– Хочу шубу, – заявила мне Людка на излёте зимы. – Ко дню святого валентина хочу, – обрадовала она. – Купи или до Первомая не дам, – надавила каблуком на яйца, стерва. 
  – Денег нет, – ответил я, – Ходи в пальто, оно ещё такое…ммм…коричневое! Тебе идёт, – выкручивался я. – Да и не праздник это.
  – Купи или дрочи! – упрямая она, хоть гвозди об голову гни.
  – Сама ведь попросишь, а я принципиально ебать не стану, – вильнул я от растраты в скандал.   
  – Что?! Будешь в руки долбиться до Ивана Купала принципиально, блять! – Людочка у меня во всех праздниках хорошо разбирается. Кроме выдающихся сисек, это её единственное достоинство. Что меня очень устраивает.

  Неделю почти после дня валентина не разговаривали. А организму на принципы плевать: ему фрикции и, как следствие, эякуляции подавай. И как-то нечаянно он познакомился с гламурной кисо. Сам-то я не особо всякую розовую нечисть люблю. А он догнал на улице и светский разговор затеял.
  – Девушка, а, девушка! А у вас что-то черное и волосатое выпало, – без моего участия говорит.
  – Так бери и пользуйся, – резко так обернулась, за пизду даже не схватилась, и презрительно мой пролетарский прикид обсмотрела.  Ни я, ни организм даже не нашлись, что ответить, кроме смущенного: «Спасибо, но оно воняет».
    Потом вообще муру какую-то плести начали сообща. Приплясывали, шаркали, балагурили, рассыпались в ужимках и угрожали. В общем, теряли лицо перед весьма эффектной и миловидной кисой. Поначалу не велась, но потом скрипнула в голове каким-то подшипником, и вдруг сама пригласила кофе выпить.
   
    Попили кофейку, и мне показалось, что между нами проскочила искорка симпатии. Я даже увлекся – оказалось, не все они такие уж дуры. Попадаются и не такие уж. Лена заявила, что почему-то увидела в моей грубости мужественность. А я ответил, что её гламурастия и есть красота. Напиздел, конечно, ибо в предвкушении ебли морально слаб и беспринципен, как девственник в борделе. Потом в парке погуляли, покормили хлебом лебедей, романтично потерлись жопами об скамейки и к ней домой на чай пошли. Ко мне я не захотел: там Людка, и чай она не любит.
   
  В богатой квартире, обставленной в лучших традициях гламурного слабоумия, я немного растерялся. Всюду плазмы-хуязмы, ни ковров тебе, ни обоев, стены размалеванные, мебеля чудные и унитаз с кнопочками. Сплошная, блять, пластмасса и фарисейство. И Лена, пиздося эта, говорит: «Коньяк, виски в баре. Располагайся, наливай. Я пока лимончик порежу, а потом в ванну: замерзла очень». «Хуяссе, выбор, – глянул я в бар, – могу увлечься. А и ладно, так и так не пара она мне, Боливар двоих не снесёт».

  Она  шмыгнула на кухню за закусью, а я скромно начислил себе двести пятьдесят вискаря в кружку и в два подхода опорожнил. Даже выжратый виски – напиток, способствующий размышлению, я будто поумнел малость. И задумался о предстоящей ебле как о полумере – эпизодическом соитии на фоне регулярных потребностей. Как же всё бессмысленно в этом мире. Ибо всё тлен и хуета. А главные вопросы «Кто мы?», «Откуда?», и  «Даёт ли Анжелина Джоли в жопу?» остаются открытыми. Вопрос с шубой опять же не разрешён...
   
  Вдруг откуда-то из недр комнаты вылез неведомый пушистый зверёк. Размером аккурат с воротник. Было ощущение, что когда-то некий неразборчивый, одинокий кролик выебал слабую на передок крысу, и в результате получилось это.
  – А это – Жужу, моя шиншиллочка! – представила животное Лена. 
  – Шиншилла? Это же бесконечно дорого! – воскликнул я. –  Иди к дяде. Пойдешь на воротник?
  – Фи, какой дядя грубый, да, Жужушечка? Маленькая моя, цём, цём, цём! Обожаю тебя.
  – Тьфу, гадость, – отвернулся я от сюсюкающихся и налил себе ещё кружечку виски. 

  Пока Лена принимала ванну, я узрел на столе ножницы и скотч.  Ножницы, скотч и шиншилла – вроде бы не очень связанные между собой предметы. Но я связал. Сам теперь охуеваю как. Поймал Жужу, быстро обмотал ей лапки и милый пучеглазый пиздюлятор скотчем, чтоб не хрюкала, и начал стрижку. Шерстку собирал в кулёк из-под хлеба. В спешке обстриг я животину, надо признать, не очень ровно – дёргалась и вырывалась паскуда. К тому же, во время стрижки натужно пучила ахуевающие  глазки-пуговки, и видимо, хотела срать. Больше всего провозился с непослушным пушистым хвостом – хотел даже отрезать его целиком, но в итоге просто обкромсал на скорую руку. Грызун выглядел отвратительно и походил на больную стригущим лишаем трясущуюся крысу с лохматой и пиздец какой ушастой башкой. «Замерзнет теперь, наверное», – подумал я, отклеил скотч и сунул её на шкаф в какой-то сундук с приданным. Где она, как потом выяснилось, благополучно обосралась.

