-Ыыыыыыыыыы! – замычала Любаша, пытаясь спихнуть Аркашку. – Пусти! Ыыыыыыыыы!

Душным июльским вечером  Колька Беляков, отложив  Паустовского, решил прогуляться по быстро темнеющей сельской улице. Да, тут, видимо следует отметить, что в пору описываемых событий Кольке  было лет тринадцать-четырнадцать. Он был прилежный ученик, хорошист, а одну четверть даже побывал отличником.  За что учителя  сельской восьмилетки, в которой имел счастье учиться Колька Беляков,  нередко ставили его,  на его собственную  беду,  в пример завистливым одноклассникам. Которые, в свою очередь, в  воспитательных целях («Не высовывайся!),  неоднократно  били Кольку. 
Но без свирепой сдачи у них это делать не получалось, поэтому Колька хоть и бывал  битым, но  все же  уважаемым, а не «опущенным» челом,  и принимал участие во всех пацанских мероприятиях того времени.
Телевизоров в деревне тогда, а уж тем более компов,  не было, и потому по  домам пацанов практически ничего не удерживало. Ну,  кроме выполнения уроков, конечно, и оказания помощи родителям по хозяйству.
А все остальное время  они могли часами пропадать на  Иртыше, в вербной кудрявой роще, на пойменных  озерах. Купались до посинения, ловили чебаков и карасей,  лакомились сизой ежевикой или прозрачно-алой, но жутко костлявой бояркой, курили украденные у отцов папиросы,  а то и бражки могли дернуть при случае. А еще играли в «тра-ба-ба» (где-то это называлась войнушка, а здесь именно – так «тра-ба-ба), и прочая и прочая.
Но по мере взросления  каждого из пацанов начинали одолевать иные, смутные желания, которые, если говорить без обиняков, в конце концов приобретали вполне конкретный смысл:  хотелось трахаться.
Не на шутку разыгравшиеся гормоны вызывали в  юношеских организмах спонтанную эрекцию, которая могла настигнуть  несчастного пацана где ей вздумается: среди бела дня на уроке, на киносеансе в сельском клубе, а аж утром в постели – непременно, из-за чего стесняешься встать, пока кто-нибудь из домочадцев находится рядом.
А избавляться от  «стояка» естественным образом, естественно, не было возможности: какая дура даст тринадцати-четырнадцатилетнему пацану? Хотя вот именно: разве что дура. Вот мы и подобрались к интриге этого рассказика.
В тот вечер, когда Колька Беляков, несколько утомленный  чтением черноморских рассказов Паустовского,  выбрался, наконец,  на улицу,  он сразу наткнулся  на любопытную компанию. Сначала мимо Колькиного двора чинно прошествовали Сашка Ковальский с Любашей Булыгиной. А за ними, отстав метров на пятнадцать-двадцать,  как приклеенные топали небольшой гурьбой еще четверо или пятеро пацанов.
Ну, пристроился и Колька к ним.
-Куда, - спросил он у одного из пацанов,  своего одноклассника Аркашки Копейкина, - идем?
- А вон за ними, - кивнул Аркашка на вышагивающих впереди Сашку с Любашей и как-то по-особенному мерзко улыбнулся.
- Зачем, куда? – снова спросил Колька, хотя уже начинал догадываться, куда и зачем. И от этой догадки его  тут же пробил озноб. По-хорошему Кольке бы лучше вернуться домой, а то мамка заругается - вон уже и ночь совсем настала, хотя на улице и не темно вовсе из-за бледного света полной луны, и в этом безжизненном свете хорошо видна вышагивающая впереди  и отбрасывающая длинные тени  парочка, делающая уже второй круг по селу.
И Колька не смог себя заставить уйти и плелся дальше в этой кучке ищущих приключений пацанов. 
Сашка достал фонарик и иногда помаргивал им в  сторону приотставшей компашки, как бы подмигивая. Это интимное подмигивание взбадривает пацанов,  и они все также терпеливо тащатся  за  Сашкой с Любашей. 
