Жив. И слава Богу. Тихой поступью, сапой.
            Помню кайф ранних поездов.
            Я тогда мечтал устроиться грузчиком на продовольственный рынок. Была дикая бригада: пацан обугленный по краям, деваха с плечами спившегося кузнеца и Старшой. Они все находились в противоестественной связи, как мне казалось. Особенно Старшой. То ли родственник, то ли на голом авторитете.
            Некоторое время я за ними наблюдал и делал выводы. В основном, неутешительные. Потом подошел.
-- Здоров.
            В это время подъехал частник. Открыл багажник, и деваха сходу взвалила на спину грязный мешок. Ушла. Следом пацан. Старшой пиздел с хозяином.
            Я отошел в сторонку.
            Вернулась девка, схватила второй мешок. Старшой вытащил из багажника ведро.
            Пацан не показывался.
            Я еще немного постоял и двинул к киоскам. Чего-то не заладился день.
            Холодно. Дождь то начнется, то перестанет.
            Постоял у ларька, предлагая подходившим мужикам скинуться на бутылку. В основном мне не отвечали. Или делали движение головой. Типа мы тут по другим делам. Высокий, со злым лицом чек, сказал:
-- Пойдем.
            Отошли к стоянке, сели в старую Волгу. Мужик разлил.
-- На, пей.
            Выпил.
-- Ну и чего ты тут побираешься?
-- Выпить охота.
-- А устроиться на работу?
            Я тоскливо замолчал. Не объяснять же все с самого начала. Да и страшно чего-то стало.
-- Вот я, полковник – мужик выпил – настоящий, и такой хуйни не понимаю.
-- Вы как бухой поедете?
-- Так я полковник милиции.
-- Спасибо.
-- Ну, иди.
            Пошел.
            Диких грузчиков уже не было. Выпитый пластиковый стаканчик водки ничего не решил. Я потоптался немного и вздумал прогуляться по большому кругу. Шел и размышлял. Бесполезно. Попросил у первого встреченного дядьки пролетарского вида:
-- Одолжи денег, братан.
-- Зачем?
-- Опохмелиться.
-- Сколько?
-- Червонец.
-- На что?
-- Боярышник куплю.
-- На.
            Сунул мне десятку.
            Я добавил мелочи и купил пузырек Боярышника. Ни воды, ни стакана. Подошел к ближайшей остановке, сел на скамейку, открутил крышку и влил. Обожгло, перехватило дыхание. Сплюнул тяжелой слюной. Подобрал бычок и закурил. Продышался.
            Посидел, подумал и побрел к знакомому жековскому плотнику, в подвал. Спустился по разъебаным цементным ступенькам, открыл дверь.
            Ер пил водку, запивая молоком. Привычка у него такая.
-- Будешь?
-- Только без молока.
            Налил. Выпили. Я откусил от засохшей горбушки.
-- Молоком полезно.
-- Угу.
            Посидели еще. Помолчали. Потом Ер спросил:
-- Тебе черенок от метлы нужен?
-- Нужен.
-- Бери.
            Я взял черенок, кивнул Еру и выбрался на поверхность.
            Во дворе дома встретил Графина.
-- У Серого отец умер от пьянки, пойдем?
-- Не, не хочу.
-- Как хочешь.   
            Графин поскакал дальше. А я спрятал черенок за штакетник газона.
            Мало ли.
            На детской площадке кучковался народ. Местная босота. Пожал всем руки. Налили стакан какой-то дряни. Она легла на водку с Боярышником, и сдвинул их с места.
-- Ты чего с палкой ходишь?
-- А?
-- Ага.
            Закурили. Раздался крик:
-- Виктор Иванович! Виктор Иванович!
            Какой нахрен Виктор Иваныч?
            Нинка улыбается. Мы с ней учились в одном классе. А теперь она культурно спивается. Я говорю:
-- Привет, Нинка.
            Все смеются.
-- Привет.
            Вперед выдвигается Гудвин:
-- А мы вчера твоему корешу, ебло набили за крысятничество.
            Я плохо понимаю о чем речь и бью Гудвина. Он меня. Я падаю.
            Кто-то поднимает.
-- Держи – суют в руку стакан, и я пью.
            Хорошо.
            Страстно хочется избить этого мудозвона.
            И еще любви.
            Чтоб она победила повсеместно. Лучше прямо сейчас.
            Иду домой, накинув капюшон.
            Почему-то оказываюсь около пивнушки в соседнем микрорайоне. В руке стеклянный граненый стакан с водкой. Глотаю.
-- Ты че? Здесь на двоих было! Ну, бля.
            Но не бьют и на том спасибо.
            Время меняется. Это банальность, но больше мне добавить нечего. Все эти ебучие коридоры и свет в конце – херня. Херня вообще все. Мягкое, вязкое, больное. Не бьет в затылок, а выдавливает. Сейчас потечет из ушей и носа.
            Потекло.
            По моему, я куда-то бегу.
            Или лежу.
            Кто-то разговаривает.     
            Очень хочется домой.
            Чтобы проснуться одетым на диване.       
            И подумать: зря я с утра расстраивался – хороший вчера был день.