Пятничным июльским вечером темно-вишневые «Жигули» шестой модели, двигаясь на небольшой скорости «поймали»  неровность.  Сидевший за рулем машины Иван Павлович Осколупов услышал треск и перенес внимание с дороги на источник звука. На ровном и чистом еще мгновение назад стекле, образовалась небольшая восьмисантиметровая  трещина. Спустя еще несколько секунд, лишенный водительского внимания автомобиль, влетел в неглубокую яму. «Жигули» сильно тряхнуло,  трещина на лобовом стеле мгновенно переросла в некое подобие трезубца, с пучком мелких отростков во все стороны. Иван Павлович включил аварийную сигнализацию и остановил автомобиль у бордюра. До дома ему оставалось не более километра а долгожданные выходные начались уже в магазине с покупки пенного. Но трещина на лобовом стекле перечеркнула  все приятные ожидания. Всматриваясь в загадочные очертания причудливого стеклянного узора, Ивана Павловича передернуло. Он прямо побледнел. Нет! Он не подумал о нарушенной геометрии кузова автомобиля. Его не волновало качество отечественных запчастей. Его не тревожила дороговизна или сложности предстоящего ремонта. Проблема крылась глубже. Иван  Павлович испугался за свою репутацию и туманное будущее!
    Все началось тремя месяцами ранее. Дом, в котором жил Иван Павлович, не был подключен к городской теплоцентрали. Районные  власти когда-то давно решили, что тянуть трубу к дому  в 72 квартиры слишком затратное предприятие. Здание оборудовали автономной котельной и выделили из бюджета сумму на ставку истопника-смотрителя. Истопником был назначен живший в этом доме  партийный и ответственный пенсионер Шмаков. Пенсионер был полон сил и энергии, и с энтузиазмом разбирал все домовые дела. В довесок он имел специальность электрика, чем упрощал работу ЖЭКовским  бюрократам. В дальнейшем все стали называть Шмакова председателем, а он с удовольствием раз в полгода проводил домовые собрания, отчитывался о делах и получал небольшую премию в виде добровольных сборов за свои труды.  И вдруг грянул гром! Шмаков помер в возрасте 78 лет. Многие вспомнили, как дедуля, в свои  года умудрялся с кошачьим проворством лазить по стремянкам и менять лампочки. А некоторые порадовались, что уже конец Апреля, и отопительный сезон завершен. Шмакова похоронили, а эпитафия на его могиле удивляла даже  кладбищенского сторожа. На медной табличке скромного памятника было выбито «Помним, любим скорбим. Дети, Внуки. Жильцы».
    Спустя 2 дня после похорон печальная новость дошла до ЖЭКа. Там засуетились. В начале лета, после отопительного сезона котельная всегда шла на плановую профилактику, а в этом году был запланирован небольшой ремонт. Образовавшуюся вакансию нужно было срочно заткнуть. Зарплата истопника никогда не была фонтаном, а  ЖЭКовская камарилья привыкла за спасибо получать от энтузиаста Шмакова массу полезных услуг.
  Выручил случай. Хоронить Шмакова приехала из столицы его 48 летняя дочь и  40 летний племянник, телефон которого был найден в записной книжке покойного. Дочка Шмакова состроила из себя светскую львицу и поселилась в гостинице. Племянник же, прибывший из небольшой деревни, в силу скромных финансов,  остановился в опустевшей квартире экс-управдома.  Как только над могилой вырос кротовый холмик, дочка поймала такси, и выехала в сторону вокзала, крикнув всей делегации, что на наследство не претендует. Если звезду столичного бомонда оставшаяся двадцативосьмиметровая «однушка» на первом этаже не заинтересовала, то племянник. как опытный матрос, почуял. куда дует ветер.  На  следующий же день он был в ЖЭК с самыми серьезными намерениями захвата престола. Там чрезвычайно обрадовались. Племянник полжизни оттрубил в родном колхозе механиком, обладал ровными руками, а фамилию носил подстать ситуации – Печкин.  Глядя в пожелтевший от времени образец заявления о приеме на работу, Печкин решил, что попал в счастливую струю. Набравшись смелости, он попросил немного добавить к оговоренному окладу. Но толстая  кадровичка, сдвинув на нос очки, напомнила, что покойный Шмаков начинал с 48 рублей, а Печкину сразу предложили  в 295 больше, чем в начале было у Шмакова. Сраженный такой арифметикой, Печкин подписал все бумаги молча, обещал разобраться с пропиской и на следующий день приступил к выполнению обязанностей.
