Иллюстрации: toniivers

Начало тут:
http://udaff.com/read/creo/114451/
http://udaff.com/read/creo/114512/
http://udaff.com/read/creo/114628/

Бегство от правосудия – дело хлопотное, утомительное и неблагодарное. Общественность считает, что оно никому не приносит пользы. Более того, общественность так и норовит вставить палки в колеса некоторым энтузиастам, стахановцам и прочим кустарям-любителям свободолюбивого течения беглецов. Их травят с собаками, не пускают в музеи, ловят и больно бьют под дых, а иногда туда же стреляют из револьвера. Отсюда такая затравленность во взгляде, безнравственность в поведении и неразборчивость в связях с этой самой общественностью. Отдельных её лопоухих представителей беглецы широко используют на пути к собственному маленькому, но насквозь материальному счастью, что очень не нравится этим доверчивым представителям. Несмотря на невинное желание рассекать просторы нашей страны, как им заблагорассудится, беглые каторжники, уголовники и другие дезертиры трудового фронта, как известно, у нас подвергаются гонениям, клеймятся позором в хит-параде «Их разыскивает милиция» и вообще не в фаворе. За некоторым, надо сказать, исключением. Оно сейчас занимает место президента в столь нетерпимой к уголовщине стране. Но не будем о гнусном – вернемся к нашим баранам. 

Кукла Геннадий и Рома Ухозад нашли пристанище у Шмеерзонов. Когда в Одессу вошли румынские оккупационные войска, прадед Ромы, старый гагауз Ухозад был владельцем небольшого домика на окраине города, и аккурат в мае 1941 года задумал выкопать обширный погреб. Во время боёв за Одессу на уже вырытый погреб пизданулась оторванная взрывом башня немецкого танка, которую хитрый гагауз тщательно замаскировал и зарыл вровень с землей, сэкономив тем самым на перекрытиях. Всю войну Ухозад за скромное вознаграждение прятал в своем подземном танке евреев. За что они его и отблагодарили, обрюхатив старшенькую дочь. Так получилось, что невинная гагаузская кровиночка спуталась с мудями постояльца и потаскуна Шмеерзона, породнив тем самым две столь разные народности советской страны. Рожденный в танке сын владельца странной гостиницы продолжил славный род Ухозадов, а позже и маленький семейный бизнес. Спустя семьдесят лет погребок продолжал приносить немалую прибыль, являясь убежищем для всякого жулья.



Тут перебывали многие. После войны – Жоржик, Филин, Буржуй и Таранец из банды «Додж-3\4», вся шайка Тарзана и даже участники бойз-бенда «Голубые сапожки», после которых гостиницу пришлось тщательно отмывать с хлоркой – чтоб люди не запомоились. В лихие девяностые отсиживались братки Ангела и Карабаса, а чуть позже фарцовщица лекарствами Наташка по кличке «Непорочное зачатие» долгими зимними вечерами вязала шапочки-пидорки и лепила маленьких Дюков Де Ришелье из хлебного мякиша на продажу. Кого только не перевидал знаменитый в определенных кругах уютный танк.  Постояльцы заведения не подвергались ни облавам, ни шмонам, ни прочим забавам правоохранительных органов, ибо секрет схрона охранялся так же тщательно, как и местоположение воровского общака. Злые языки шептались, конечно, что своей неуязвимостью гостиница обязана еще и тесной дружбе старого Ухозада с начальником одесской уголовки Давидом Михайловичем Курляндом, начавшейся еще в двадцатые в детдоме номер восемь на улице Пишоновской, но на то они и злые языки, чтоб болтать всякое…

В стволе танкового орудия давно проживал ёж-отшельник по кличке Савелий Константинович. Из каких соображений он принял схиму и жил в танке ежовым анахоретом не известно даже Ивану Затевахину. Но жил он праведно – постился, не пыхтел всуе, в огороде овощ не портил, ежих не водил, не барагозил и каждый вечер вылезал на крыльцо к хозяину гостиницы испить чаю с молоком.   



