Когда лежишь в реанимации, разные посещают мысли, а после некоторых уколов и видения. Вот уже опустела соседняя койка. В углу сиротливо жмутся, какие-то аппараты с черными экранами, стойки с бесполезно болтающимися трубками капельницы. Помню, в детстве мой друг Кирюха попал в больницу, и пришел оттуда настоящим рукодельником. Из длинных труб капельницы плел всякую всячину. На зависть не только мне, но и всей шпане нашего двора. Особенно ценилась  в его исполнении плетка с удобной и мягкой ручкой, и хлыстом, замысловатой косичкой плетенным, и (что важно) мягкая и тянущаяся. Такой плеткой легко можно было затянуть ногу противника, или, со свистом рассекая воздух, пугануть пацанов из соседнего района.

  Осень в Ростовской области дело затяжное. В сентябре еще собирают виноград да арбузы. По городку снуют туда-сюда трактора с прицепами полными мелкого сладкого черного винограда. На местный винзавод их маршрут лежит мимо нашей школы. Пацанва, завидев издалека легкую добычу, на спор гоняется за тракторами, гроздьями висит на прицепах, стараясь выхватить виноградную гроздь побольше. Тракторист, обреченно пытается добавить газу, оторваться от стайки оболтусов. Старый «Беларусь», прыгая по брусчатке, отчаянно дымит и тарахтит, выплевывая в трубу черный густой дым, но не едет. Иной раз тракторист, останавливает это чадящее недоразумение, и выпрыгнув из кабины, с монтировкой бежит за всей этой кучердой ругаясь на чем свет стоит. Сверкая подошвами сандалий, изо всех сил шлепая по мягкому от солнца асфальту, смеясь, мальчишки убегают россыпью, кто куда.

        Раньше все было проще. В соседнем районе жили чужие, другие пацаны. Собственно говоря, они так же говорили, курили тайком за углами, лихо матерились, пока не видно взрослых, и, сбиваясь в стаю, нападали на чужака. К своему несчастью я учился в музыкальной школе. И три раза в неделю с нотной папкой, огромной и нелепой ехал на автобусе в школу. Но можно было сэкономить, для этого надо было идти пешком часа полтора до центра города, мимо вокзала, и потом еще дворами. За то после музыкалки, был вариант купить мороженное. До сих пор плодово-выгодное, за семь копеек, было любимым и самым желанным. Сначала палочкой выбиралось мороженное вдоль стенок, а потом насаживалось на палочку, и, выбросив бумажный замокший стаканчик, делаешь вид, что ешь безумно дорогое эскимо. Мороженное тает на еще горячем осеннем солнце, и стекает по руке. По ладони, по запястью, и перехватывая тающую, текущую мороженку, ты, закрывая от какого-то щенячьего счастья глаза, слизываешь кислую каплю, не дав ей упасть на пыльный асфальт.
  - Эй, белобрысый, - со скамеечки, немного покачиваясь на ходу, приподнялся мелкий чернявый пацан,- шо ты тут робишь?
- В музыкалку иду, - говорю я, сплюнув по-модному через отсутствующий зуб, - тебе то что?
- А звидкеля? – чувствуется легкая наигранность слов, как у плохого актера.
- С военного городка, - бить будут, привычно думаю я.
- А, приезжий, так ты ж приихав, - говорит чернявый, и протяжно свистит. Из-за угла выходят еще два пацана, такой же чернявый, видать брат, и рыжий, с ссадиной на губе и едва заметным синяком под левым глазом.
- Куда приехал? – удивляюсь я.
- А нагода, ты тут ходишь?- бежит  ко мне рыжий.
Я достаю плетку из нотной папки, и с размаху бью ближайшего чернявого со всей силы, и кричу на него, делая страшные глаза,- у нас на Сахалине «нагода» не говорят. У нас на Сахалине, говорят «нафига». Нафига вы ко мне полезли? Я вас звал? - продолжаю я хлестать уже наотмашь всех, кого успеваю догнать. Рыжий теряет тапочек, и, наклонившись за ним, получает удар промеж лопаток, вдоль всей спины, шипит и стартует с низкого старта, с тапочкой в одной руке. Два брата уже довольно далеко убежали, а рыжий, обутый на одну ногу, не может бежать быстро. Снова получает по спине, подпрыгивает, матерясь и корчась от боли, набирает скорость. Я не бегу за ним. Нет смысла. Поднимаю с земли нотную папку, складываю в нее плетку, и тяжело дыша, захожу в музыкальную школу.
    - Да ты лихой казак, Илья Муромец, я все в окно видел, ты конечно не виноват,-  говорит мне учитель, - но плетку придется отдать.
- Не отдам, мне еще обратно, домой идти.
- Не бойся, я тебя провожу.
- Анатолий Иванович, вы меня каждый день провожать не будете,- чуть ли не со слезами в голосе прошу я.
- Нет уж, отдавай. Это хорошим не кончится, - он протягивает руку,- ты музыкант, а не пастух.