    Когда Печкин изучал написанную еще с «твердыми знаками» инструкцию по обслуживанию системы обогрева, в дверь котельной постучали. Не успел Печкин что-либо сказать, как в дверь просунулась чья-то голова и внятно поздоровалась. Печкин ответил тем же и пригласил гостя на вверенную территорию. Незнакомец протянул руку и представился Иваном Павловичем Осколуповымю жильцом из 3 подъезда.  Как и прочие жильцы, Иван Павлович был в курсе всех событий и возвращаясь со службы, увидев приоткрытую дверь в котельную, пожелал  воочию увидеть нового смотрящего.  Короткий разговор на банальные темы о прошлых и настоящих службах,  скромных жалованьях и короткий обзор политической ситуации, натолкнул Печкина на мысль о том, что Осколупов может быть полезен. Осколупов работал в каком-то фонде, целыми днями перекладывал на столе ненужные бумажки, а главное – имел на своем рабочем столе телефон. Это Печкина заинтересовало. Управдом. Подходя издалека, как можно внятнее объяснил Ивану Павловичу суть проблемы. Покойный дядя не усел произвести какие-то расчеты по потреблению воды, и Печкину нужны были данные. В течении двух  лишком недель, требовалось обзвонить всех жильцов дома и попросить продиктовать показания с водяных счетчиков. В свою очередь, управдом, по-хозяйски осматривая двор, обещал помочь Ивану Павловичу подлатать авто, если возникнет необходимость.  Осколупов слыл человеком интеллигентным и не тяготел к масляным пятнам на своей одежде. Услуги автослесаря в обмен на услугу диспетчера пророчили серьезный паритет.
    Спустя 2 недели новоиспеченный  управдом немного освоился, а Осколупов получил все необходимые данные после опроса соседей. Данные гласили, что некоторые жильцы воспользовались положением, слегка преуменьшили показания счетчиков, но это Осколупова не интересовало. Ловить халявщиков, которые любят нырять как утки, ему не прелагали. Было решено провести внеплановое домовое собрание. На кануне сбора к  Осколупову домой забежал Печкин и принес ему какой-то листок. Печкин очень просил, чтобы Иван Павлович выступил на собрании с микродокладом и зачитал некоторые цифры  по расходу, оплате долгах и прочем, связанным с расходом воды. Осколупов не стал отказываться, ибо в листочке было 6-7 пунктов, а управдом обещал, что на этом его просьбы закончатся.
  На следующий день управдом декламировал о своем видении ситуации в системе отопления,  объявил, что сумеет  на будущий год модернизировать систему. Коснулся электричества и еще каких-то проблем. Идею модернизации жильцы приняли за фантасмагорию, но в целом, над собравшимися повис одобрительный гул. В середине собрания Печкин объявил – «Я селовек пока новый, во всех тонкостях еще не разобрался, поэтому ситуацию по воде пояснит товарищ…» Он хотел сказать «товарищ Иван Павлович», но это  звучало топорно. И он неуверенно произнес – «товарищ Оскорлупов». В последний момент Печкин сообразил, что в точности не помнит фамилии своего помощника. Он всегда обращался к Осколупову по имени-отчеству. Буква «р» в родной фамилии, словно шальная пуля, зацепила Осколупова.  Иван Павлович не любил случайности. В данный момент он надеялся, что шушукавшиеся между собой жильцы ничего не заметили, и размахивая меморандумом бодро зашагал к импровизированной сцене.
