Рыбинск выстроен на речном побережье — город со множеством скверов, бульваров и гипсовых статуй. В куцых ивняках сидят рыбаки, и многие из них раскрывают зонты в любую погоду. Заслонившись от солнца, рыбаки пьют водку. Местные жители вообще много пьют.

В гостинице было чисто. В номере на подоконнике сохла герань. В один из дней К. встал поздно, за полдень, и отравился на рынок. Россыпи вяленой рыбы, причем какой угодно: сомы, щуки, судаки, сазаны. И даже сморщенные тушки пираний там были. Продавец сказал, что по вкусу сушеная пиранья ничем не отличается от карася. К. пожимал плечами и ничего не покупал. Его интерес ограничивался простым пребыванием среди приторного запаха костей и чешуи.

Слепой мальчик играл на аккордеоне — вокзальная музыка, полная разочарования. В полном разочаровании нет места надежде. Когда поражение окончательно, приобретаешь мужество особого рода, ведь терять нечего. Люди, толпившиеся вокруг храбреца с аккордеоном, изредка бросали монетки. К. положил к ногам музыканта купюру и придавил ее камешком, чтобы трофей не достался ветру.

К. пошел на пляж, вглядываясь в каждое встречное лицо. Лица были унылы настолько, что хотелось взять что-нибудь острое, колющее, режущее; казалось, что только гримасы боли могут расшевелить здешние пейзажи. К. щелкал на прохожих желтыми, прокуренными зубами, но держал себя в руках — между ним и людьми словно находилось толстое стекло аквариума, а он был пираньей, стосковавшейся по живому мясу. К. чувствовал, что кошмары вот-вот вырвутся наружу. Еще он чувствовал, как в душном пространстве Рыбинска бурлит подводное течение, невидимое глазам посторонних, но видимое его голодному взгляду.

К. сел на топчан и закурил. В метрах десяти от него в зеленоватой воде плескалась стайка из шести-семи девочек. Одна из них была такой красивой, что ее белокурый образ схватил К. за горло, и он начал задыхаться. С его губ сорвался невольный стон. К. сделал вид, что рассматривает темную реку. Река выглядела так, будто из ее вод в любой момент могли вынырнуть мертвые русалки с белесыми глазами и чешуйчатой кожей. Светленькой девочке было лет двенадцать. Она заметила его жрущий взгляд и засмеялась. Ее подружки тоже засмеялись. Теперь игра девочек стала явно сексуальной, с намеком на похабность. Чернявая, лет четырнадцати, села на корточки и помочилась на берег, не сняв плавок.

К. распахнул плащ. Хихикающие девочки уставились на его эрекцию. Он улыбнулся и скользнул рукой к низу живота. Сфокусировав внимание на губах своей белокурой, К. почувствовал, как проник в ее гортань. Нахлынули фрагментарные воспоминания о телах из прошлого, и вся набережная померкла. Запах сушеной гвоздики, язык окунулся в карамельный бульон слюны. «Я не рыбак, я не охотник, я не рыбак, я не охотник, — думал К. — я не причиню никому вреда, никакого вреда, никому и никогда». Нарастающая дрожь. В кульминационный момент удушье сдавило его ребра с невероятной силой.

К. вскочил и побежал к гостинице. Девчачий смех остался за спиной. Поддуваемый ветром побега, он летел, как дельтаплан. У К. родился план, связанный с Рыбинском. Осесть у реки. Торговать сушеной рыбой и водкой. Завести себе местную девочку в качестве тайной рабыни. Договориться с ее родителями, а если сирота — так еще лучше! Ни одна тварь не помешает ему жить в свое удовольствие!

В номере было сумрачно. К. проглотил шесть таблеток феназепана и рухнул на кровать. Обняв подушку, К. почувствовал, как из его нутра хлынуло чувство глубокой нежности, — будто открылось внутреннее кровотечение. По лицу потекли слезы. Он прошептал:

— Спокойной ночи, извращенец.