Сашка Ковальский тоже Колькин одноклассник. Это с ним Колька частенько схлестывается или в школьном дворе или прямо в классе по всяким пустякам. Что, тем не менее,  не мешает им оставаться почти друзьями. 
И Любаша  - их сверстница. Все при ней – и попка уже круглая, и грудки остренькие прорисовываются сквозь дешевенькое ситцевое платьице, и коленочки розовые сверкают,  и мордашка сносная. В общем, ниче деваха.
Но как только Любаша открывает рот и пытается  что-то сказать, первичное впечатление от ее вполне сносных внешних данных тут же рассыпается в прах: она долго мычит перед каждым словом и страдальчески гримасничает, прежде чем выговорить его. Получается примерно так:
-Ыыыыыыыыыыыыы… Я….Ыыыыыыыыыы…Вчера… Ыыыыыыыыыы…Ходила…  Ыыыыыыыыы… и т. д. и  т.п.
В общем, лопнуть можно от злости, пока дождешься, что скажет Любаша.  Говорили, что она такая из-за родовой травмы. Из-за этого своего дефекта Любаша и учиться не смогла в их сельской восьмилетке, и подруг у нее практически не было. А  дома ее использовали в качестве дешевой и удобной рабочей силы: а что, плохо ли, все время молчит и пашет только за еду? 
В общем, одинокой была Любаша на этом белом свете. И в то же время по-детски доверчивой. Ходит, дурочка, по деревне, и всегда всем улыбается.
Этой ее доверчивостью кое-кто не прочь был воспользоваться – ну, с тех пор, разумеется, когда Любаша приобрела все полагающиеся для юной девушки прелести.
Вот  и сейчас она семенила рядом с Сашкой, глядя  ему в рот и  застенчиво улыбаясь на его бесконечный треп. А  иногда  что-то пыталась и сама сказать в ответ.  И тогда на всю улицу разносилось  вот это вот ее дебильное:
- Ыыыыыыыыыы…
Только из-за этого Колька  даже просто рядом  не пошел бы с Любашей, а не то что бы что-то там еще. Но, пожалуй, только не сегодня.
- Слышь, Аркашка, а че, вы все собрались это… ну, с Любашей? – нервно спрашивает Колька на исходе второго  круга по деревне.
-Ыгыгы! – не хуже Любаши блажит Аркашка. –  Ну, собрались. Ты последний к нам пристал, будешь за Федькой.
-А ты?
-Ыгыгы! А я сразу за Сашкой. Стой, ты куда?
Но Колька уже развернулся и пошел домой. Чтобы он, первый в классе, был последний в этой шакальей очереди?
Однако далеко Колька не ушел. Оглянувшись на ходу, увидел, что вся процессия свернула с главной  улицы  и направилась по проулку на  зады, где деревня кончалась (или начиналась – кому как нравится)  высоким берегом Иртыша.
Ага! Наступает тот самый момент, ради которого пацаны и сбились в эту похотливую, капающую на ходу слюной стайку. Острое любопытство и с новой силой вспыхнувшее желание остановило Кольку, заставило развернуться и пуститься вслед за пацанами, скрывшимися за двором  бобыля деда Серафима.
Ну, сколько он потратил минут, чтобы настигнуть их? Наверное, две или три. Но этого вполне хватило, чтобы Сашка успел повалить Любашу на травку, прямо сразу за  буртом  навоза, накиданного за зиму с подворья  деда Серафима.
Когда Колька нашел всю честную компанию, Сашка уже дергался судорожно своей бледной тощей задницей между широко раздвинутых Любашных ног. А остальные пацаны, вытянув шеи, сидели полукругом на корточках рядом, не в силах оторвать глаз от этой захватывающей картины.
Сашки хватило ненадолго. Уже через пару минут он поднялся с Любаши и стал отряхивать штаны.  Та только было натянула подол задранного  платьица на свои бледно светящиеся под луной голые ноги, как на нее тут же коршуном бросился Аркашка.
-Ыыыыыыыыыы! – замычала Любаша, пытаясь спихнуть Аркашку. – Пусти! Ыыыыыыыыы!