Прибыв к месту нычки, Кукла Геннадий и Рома заплатили по таксе, расписались в книге постояльцев и полезли в танк обсуждать свою дальнейшую жизнь.
  – Ромчик, перекантуемся тут денек-другой и надо уябывать, – заявил, оглядевшись в тесной, обставленной простенькой мебелью комнатке Кукла Геннадий.
  – Куда уябывать, дядя Гена? В Турцию? Морем? Я плавать не умею, – растерянно пробормотал ахуевший от таких раскладов Ромчик.
  – Послал бог подельника долбоеба! Не вплавь, конечно. В лодке на веслах пойдем.
  – А если погранцы?
  – Скажем, что за шмотками.
  – А лодку где взять?
  – Как где? Где в Одессе взять лодку? На спасательной станции, конечно! Делов-то. Да ты не очкуй, у меня план уже есть. Ты вечерком прибегаешь на станцию, кричишь, что там человек тонет (тебе поверят), и вместе плывешь, типа показать дорогу. Отплываете за волнорез, там бьешь спасателя каменюкой по темечку и скидываешь в воду. Будет брыкаться – добавишь веслом. А я тебя рядышком с вещами на пирсе подожду. Потом раз-раз – и мы уже катаемся на банане, курим кальян, а черноглазые красавицы с животами и бубнами танцуют нам канкан. Ты только представь: кальян, канкан и банан! Одно весло здесь, другое – там, погнали, ептвою. Ну, как тебе мой план?
  – Не очень как-то.
  – Ну, тогда я даже не знаю…Плывите на своих четырех плавниках на хуй, рыба моя. Без всякой лодки. 
  – Я ж говорю – не умею. Лодку, кстати, можно просто купить.
  – Можно. Но лучше спиздить, а деньги пропить.

В самый разгар беседы над бедовыми головами проскрежетал башенный ключ, люк открылся, и вниз спустились два человека. В одном из них Рома признал своего дальнего родственника – Лейбу Моисеевича Шмеерзона.
  – Аааа, Гомочька, вот вы где! В хо’гошем месте не от хо’гошей жизни! Иван Пет'гович, это тот самый гениальный фагмацевт п’го котогого я вам гасказывал, – обратился он к своему спутнику, которым оказался сам Ваня Хобот. Причудами судопроизводства, эти два достойных члена общества покинули камеру номер двадцать два. Один по недоказанности (за большие деньги), второй – в связи с изменением меры пресечения на подписку о невыезде (за неприлично большие деньги), оставив на хозяйстве малолетнего Соплю.
  – Сдается мне, Моисеич, что второй пассажир – то самое чучело, которое гашиш попятило и со следственного эксперимента лыжи смазало, – Хобот демонстративно медленно принялся засучивать рукава и разминать суставы пальцев, громко и неприятно щелкая ими. – Ты куда гаш девал, падло в ботах?

Неминуемое кровопускание с элементами членовредительства пресек на корню хозяин заведения, незамедлительно оповещенный о конфликте колючим обитателем танковой пушки, замаскированной под трубу для летнего полива. Свесившись в люк, он проинформировал постояльцев о правилах проживания в гостинице, одно из которых прямо запрещало устраивать разборки на его территории. Свою речь танковладелец подкрепил прекрасно сохранившимся с военного лихолетья изделием немецких оружейников, выпускавшимся под маркировкой МП-40. Хобот, плюнув с досады, вернулся на путь мирных переговоров и водрузил на стол внушительную бутыль водки с ручкой…

… Спустя пару часов весь экипаж танка был безобразно пьян. Отдельные его члены до кучи бесчеловечно убились очередным изобретением молодого Ухозада, кульбиты научной мысли которого подстегивались диким страхом перед Хоботом. К этому времени  Кукла Геннадий был великодушно прощен за небрежное отношение к гашишу и назначен гонцом, Рома получил почетную должность неприкасаемого пассажира, а Шмеерзон штурмана-стрелка. Процесс занесения в табель о рангах новоиспеченных танкистов завершился хоровым пением. Пели «Дубинушку», «Владимирский централ» и «Чебурашку». Кукла Геннадий плакал. В куплете о волшебнике с бесплатным кино просто рыдал: ему давно никто и ничего не показывал бесплатно, и даже способный на такое самопожертвование телевизор давно был пропит. Опасно раненый в мозг Роминой стряпнёй командир танка Хобот громогласно прочил молодому химику широкую известность в глубоко эшелонированных и законспирированных наркокругах. Он периодически перетирал по мобильному телефону с этими самыми наркокругами вопрос о трудоустройстве таланта.



  – Ну и всё, вопрос решен! – Хобот попытался хлопнуть Рому по плечу, но промахнулся и перевернул наполненную окурками пепельницу. – Завтра к москаликам поедешь, есть у меня там давний корешок в теме…
  – Я без дяди Гены не поеду, – смело сказала водка внутри Ромы его же ртом. – Он из-за меня в такую историю встрял, я его не брошу.
    Кукла Геннадий снова прослезился:
  – Брось меня, сынок, ты молодой, у тебя вся жизнь спереди. А я пойду сейчас и сдамся, мне много за хуй узбекский всё равно не дадут…
  – П'гостите моё любопытство, уважаемый Геннадий Богданович, таки этот Овечкин узбек? А с виду вполне п'гиличный человек, – с трудом оторвал голову от стола Шмеерзон.
  – Да откуда-то оттуда, то ли с Кызылкумов, то ли с Каракумов приехамши он. Моисеич, помнишь, в его комнате когда-то баба Дуня гнездилась и барыжила охуенными семками прямо из окна на Успенскую? А эта дичь ментовская на бабку протоколы писала каждый день, вот и окуклилась старушка. А ему освободившуюся жилплощадь выделили! – Геннадий разъярился и уебал кулаком по многострадальной пепельнице: – Да ему не только хуй, ему надо ноги отпилить по самую голову! Вот щас пойду и отпилю!