  Как то дальше все неожиданно пошло. Лена вышла из ванной в откровенном халатике и предложила выпить на брудершафт. Выпили и стали целоваться. Тем же пальцем, которым еще недавно отщипывал хлеб для прекрасных и гордых лебедей, я полез к ней в пизду, но меня остановили.   
  – Не спеши. Давай поиграем немного, – на ухо мне шепчет.
  – В монополию? – попытался увильнуть я. Не люблю я ролевые игры.
  – Почти…Давай ты меня монополизируешь, – и веревку толстую мне протягивает. – Будь со мной грубым! Привяжи меня и трахни, как грязную шлюху! Я очень грязная, отымей меня шваброй!
  – С тряпкой?
  – Бессс…Я – твоя тряпка, насади меня на швабру, – раком на кровати встала и эротично  жопу отклячила, демонстрируя отверстия под различные рукоятки.
  – А обыкновенный хуй не подойдет? – потеребил я приосанившегося хуйца.
  – Всё будет позже…Сначала швабра, это – символично… – томно проворковала она, и я привязал её за руки к резным столбикам на спинке кровати. После чего устремился на поиски.
  – Швабры нет, вот – ёршик унитазный нашел, пойдёт? – радостно сообщил я.
  – О даааа…Ты будешь трубочистом, а я  – печной трубой, – намазала она жопу детским кремом.
  Я расположился поудобней, дополнительно харкнул ей очко и резко вкрутил ёршик в развальцованный коричневый дымоход.
  – Неееет! Что ты делаешь?! Не тем концом! Аааа, колется! Ой! Не крути! Щекотно! Хи-хи-хи…
  С задорными брызгами я вытащил изрядно запачканную щетку.
  – Ты ж сама про печную трубу сказала. Где это видано, чтоб трубы ручкой чистили? А? Тебе не угодишь, – начал злиться я. Ебацца после коричневых брызг перехотелось. 
  – Ничего у тебя не получается. Возьми плётку там, на шкафу, и хотя бы отхлещи меня.
  Ну, сука, думаю, сейчас ты у меня получишь. Я приставил стул и на шкафу под сундучком с шиншиллой увидел рукоять кожаной плётки. Резко потянул за неё, сундук неожиданно поехал и соскользнул вниз на кровать. Он кувыркнулся один раз в воздухе и как уебал Леночку уголком по шарабану! Даже я спрятал голову в плечи. Вот это у неё сейчас заискрило, думаю, как бы проводку не коротнуло.
  – Аааааай! По голове не бить! У меня там никаких эрогенных зон. Уййй, аж искры из глаз посыпались, – заголосила привязанная. Потом проморгалась, резкость навела и увидела Жужу. Обосравшийся жидким поносом, контуженный грызун выпал из сундучка и сидел на подушке в полнейшем ахуе.
  – Ааааааа! Убери от меня эту тварь! – в ужасе завыла Лена. Никогда я не слышал, чтоб люди так орали. Страшная, конечно, зверюшка, полупушистый пиздец какой-то, но зачем так надрываться?
  – Да ведь это – Жужу, в рот мне уши! Заебала ты орать. Успокойся уже.
  – Боже! Кто это тебя так? Бедненькая. Что ты с ней сделал, изверг? – подозрения сразу на меня почему-то пали. – Через два часа мой парень с друзьями придёт, футбол смотреть. Что я ему скажу? Я тебя убью! Отвяжи меня! – Лена забилась в истерике, пытаясь освободиться. Не тут-то было – морскими узлами я её основательно принайтовил.
  – Ну, мне пора, пожалуй. Привет парню, – я накатил ещё виски, оделся и съебнул по быстрому, крепко сжимая в руке кулёк с драгоценной шерсткой.

  Пока домой брёл, все думал, как бы мех этот на воротник присобачить. Ночью проснулся и в прихожую прокрался. Думаю, все сделаю по-тихому, а утром Людка проснется, а я такой – хуяк: «Сюрприз»!
  Мех оказался густой, но получилось его не густо – где-то на одну варежку, не больше. Воротник на Людкином пальто клеем ПВА намазал и добытым мехом обклеил. Не очень, честно говоря, получилось. Прямо скажем,  хуйня какая-то лишайная. Сорвался сюрприз, в общем.
  – Смотри, как воротник теперь искриться на солнце, – оправдывался я с утра.
  – Я вижу, – обреченно сказала Люда, – Это – искры твоего долбоебизма!  – окончательно разозлилась она и доступ к телу закрыла надолго.
  За то, что пальто испоганил, мне теперь точно до весны гуся душить. Если, конечно, еще какой-нибудь вариант не подвернется.