- Ммммммм! – сладострастно промычал в ответ и Аркашка, нетерпеливо потыкавшись закаменевшим членом и войдя, наконец,  в теплое и мокрое Любашино влагалище. Аркашка, в отличие от Сашки, не стал дергаться судорожно, а совершал фрикции неторопливо, размеренно. Похоже, что он уже имел некоторый сексуальный опыт. А вот Кольке не довелось еще ни разу ни с кем – как у примерного ученика да еще большого любителя почитать,  у него всегда было мало свободного времени на всякие глупости.
И вот сейчас он сидел на травке, в свете луны,  охваченный нервной дрожью и не в силах оторвать глаз от совокупляющейся парочки, и лихорадочно думал: воспользоваться ему Любашей, когда дойдет до него очередь, или все же погнушаться и уйти домой?
Аркашка между тем попросил у Сашки дать ему докурить, и теперь лениво ворочался на Любаше, время от времени затягиваясь папироской и глумливо выдыхая дым в лицо своей партнерши, недовольно мычавшей свое нескончаемое «Ыыыыыыыыыы!» и  мотавшей растрепанной головой 
Ну, полный придурок! Похоже, что перед этим Аркашка  не выдержал и  кончил себе в штаны, вот повторная эякуляция у него и  затягивалась.
- Ну, блядь, Аркашка, ты еще засни на ней! – заворчал Генка Шалимов – он должен  был «полюбить» Любашу за ним. – Ты же тут не один!
- Вот именно! – обиженно поддакнул Федька Кубышев. – Давай кончай, а то мы щас стащим тебя и скинем под берег!
- Я тебе стащу, сука! – пригрозил Аркашка, но все же струхнул и, отбросив окурок, энергичнее задвигал бледными незагорелыми ягодицами.
И тут ночной сумрак со свистом рассекла  непонятно откуда взявшаяся метла и хлестко впечаталась в эти самые озабоченно снующие вверх-вниз, вверх-вниз  ягодицы…
Застигнутые врасплох пацаны, кто вскочив на ноги, кто на карачках испуганно бросились в разные стороны. Незаметно подкравшийся из-за навозного бурта дед Серафим, одновременно потрясая метлой и жидкой своей бороденкой,  визгливо орал: 
- Ах вы, засранцы, ублюдки хуевы, блядуны недоношенные! Ишь че удумали, а?
Он снова замахнулся метлой, чтобы еще разок огреть Аркашку, но тот, сверкая голым задом, быстро-быстро улепетывал на карачках в сторону крутого иртышского берега, волоча на ногах сползшие штаны.
-Ыыыыыыыы! – слезно пожаловалась Любаша деду Серафиму, все еще лежа с оголенной нижней частью своего нежно светящегося под луной девичьего тела с темным треугольником между плотно сжатых ног. – Они…Ыыыыыыыыыыы…
-Что, девонька, обидели тебя, да?  Да ты лежи, лежи!
Воровато оглядевшись по сторонам, дед Серафим, у которого уже давно не было женщины – может быть, даже с той само поры, когда он пяток лет назад схоронил свою умершую от рака жену бабу Полю, толкнул начавшую было привставать с земли Любашу, опустился над ней на коленки и забегал корявыми пальцами по пуговицам ширинки. Высвободив свое старческое, но при этом неожиданно внушительное мужское достоинство, он с кряхтеньем опустился на испуганно глядящую на него Любашу, одним мощным движением вошел в нее и размеренно задвигал худосочным задом в приспущенных заплатанных штанах.
И вскоре  из-за двора деда Серафима послышалось фирменное Любашино:
-Ыыыыыыыы!!!
Но сейчас это самое «Ыыыыыыыыы!» звучало это как-то по особенному, не как обычно.
«Наверное, дед Серафим и  Любашу огрел метлой,  – сочувственно подумал Колька, отошедший от двора этого старого охальника  еще не настолько далеко, чтобы не расслышать это полное боли и страсти  мычание. – А, ну их всех в жопу! Пойду лучше домой читать дальше Паустовского...