Вода в кастрюле начала закипать, к поверхности побежали ровными стайками маленькие, как влагалища китаянок, пузырьки. Пора. Достал из морозилки пачку пельменей, зачерпнул столовую ложку соли. В кипящей воде мелькнуло что-то. Не может быть! Ножка, обтянутая черным чулком, подвязки, сиреневый башмачок. Нога сбросила башмачок и сделала манящий жест большим пальцем ноги. Через мгновение к первой ноге присоединилась вторая. Точнее ноги разъединились, и моему взору открылась аккуратно подстриженная, только чуть-чуть покрытая рыжеватым мехом лужайка. В центре лужайки раскинулась клумба, в которой пламенел ярким режущим глаза светом, неизвестный науке цветок.

Кто-то окликнул меня. Голос доносился откуда-то снизу, будто из глубин разлитого двухкилометровым слоем по поверхности планеты шоколада. Голос захватил мое сознание и потащил к себе. Я упирался, сопротивлялся, плакал от бессилия и мастурбировал на видимые в дрожащем свете Нибиру звуковые стоячие волны Голоса. Пельмени окружили меня, Голос исходил из центра самого большого пельменя, я понял, что меня сейчас съедят.  От ужаса я закрыл глаза и закричал.

Эхо атомным взрывом шибануло в уши, разорвав барабанные перепонки и вмяв ушные раковины в глубину черепа. «Нихуя себе, акустика», - думал я, заглядывая в шепчущую глубину, раскрывшейся передо мной во всей красе, пизды. Где-то далеко на уровне облаков покачивались сиреневые дирижабли.

Далеко-далеко на севере обеденного стола заплакал малыш. Его вопли ультразвуковыми скальпелями кромсали на куски моё мозолистое тело, вонзались в правое полушарие, чтобы очутиться в левом. Дрожащий от страха воздух разбегался от моих жаждущих кислорода лёгких, мои эритроциты рыдали от ужаса и просили секса и зрелищ.

«Пачки пельменей будет мало», - зацепился я за возникшую из небытия, как спасательный круг, мысль. Открыл морозилку. Нога, обтянутая черным капроном, укоризненно взирала на меня своим забрызганным кровью некогда сиреневым башмачком.