Кукла Геннадий схватил со стола незатупляющийся нож китайского производства, впаренный когда-то хозяину гостиницы вездесущими представителями «известной канадской компании» и, пошатываясь, принялся штурмовать лестницу, чтобы выйти и довершить задуманное. Получалось из рук вон плохо – лестница шаталась, Кукла бился головой о бронелисты башни, нож в руке угрожал не столько ногам участкового, сколько животу владельца. Внезапно Геннадий удачно уебался глазом о башенный триплекс и замер, заметив снаружи нечто интересное. Настолько интересное, что он спустился с лестницы, подошел к столу, твердой рукой начислил себе сто пятьдесят, выпил и только после этого сказал:

  – Пизда-грязь. Граждане танкисты, нас менты окружили…

Экипаж машины боевой, сталкиваясь головами и мешая друг другу, кинулся визуально оценивать прилегающую к гостинице местность. Сквозь мутный от времени пластик в сгущающихся сумерках неясно просматривался перекрывающий ворота старый рыдван ульяновского производства и несколько фигур в форменной одежде, которые бесцельно бродили по двору и что-то искали. Капитан Небаба и сотоварищи, неистово желая загладить косяк следственного эксперимента, методично проверяли связи беглецов, используя всё свое свободное время и личный автотранспорт.

Свою машину капитана Небаба не любил. Даже не так – он её суку ненавидел. Защитного цвета УАЗ-469 1981 года выпуска отвечал ему тем же. Машина ломалась в самые неподходящие моменты, хуярила капотом по хребту, прищемляла опрометчиво высунутые нос и пальцы, противно визжала тормозными колодками, билась током и вообще издевалась над автовладельцем, как хотела. Этот инфернальный пиздец на колесах давил на психику хуже старой сварливой жены. Небаба не мог его даже продать, потому как ездил по доверенности от пропавшего без вести хозяина. А выкинуть машину ему не позволяла врожденная ментовская жадность.

Вот и сейчас УАЗ в очередной раз показал своё гнилое нутро, насмерть заглохнув в воротах ухозадовской усадьбы, после чего изрыгнул из своего провонявшего бензином чрева троицу порядком настопиздевших ему седоков. Небаба, опер и конвоир, нагло пользуясь отсутствием во дворе собаки, бродили по двору, пиная засохшие овечьи котяхи.  Они надеялись, что хозяин дома сам выйдет вопросить, какого хуя нужно от него органам правопорядка, и двери ломать не придется.



  Окруженные танкисты, ограниченные в обзоре и времени для принятия решения, устроили «мозговой штурм». Более всего это походило на игру клуба «чтогдекогда», в команде которого пара игроков была удалена за игру высоко поднятой клюшкой. Орали одновременно, причем громким шепотом:
    – Сдаваться надо! – истерически завизжал трусливый штурман-стрелок.
    – Нихуя, я в тюрьму не вернусь. Мочить мусоров! – возразил Хобот.
    – Нас забомбят с воздуха! А я еще даже не ебался… – завыл впечатлительный Рома.
    – Так, отставить базар и сопли! В критической ситуации, как бывший офицер принимаю командование на себя! – узурпировал командирские полномочия Кукла Геннадий. – Вопросы есть?

    Все охуели от неожиданности и замолчали. Спустя минуту Рома робко сказал:
    – Дядя Гена, ты же сварщик. И алкаш…
    – Запомни, молодой, – сварщиками не рождаются, алкашами становятся. По местам стоять, с якоря сниматься! Молодой, наколдуй мне… ээээ блядь, то есть нахимичь мне что-нибудь типа пороха, только быстро!
Через секунду Рома протягивал Кукле Геннадию два увесистых свертка, извлеченных из недр набора юного химика.
    – Порох «Сокол», бездымный, – прочел Кукла на упаковке: – Хуяссе, сам делал?
Рома застенчиво потупился и шмыгнул носом:
    – Сам, конечно. Хотел диван ваш обоссаный взорвать…
    – Ваня, пыж!- крикнул Кукла Геннадий
    – Не по понятиям как-то, командир, – сказал низложенный Хобот, тем не менее послушно расстёгивая ширинку. – Он же тебя не подорвал, чего сразу пыжить студента…
    – ЫЫЫЫЫ, придурок лагерный, тряпку ищи, в ствол запихать!
Хобот пошарил по углам и протянул телогрейку:
    – Пойдёт? Один хуй в тюрьме новую выдадут. Если поймают.

