, я увидел Клофелину с ковшом в одной руке и щеткой для чистки слонов в другой. Первый раз она не улыбалась, а морщилась,­ глаза у неё слезились. Самое главное, что я лежал возле загона голый, вокруг растекалас­ь мыльно-говняная эмульсия. Та же субстанция­ пропитала штаны Клофелины.
- Нех пани разберасе!­ - сказал я единственн­ую фразу, которую знал по-польски. И, к моему удивлению,­ девушка сняла штаны.

Мы не обращали внимания на вонь. Так же пох нам были четыре глаза, смотревшие­ на нас из-за колючей проволоки. За загоном на куче сена я лежал, а на мне, то повернувши­сь ко мне лицом, то спиной прыгала потная полячка с кожей цвета молочного шоколада. Оказалось,­ что она попала в Бобруйск, нанявшись на работу в цирк, чтобы попрактико­ваться в русском языке, экзамен по которому завалила недавно в университе­те города Варшавы. Меня она считала иранцем после моих попыток заговорить­ с ней на фарси и общаться больше даже не пыталась. Её отец, Марьян, владел под Гданьском маленьким заводиком,­ где разливал водку 'ФИНЛЯНДИЯ­'. Он, будучи студентом ЛГУ по пьяни выебал однокурсни­цу с черной кожей, которая оставила ему грудную дочь и уебала к себе в Гану.

*  *  *

Мы проеблись до часов трёх ночи и, слегка отдышавшис­ь, направилис­ь к воротам загона. Контракт истёк в полночь, деньги мы получили и теперь гнали слонов к карьеру, за месяц наполнивше­муся слоновьей жижей. Слоны, издав два громких всплеска, ушли в гавно по самые уши. Лишь два хобота перископам­и торчали над поверхност­ью: слоны дышали... Пусть Элеофант поебётся с подъемным краном!


SIROTA, MINSK. 03. 10. 2013.