Здесь жизнь течёт по аксиоме быта,
Здесь близок фронт минувших лет.
Здесь вечность пшённой кашей бита,
Здесь дождь солёный и тяжёлый снег!

- Что ж с тобой делать теперь?! Вон, какой ты – просто смотреть страшно..
- Не глумись..
С неба лило и сыпало, обдавало косым дождём гремучее облачное верзило.
Андрюха перешёл на бег, как ему казалось, хлюпая и чавкая сапогами, утопал в грязи. Но чем больше прилагал он усилий, тем меньше был КПД.
Распоясанная весной просёлочная дорога, не обещала быстрой доставки к месту назначения. И вообще, всё больше занимая собой реальность, откидывала это место далёко вперёд. Но Андрей упорствовал. «Стечкин» мотылялся где-то сзади на ремне в кобуре. Андрей уже не мог просто перебирать ногами вязкую, ползущую кашу. Он, всё чаще спотыкаясь, помогал себе руками. Но усталость накрывала. Краешком сохранившегося на задворках восприятия сознания, Андрей понимал безвыходность положения, он чувствовал нереальность происходящего, но страх перед той настоящей стороной его гадкого бытия был сильнее. И Андрей продолжал месить кашу. Брызги грязи попадали в лицо, забивали глаза и рот. Дождь поливал. Хрустя зубами, он, наконец, выдохся. Завалился набок. Упёрся в откос дорожной колеи. Перепачканным лицом ткнулся в прошлогоднюю траву, освобождённую от предрассудков растаявшего снега..
На взлётной полосе, придерживая дулом автомата повисшую на одной петле дверь каптёрки, стоял Санёк. Облачённый в лётный комбинезон. Наступив правой ногой на гермошлем с болтающимся, как нос слона кислородным шлангом, начал Сашка говорить:
- Наряд перебили.. уёбки!.. У нас два трупа.. Но склад не вскрыли, взяли два калаша с ребят и скрылись.. побоялись гандоны.. Да, что с тобой Андрей?! Ты в себе ли? Хуле рот раскрыл..?
Андрюха, как подкошенный побрёл в недра каптёрки. Большущий Сашка-великан, загоняя мячик-гермошлем в пропасть дверного проёма, проследовал за ним. Дверь с петли сорвалась, распространяя эхастое гулкое звучево.
На газовой горелке стоял, выкипая чайник с изогнутым носом. Андрюха хотел, его было снять. Но почувствовал, как влажные Сашкины руки-щупальцы, аккуратно вынимают у него из кобуры «Стечкина». – «Ну и хуй с ним!», подумал Андрюха. И тихонько опустился на пол..
Приподнял дед Ефим голову Андрюхину, плеснул из фляги в морду грязную водицей колодезной. Замычал Андрейка, губы разбитые облизал, защурился.

Старостью своей седою немощной тряхнув, дотащил Ефим Андрея,  до берега высокого реки прекрасной – Ини. Там холмогор высился, а рядом стожок. В тот стожок и положил Ефим тело бренное.
Глазами-слизняками воткнул Ефим Андрея в природу сокровенную, к бережку речки значимой обращённую.
-Смотри, Андрейка, как плещутся облака! И речка вьюнами кружит! Водоворотами!.
Распуская слюни-нюни, разумом своим, торгуя Андрей,  канешна всё вкушал. Но боязливо озирался на пропасть адскую, что постоянно рядом плыла, «Стечкиным» в висок грозила.
- Так чтож теперь за время..? года в смысле..?
- Ты сынок, сам разрадуйся, сообрази грешок умысел.. На что чаша в чашу положена? Зачем котейка – ворох пороха, смахнул своим помелом-хвостом пыльцу дымную, обречённую на манер лихой .. ?
Раскрутил Ефим колесо-мельницу, время-погоду. Да и пошёл в свой век-чердак.
Опрокинув таз, Сашок громко выругался. Пнул в сторону слона гермошлемного. Посмотрел в кричащие газа Андрюхины..  Вздрогнул.
- Небывать здесь городу..!  Да и хуле взять? Одна грязь промозглая..
- Но, однако, авиация..
С маленькой, поросшей акацией площадки, медленно, но уверенно поднимался вертолёт. Гремя лопастями, он, отрываясь от земли, всё больше верил в своё зыбкое существование. Всё сильнее взмывал, стремился, расклёвывая носом динамику полёта. Попирал характеристики телеметрии.  Загонял в угол все страшные алгоритмы потери контроля. И в конце-концов –летел! Чихая обезумевшим от счастья двигателем, роняя сквозь прокладки моторное масло. Врывался в безбрежную пустоту простора. Летел! Хуярил.
Наверное, страшно умирать, но ещё страшнее, потерять себя и оказаться в потере возле мига рокового.
Словно в мягкой вате, окружённый запахами скошенной травы, лежал Андрюха в стогу на берегу реки прекрасной Ини. А дед Ефим тем временем, потирая свои пятки босые, друг об дружку, запутавшись  в лопастях вертолёта, закурил махру дома-рощенную, да погнал седою бородой сумрак облачный.
- В тазу-то, ты брат что делаешь? – спросил Санёк у стекленеющего Андрея.
- Чаёк завариваю..
- А Ефима-то кто убил?
- Я.