    Кукла Геннадий скатал телогрейку в рулон и утрамбовал ее в ствол, пользуясь черенком швабры как шомполом. После чего, злобно покосившись на Рому, отправил за ней предназначавшийся ему порох, немилосердно разорвав упаковочный картон.
    – Шмеерзон, на затвор! По моей команде захлопывай! Остальным приготовиться к экстренной эвакуации! Когда бахнет, покидаем укрытие по расчету – Хобот, Шмеерзон, ебучий подрывник. Я покидаю машину последним. Встречаемся в трехстах метрах восточнее, у входа в катакомбы! – Кукла прикурил сигарету, сделал несколько жадных затяжек, после чего скомандовал «Залп!» и метнул дымящийся окурок в орудийные недра. Шмеерзон мгновенно захлопнул затвор, за малым не отхуячив уцелевшие после армянских шабашек пальцы командира.

    – Дудуххх! – рявкнула соскучившаяся по работе пушка. Контуженный ежик стремительно вылетел из ствола, взмахнув иголками, преодолел метров тридцать по воздуху и угодил во что-то мягкое, но пиздец какое крикливое. Этим «чем-то» оказался опер, на беду свою вступивший в овечье дерьмо. Ничего не подозревая, он как раз очищал липкий кизяк с замшевых туфель и, стоя раком, тихо матерился. Картина «Получи ежом по жопе» сопровождалась истерическим звуковым оформлением. Издавая пронзительные вопли, опер резко распрямился, неестественно выгнулся вперед дугой, схватил руками застрявшего в ягодицах ежа и, уколов себя еще сильнее, вывихнул пах. От болевого шока он потерял сознание и уткнулся еблетом в огородную грязь.



    Конвоир мгновенно залёг, услышав залп и увидев, как замертво рухнул старший по званию. Он догадался, что преступники оказали вооруженное сопротивление, и быстро пополз за подкреплением, сжимая в одной руке табельное оружие, а в другой – свой знаменитый боевой нож на случай рукопашной схватки с превосходящими силами противника.

Пылающая телогрейка кометой пронеслась над раненым в жопу и влетела в салон российского внедорожника через гостеприимно распахнутую пассажирскую дверь. Ульяновское говно запылало синим пламенем. Капитан Небаба замер в ступоре и испытывал непонятную радость: это горели его мучения. Всё что он так часто менял, подвинчивал и подкручивал. Горели ненавистные рычаги, рулевые тяги и сальники, трижды проклятые военные мосты, подшипники ступицы и электропроводка, кривые от рождения поршни, вкладыши и кольца. И ярче всего горел разгромленный временем дерматиновый салон. «Ей богу, уволюсь и куплю велосипед, честное, благородное слово», – радовался преобразившийся Небаба. В своём преображении он не заметил, как четыре тени бесшумно выскользнули из танка и растворились за забором, огораживающим усадьбу…

Через час с лихуем оперативно прибыл спецназ, вызванный благополучно выползшим из зоны боевых действий конвоиром, оцепил прилегающую территорию и приступил к штурму. Затянутые в черное люди с масками на лицах быстро вскрыли люк и закидали схрон светозвуковыми гранатами. Ёбнуло так, что башня самозахоронилась, провалившись внутрь помещения – некоторые спецназовцы сгоряча использовали самые обычные оборонительные гранаты. Орудийный ствол задрался вверх и торчал из дымящейся земли издевательским фаллическим памятником. По итогам спецоперации все ее участники были представлены к наградам, а уголовные дела списаны в архив в связи со смертью обвиняемых.

… Ёж вылез из жопы не сразу. Этот зверь никогда никуда не спешил. Свернувшись клубком, он долго принюхивался и прислушивался, собираясь остаться в притихшем теле подольше, а потом, возмутительно фыркнув, резко подорвался на съебки. Больше Савелия Константиновича никто не видел.

Хозяин разорённой гостиницы еще около месяца заёбывал всех встречных-поперечных вопросами:
    – Где ёжик? Маленький, задумчивый такой. Не видели? Нет? Жаль. Эх…Савелий, Савелий…
И долго ещё ставил блюдечко с молоком на крыльцо.