  В крайнем правом ряду, вальяжно восседая на принесенном с собой стуле  и лузгая семечки в карман поношенных вельветовых штанов, скучал маляр Майоров. Домовое собрание его не интересовало, он приходил, как говорится, от чистого сердца. По своим повадкам, Майров смахивал на средних лет гусара, вечно кутил и веселился. Несколько лет назад, рганизация в которой он махал кистью, производила капремонт в здании областнова  правительства, а Майоров даже выкрасил один из центральных кабинетов. После он посчитал себя особо приближенным к элите, и самовольно  записал на свой счет  кучу всяческих привилегий.  Однако по факту, его отлично знали лишь в винном отделе ближайшего лобаза, в котором он, ссылаясь на свои привилегии, всегда норовил влезь без очереди. Народ нервно объяснял, что в винном отделе как и в бане, все равны. Майоров, как недовольный таракан,  шевелил пушистыми усами и грозил, что в «главном районном доме» скоро снова будет ремонт.
  Теперь, сидя на домовом собрании, он  смаковал оговорку подлеца управдома. Мысленно отбросив первую букву фамилии Ивана Павловича, каналья маляр с широкой улыбкой негромко  скандировал – «Мое почтение, товарищ Скорлупов». По позвоночнику новоиспеченного Скорлупова пробежал электрический разряд. Мысли покинули его и короткий доклад был зачитан дрожащим голосом на автомате.
  С этого момента спокойная и ровная жизнь Ивана Павловича несколько изменилась. Кличка «Сорлупа» въелась как смола. Паскудник Майоров шепнул молоденькой почтальонше, что фамилия на конверте Осколупова неверная, а он на самом деле Скорлупов. Понимающе кивнув, девка разбросала корреспонденцию и исчезла. На почте не церемонились. Осколупов выписывал какую-то «еженедельку» и был с легкой подачи переименован в почтовой базе. Частенько он слышал через окно едкую для ушей фразу почтальона - «Скорлупову передайте, пожалуйста» Как-то Ивана Павловича окликнул местный участковый и задал тактичным голосом ядреный вопрос – «Ифван Федерович, я слышал, вы сменили фамилию?? Нужно было зайти, сообщить, отметиться»  Душу Осколупова перекрутило, как победитовое сверло.
      На публике он старался не появляться, на работу уезжал рано, еще затемно, продукты покупал в соседнем районе а от «еженедельки» отказался, одарив бестолковую почту кляузой на 2 листа.
      И вроде бы все пошло хорошо, но образовавшаяся трещина на лобовом стекле грозила эксгумацией уже  позабытого недуга. Осколупов моментально сообразил, что ему скажет при случайной встрече мерзкий усатый маляр Майоров.  Погасив фары, Иван Павлович заехал к себе во двор. Пятница не заладилась с самого начала. Теплый летний вечер судьбоносно свел Осколуопа и пройдоху маляра. Майоров, в состоянии легкого пятничного подпития, ужасно обрадовался крадущейся в сумерках машине. Он зашагал на встречу и тут же расплылся в широкой улыбке. Замеченная им трещина сулила плодородную почву для фантазии. Ткнувшись харей, пышущей перегаром в открытое окно «Жигулей» Осколупова, Майоров деловито  и сочувствующе поинтересовался  - «привет Ваня! Что? Треснула твоя скорлупа?» Иван Павлович заглушил мотор, вышел и спокойно ответил – «Иди проспись. Обломок Репинской кисти». Маляр прокричал в удаляющуюся спину Ивана Павловича разложенную по складам кликуху – «Скор-лу-па-а-а-а»
  Утром Иван Павлович обреченно смотрел в окно.  Трещина на лобовом стекле вишневых Жигулей трепала нервы. Ивану Павловичу не лез кусок в горло. Советы жены не обращать внимания на недоразвитого соседа не утешали. Ивану Павловичу чудилась остановка обмена веществ.