      Конечно, я отдал плетку. Как ни жаль мне ее было. Учитель в споре всегда победит. Тем более для третьеклассника и не было большего авторитета. Конечно, на третий день, проходя по этому двору, в очередной раз столкнулся с веселой компашкой, только теперь их было пятеро. А до крыльца музыкалки метров двести. Дракой это трудно назвать. Били  до красных сопель, до потемнения в глазах. Я отмахивался, как мог. Но что поделаешь с пятью дураками, когда тебе всего 9 лет? У драки свои правила. Выстоять. Этому учила меня улица в далеком поселке на Сахалине. Выстоять, не зареветь, и не упасть, и не сдаться. Выстоять любой ценой. Не дать слабину. Снова я стоял с разбитым лицом, с руками, содранными об асфальт. У ног валялась невесть откуда взявшаяся штакетина, но я победил. Из открытого окна на меня орала бабка,- как ты мог по головам палкой?!! Еще трохи бы, ты их повбывал, от так можно?!!!! Ще откель такие звереныши берутся!? Погоди, от я на тоби мылыцию вызову. Шоб ты сказився, ирод окаянный.
    Я подхватил нотную папку, и со всех ног побежал в сторону школы. Когда я заскочил в кабинет, Анатолий Иванович даже привстал от удивления, - Ох, аника-воин, а сегодня то что?
- А сегодня их было пятеро, а плетку Вы у меня отобрали,- сказал я, всхлипывая от боли и горечи.
- Понятно, ну для начала иди в туалет и умойся. Впрочем, пойдем-ка вместе.
В туалете, у меня из глаз текли слезы, и отмывая грязь и кровь с рук и с лица, я понял, что получу сегодня еще и дома. Мало того, что рубашка была грязная, с пятнами крови, рубашка была испорчена раз и навсегда. Половина пуговиц пропало, рукав оторван, и подмышкой огромная дыра, сантиметров пятнадцать.
- Лицо мой как следует, - стоит надо мной учитель, - ох, как тебя разукрасили. Рубашку сними, грязная совсем. Тэк-с, что тут у нас? - Присел он на корточки, - Погоди, сейчас вернусь.
Он уходит, а я рассматриваю себя в большое, с черными оспинами по углам и краям  зеркало. На лбу  растет шишка, под глазом сто пудов будет синяк, а локти и кисти рук свезены до крови. Задираю штаны, на коленке краснеет свезенная кожа. Да уж, повоевал. Брызги из-под крана летят по всему туалету, но я не обращаю внимания, тру лицо, подставляя под струю воды болящие, поцарапанные места.
- На вот вытирайся, - протягивает мне полотенце учитель, - и рубашку пока простирни. Хотя, судя по всему, ее выкинуть пора. Положи ее на раковину, и иди сюда. Ну, теперь терпи, казак, атаманом будешь, - он достает из кармана спички, йод, и толстый, валик ваты. Я шиплю от боли, но терплю. Анатолий Иванович по-мужски, от всей души разукрашивает меня йодом, я смотрю в зеркало и вижу, как Гойко Митич в боевой раскраске, на своем верном коне врывается в стан бледнолицых и бьется, что есть сил с американскими войсками. И пули ему ни почем, и дерется он грациозный, как огромная кошка, никогда не сдаваясь на милость победителей.
- Ладно, закутывайся в полотенце, иди в класс, и пожалуйста, подожди меня.
- Хорошо,-  меня начинает трясти: толи от холодной воды, толи от всего пережитого. Уже в совсем грустном настроении, заплетая ногами, бреду в класс. Сидя в полотенце на плечах я печально вожу по клавишам фортепьяно. В таком состоянии почему-то нравятся басы. Я сижу и тыкаю пальцем, находя одному мне понятные ходы, иногда это звучит атонально, и не ровно. Но это успокаивает меня. Через некоторое время  возвращается учитель, и самое главное, что в его руках, совершенно новая рубашка, в точности как моя.
- Извини меня, -  протягивает рубашку Анатолий Иванович, - я был не прав, когда отобрал у тебя плетку, с твоей точки зрения. Но я считаю, что драться, это не хорошо.
- Анатолий Иванович, но они сами лезут, - закипел снова я,-  я ей защищался.
- Это понятно, - грустно кивнул головой учитель, - это понятно , что ничего не понятно. И вот что? Вернуть тебе плетку, и ты снова, встретив этих мальчишек, будешь с ними драться? А не дай бог изуродуешь кого?
- Да не встречу я, вернее не будут они больше драться,
- Почему ты так уверен?
В дверь настойчиво постучали. На пороге стояла давешняя бабка с клюкой. Растрепанные, седые волоса, и бешенство на узком, сморщенном лице.
- Сынку, от он изверг, лупил тут хлопчиков з соседнего двора. Молотил як на току. Та палкой, як супостат.
- Погодите бабуля,-  опешил учитель,- какой изверг, на каком току?
- Та ось бесеняка, - ткнула в меня клюкой старая ведьма, а то, что она ведьма, я и не сомневался. Это ж надо было добрести до музыкалки, отыскать меня в ней и устроить скандал, -  и трохи мозги им все не повышиб, махал як Ляксандр Яковлевич,- бабка широко перекрестилась,- царство ему небесное шашкой.
- Какой Александр Яковлевич?- удивился учитель, - какой шашкой?
- Тю якой, та Пархоменко,  якой же еще? Ось я тоби кажу, был он огромного росту, а усы,- у бабки выкатилась слеза умиления, - усища, та ще Буденный ему завидовал.
- Бабуль, как Вас зовут?
- Трофименко я, Алина Павловна, восемьсот девяносто седьмого года.
Алина Павловна,- всплеснул руками и лукаво заулыбался Анатолий Иванович. Бережно, но настойчиво, взяв бабку под руку,  повел ее из класса. Сделав мне страшные глаза, мол, сиди! Сиди спокойно! Что-то тихо, но ласково говоря ей, повел бабку вдоль по коридору.

