Когда мне было 6 лет, существовал еще Советский Союз, и мама могла купить через профсоюз 2 путёвки на 2 недели - путешествие на теплоходе по Оби. Решено было взять меня, а папа с Костей оставались дома.

У нас была четырёхместная каюта на самой нижней палубе, и делили мы её с пожилой женщиной и её внучкой Милой, которая была старше меня на год, а ростом ниже на полторы головы. На теплоходе были еще дети, но с ними мы особо не общались, нам с Милой было весело вдвоём. Больше всего нам нравилось на верхней палубе кормить чаек клюквой. Клюквы на теплоходе было много, и на десерт после обеда всегда присутствовало что-то из клюквы - либо булочки, либо пирог, либо варенье. Мы кидали свежие ягоды клюквы, и чайки налету подхватывали их.

Вечерами желающие могли пройти в маленький кинозал, где по видеомагнитофону показывали фильмы - в основном с Брюсом Ли. Мама разрешала мне смотреть допоздна фильмы, а днем мы с Милой смотрели мультфильмы про Тома и Джерри.

Когда весь теплоход был исследован, и смотреть фильмы с Брюсом Ли наскучило, я предложила Миле очень интересное, на мой взгляд, занятие - пописать в иллюминатор. Я из предосторожности закрыла на ключ дверь каюты, мама с милиной бабушкой как раз были в видеосалоне. Иллюминатор находился прямо над столом. Я залезла на стол и с трудом его открыла. Мила последовала моему примеру и открыла второй иллюминатор, мы сняли трусы, высунули попы и стали писать. Мне было страшно, потому что иллюминатор был широкий, и приходилось крепко держаться, растопырив широко руки.

Затем мы закрыли иллюминаторы и отперли дверь. От этой проделки у меня сразу поднялось настроение, я казалась сама себе героиней - ведь никто не мог похвастаться тем, что писал в иллюминатор на теплоходе, а  я могла.

На следующий день мама меня отвела в сторонку и со строгим лицом сказала:
- Аня, меня вызвал к себе капитан и сказал, что вчера он видел две попы, свешанные в открытый иллюминатор.

Я сразу прикинула, что время это было позднее, и капитан вряд ли мог что-то увидеть в темноте.
- Капитан не мог ничего видеть, - сказала я спокойно.
- Но он видел, как проплывали какашки.

Я знала, что мы с Милой только писали, никто из нас не какал, и догадалась, что Мила просто проболталась и приукрасила про какашки.
- Это тебе Мила рассказала?
- Нет. Капитан сказал....
- Не мог капитан видеть какашек, потому что мы только писали. Мила тебе сказала?
- Мила сказала своей бабушке, а она уже рассказала мне.

После этого момента я возненавидела бабушку Милы, про себя называла её старой дурой и старалась больше не здороваться. Где же это видано - старый человек и к тому же ябеда!

Вечером Мила созналась, что всё рассказала бабушке, похвасталась так сказать, а за это бабушка её выпорола.
- А меня, - злорадно сказала я, - мама не поругала, а просто попросила больше так не играть.

Про концерт в музшколе.

В музыкальной школе часто проводили концерты. Сама музшкола находилась в огромном здании Дворца Школьника в Ташкенте, и директором этого дворца была толстая узбечка - жена какого-то высокопоставленного чиновника, который, как и все узбеки на больших местах, устроился туда по родственному блату. Эта тётенькам всегда носила "шикарные" по ее мнению наряды - броских цветов с блестюшками, а на голове неизменно красовался сказочный тюрбан. Роста она была маленького, а тюрбан по размерам составлял где-то одну треть от комплекции его обладательницы. Женщина она была невежественная, - видимо, после школы, как и многие, выскочила замуж, а потом при столь удачном для неё стечении обстоятельств вдруг стала директором.

Как-то перед концертом, где в огромном зале собрались ученики всех классов музыкальной школы и их родители, она решила выступить с речью.

- Дорогие дети и родители! Музыка - великая вещь! И в стенах этой школы звучит музыка разных народов. И у каждого народа есть свои великие композиторы и писатели. Наш - Алишер Навои, ваш - Александр Пушкин...

Под "нашим" и "вашим" она подразумевала узбекское и русское. 

- ...ваш Прокофьев, наш - Рахманинов…

После этих слов зал захохотал. Аделя, моя приятельница – такая же заложница музыкальной шолы, сидела возле меня и прошептала мне на ухо своим громким шёпотом:

- Ну у Рахманинова же фамилия похожа на татарскую, можно его и к узбекскому творчеству приписать. А Прокофьева эта дура запомнила, потому что его портрет висит у Валентины Григорьевны в кабинете.

  Когда мы возвращались домой, Аделя в лицах рассказывала, как однажды ее вызвали в кабинет Валентины Григорьевны - нашего завуча, - где в очередной раз отчитывали за недобросовестное отношение к занятиям, как вдруг открылась дверь, и в кабинет без спроса вошла наша директрисса с делегацией - она любила устраивать экскурсии всяким чиновникам, что приезжали посмотреть, как идут дела в Дворце Школьника. На стене кабинета с человеческий рост висел портрет: Шостакович сидит за фортепиано и просматривает какие-то ноты. Она зашла и, указывая на портрет, сказала, обращаясь к делегации:

- А это великий русский композитор Чайковский.

Делегация сразу многозначительно закивала. Валентина Григорьевна побагровела и, нисколько не смущаясь, поправила:

- Это не Чайковский, а не менее великий русский композитор Шостакович.