  Дом, в котором проживали Иван Павлович имел форму буквы «П». Маляр проживал через подъезд от Осколупова.  Иван Федорович поедал взглядом уже ненавистный автомобиль, а напротив, в небольшую форточку, дымила усатая харя Майорова. Маляр решил с самого утра подзадорить приунывшего соседа. На секунду исчезнув, он вернулся с куриным яйцом. Показав его со всех сторон Осколупову, он слегка стукнул им о стекло. Яйцо разбилось и блестящей слизистой массой стекло куда-то на подоконник. У Ивана Павловича кольнуло мотор. Он в сердцах плюнул и задернул шторы, затем достал из серванта бутылку зубровки и погрузился в непроглядный запой. В понедельник жена Осколупова позвонила к нему на работу, и аккуратно избегая имен собственных, сообщила о душевной травме мужа.  Там отнеслись с пониманием и оформили пару дней за свой счет. А во вторник к Осколупову приехал приятель. Товарищ видел Ивана Павловича с полгода назад, и проходя по двору зацепил взглядом  испорченную машину.
Поднимаясь по лестнице, приятель предвкушал, какую шутку он сейчас отпустит.
  Дверь открыл сам Осколупов.
«Привет Вань! А когда успела треснуть твоя скорлупа?!» - радостно вопросил товарищ, даже не подозревая с какую пропасть он прыгает.
  Ивана Павловича понесло! Гневно сверкнув глазами, он издал негромкий рычащий звук. Его рука сама нащупала спрятанную между дверей деревянную шлыгу, уготованную на случай проникновения воров. Едва не сбив с ног товарища, Осколупов, как был, в майке и трениках, с ревом кинулся вниз размахивая орудием возмездия. В районе второго этажа он разминулся с молодой соседкой Капустиной. Барышня вела домой на тонком поводке фигурно остриженного пуделя Германа. Аристократический пес, не видевший в своей жизни ничего страшнее машинки для стрижки, моментально оказался в желтоватой, вонючей луже.
  Под вой сигнализации Осколупов крушил свой автомобиль. Машина брызгала во все стороны тысячами  мелких стеклянных капель, теряя привычный  внешний вид. Выпустив первый пар, Осколупов направился под окна маляра. Ему не терпелось досрочно вернуть все обидные займы.
  В окне 3 этажа уже блестела морда Майорова.
«Эй, ты! Жертва экспрессиониста! Ты какой цвет любишь?» - заорал Осколупов.
Улыбаясь с высока. Маляр ответил – «Похоронно черный!»
«А я кроваво-красный!» -  процедил Осколупов, подобрал на земле осколок кирпича и зарядил в стекло противного маляра. Стекло треснуло, а маляр удивился.
«Ты чего бузишь, Скорлупа?» - втягиваясь в процесс, повысил голос Майоров.
Осколупов рассвирепел окончательно.
«Спускайся Майров, я тебе сейчас усы оборву, сделаю из них кисть, и всю жопу тебе звездами разрисую, генералом будешь!» - скандировал о своих намерениях Осколупов.
Майоров струхнул. Они с Иваном Павловичем были одинаковой комплекции, но в Осколупове кипел гнев сумасшедшего и давал ему явное преимущество.
«Успокойся, Осколупов» - впервые за много недель маляр назвал его правильно.
Осколупов почуял победу, но успех следовало закрепить. Он мухой ринулся домой, наспех переодевшись, схватил несколько купюр и побежал в магазин. В хозтоварах он купил самую большую кисть и большую банку яркой красной краски. По-хозяйски проходя по двору дома, он с удовольствием наблюдал спрятавшуюся за драной занавеской рожу маляра. Потрясся краской над головой и поглядев в его сторону, Осколупов медленно удалился к себе.
  Этим же вечером Иван Павлович спал на своем диване, раскину руки и ноги в разные стороны. Он спал беззаботно, как младенец. Его не тревожили никакие проблемы. Ему не снились сны. Он просто отдыхал. Разбитая машина психа отпугнула даже приехавших ментов. За окном на капроновой бельевой веревке висела, покачивающаяся от ветра, банка я яркой красной краской, а напротив, следя за ней взглядом, в свою маленькую форточку нервно дымил усатый сосед.