  Я сидел и тыкал пальцем в клавиши. Басил, одним словом. Низкие вибрирующие звуки завораживали и несли мое воображение далеко от класса.
    Все-таки как сильно болят ребра?! Ужасно. В палате светло, видать день. Интересно какой? Третий? Четвертый? Я не могу правильно сосчитать, сколько дней я уже здесь. Каждое возвращение в сознание – удар по нервам. Говорят, к боли привыкают, видимо я пока не привык. При каждом вдохе по спине прокатывается волна боли. Где-то возле двери палаты слышны голоса. Там обычно тусуется медперсонал. Снова не перелезть через этот гадский насест посреди кровати. Мучительно болит позвоночник, от постоянной лежки в одной позе. Я б изобретателю, эту жердь в гроб положил, ей богу, чтоб мало не казалось.
- Парни,- хриплю я от боли,- парни, ну кто-нибудь.
- Чего стонешь? – надо мной возникает медбрат.
- Будешь тут стонать, болит все. Мне не повернуться, не присесть, не вздохнуть ни пернуть.
- А, сейчас, - медбрат достает уже знакомый шприц.
- Э, погоди, там мне должны были кетанов передать.
- А, ну да, пару дней назад заезжал большой такой парень.
- Дайте мне его, пожалуйста, а то я с вашими желтыми тюльпанами с ума скоро сойду.
- С какими тюльпанами?
- Да, ладно, забей, просто дай кетанов. А тюльпаны после ваших уколов глючатся.
- А ну да. Промедол штука забористая.
- Ты б еще героин вхерачил, тоже забористый.
- Ну, размечтался, - протянул он мне три упаковки таблеток.
- Скажи мне, а со мной в машине никого не было?
- В смысле?
- Ну, когда я в аварию попал?
- Да нет, тебя одного привезли, а что?
- А телефон есть? Моя труба, не видели?
- Видали, только она за пару дней села походу,- медбрат порылся в тумбочке и протянул мне мобильник.
- Слушай, а точно никого со мной не было?
- Да откуда ж я знаю? По скорой тебя одного к нам привезли, поломанного, вроде никого больше и не было. Правда иногда по разным больничкам развозят, бывает и такое, но редко. Тем более что авария была не далеко от нас. Как правило, всех сюда и тащат. А здесь уже мы и штопаем и собираем. А что ты спрашиваешь?
- Да есть непонятка одна.  Забей.
Я включил телефон. Последний принятый звонок - от Кирюхи. Видимо уже в полном коматозе, или отвечал не я. На пятый гудок в трубке знакомый голос, - О! Ну что здорово смертничек! Как ты? Пришел в себя?
-Кирюх, скажи,а я в машине один был?
- Ты? Ты один, а вот убрала тебя тетка не одна, но у нее там бэха- полный фарш.
-В смысле полный фарш?- заволновался я, живо представив кровавое месиво в салоне БМВ.
- Да нет я имею ввиду наворочена до безобразия. Там тока подушек восемь штук. Короче ноготок сучка сломала, ну и ребенок испугался, но сломанный коготь волновал больше.
- Да уж, Кирюх, а я точно один в машине был?
-Да сто пудов, я ж на месте раньше скорой был.
- О как, херасе, как умудрился?
- Так я ж тебе звонил, сразу видать, после аварии.
- А кто ответил? Нет! Слушай, а никого точно не было в машине?
- Да точно, точно, был один, а ответил какой-то чувак, говорит ваш знакомый тут погибает, а что?
- Да почему-то есть такое ощущение, что справа кто-то в машине был.
- А, нет, точно никого. Ладно, брат, давай там, поправляйся, да кетанов тебе передали?
- Только что. Спасибо. Сколько дней после аварии прошло?
- Три, четвертый, да и как говорится «нема за шо».

Я откинулся на кровати, немного полегчало, боль отступила, стала тупой не такой острой. Можно было хотя бы дышать, и немного помучавшись, я все-таки совершил подвиг, перелез через жердь.
      Одинокий старый ангел, печально улыбнувшись, огромными, как мир, всепрощающими глазами, расправил свои могучие, едва видимые крылья. Ему больше нечего было здесь делать. В этот раз все обошлось. Он разжал ладонь и дунул в темнеющее небо, а в нем, все еще горела далекая, но живая звезда.