С этим стариком колоритной наружности – с окладистой бородой, лукаво светящимися серо-голубыми глазами и мягкой  улыбкой, я познакомился  более  десяти  лет назад,  когда он пришел в редакцию нашей  газеты со своей проблемой – не решался вопрос предоставления ему жилья на материке как северянину с большим стажем. Мы вместе подготовили заметку о его мытарствах, и  вскоре, после ее опубликования,  Борис Матвеевич Едомин получил квартиру в Набережных Челнах, куда и уехал вскорости.  А я еще первой встрече сразу  обратил внимание на орденскую колодку на потертом пиджаке деда.
- Воевали?
-Было дело, - подтвердил Борис Матвеевич. Мы разговорились, в результате появились вот эти заметки.

Борис Едомин родился и рос  в Ижевске,  после шестого класса поступил в ремесленное училище, выучился на токаря. С начала войны работал  на машиностроительном (на самом деле – оружейном) заводе №74, который  гнал различные виды вооружения для фронта: винтовки, автоматы, пулеметы, пушки. Борис вытачивал на своем станке шпалеры – стальные заготовки для автоматных стволов. Когда потерял им счет, решил, что хватит только делать оружие, пора и самому пускать его в ход. Пошел в военкомат, откуда его направили  в ШМАС  - школу младших авиационных специалистов. А в 1944 году семнадцатилетний сержант Борис Едомин направляется в действующую армию – в полк дальней бомбардировочной авиации.         
На вооружении полка были двухмоторные и  двухкилевые ночные, снизу выкрашенные в черный цвет,  бомбардировщики Ер-2. Экипаж самолета  состоял из пяти человек. Борис Едомин был стрелком.  Он помещался сзади пилотской кабины в специально оборудованном стрелковом гнезде с застекленным фонарем, из которого грозно выглядывал  ствол  20-миллиметровой скорострельной турельной пушки с электроприводом. Кроме того, на вооружении Ер-2 было еще два пулемета. Одним словом, неслабый был самолет, если учитывать, что он сбрасывал на головы противника бомбы весом от центнера до полутонны.
Первый боевой вылет Борис Едомин со своим экипажем совершил на Будапешт, из местечка Замостье, что под Варшавой. Слетали удачно, отбомбились точно в цель, что подтвердила и аэрофотосъемка – она всегда велась параллельно с бомбежкой. А потом были ночные «визиты» на Берлин, на Кенигсберг.
Особенно массированной бомбежке подвергалась столица фашистской Германии. На нее одновременно с запада и востока набрасывались сотни самолетов – советских, американских, английских. Действия союзников были согласованными, у каждой стороны в небе были свои эшелоны, в городе – квадраты, и над Берлином весной 1945 года постоянно стоял несмолкаемый самолетный гул. Вот когда немцы на своей шкуре по-настоящему испытали то, что в начале сороковых несли на своих смертоносных крыльях армады «люфтваффе» и обрушивали на города Европы и СССР. Когда, наконец, сами поняли, что война – это «не есть хорошо».
Чем поразил Едомина Берлин  – так это сплошным огненным заревом. В результате непрерывных бомбардировок город был охвачен огромным, от края до края, пожаром. В первые дни бомбардировок  самолеты вначале спускали на парашютах осветительные бомбы -  САБы, чтобы  сверху лучше было видно, куда бросать боевые бомбы. Ну а позже, когда ночные вылеты стали чем-то вроде регулярных вахт и немцы были уже не в состоянии справиться с пожарами, надобность в предварительном освещении отпала: город в свете огненного зарева был виден как на ладони.
Что при этом испытывал семнадцатилетний парень, на долю которого выпала, так сказать, историческая миссия: уничтожение агрессора в его собственном логове?
- Чувства мести у меня не было, - честно признавался Едомин. – А вот удовлетворение и что-то похожее на гордость я испытывал. Ведь сколько наших солдат погибло, не дождавшись этого часа – когда Берлин будет гореть так же, как горели наши города. А я только-только попал на войну. И мне вот так неслыханно повезло -  пришлось своими глазами все это не только видеть, но и самому участвовать в бомбардировках Берлина.

На счету Бориса Едомина с августа 1944 года по 9 мая 1945 года оказалось 37 боевых вылетов. За это время полк, в котором служил Едомин, потерял пять самолетов. Могло быть и шесть, включая тот, на котором летал он сам. Спас Ер-2 и весь его экипаж стрелок Борис Едомин. Причем, совершенно невероятным, фантастическим образом. А дело было так (случай этот, божился Борис Матвеевич, описан в сборнике рассказов  писателя Леонова «Голубой луч», в рассказе «Секретное оружие». У самого Едомина этой книги не сохранилось, я ее тоже нигде не нашел, так что поверил фронтовику на слово).
При подготовке едоминского самолета к боевому вылету аэродромный оружейник, в обязанности которого входило регулирование стрелкового оружия самолетов, забыл вынуть трубку регулирования прицела из пулемета.
Экипаж под командованием майора Жданова благополучно отбомбился по Кенигсбергу и уже на рассвете возвращался в свое расположение. Летели невысоко, так что на земле можно было различить вражеских солдат. И тут, откуда ни возьмись – «мессер», заходит в хвост Ер-2. Едомин спокойно ловит его в перекрестье прицела, нажимает на педаль спусковского механизма. Но вместо очереди – непонятный хлопок и необычно сильная отдача. «Мессер», хотя и остался цел и невредим, на всякий случай отвалил.
- Почему не стреляешь, так твою растак?! – раздался в наушниках раздраженный голос командира. А Едомин сам ничего понять не может. Тут «мессер» снова пристраивается в хвост, причем лезет в наглую, Едомин даже рассмотрел ухмыляющуюся рожу немецкого пилота. Борис для устрашения повращал турелью и только тут понял, почему немец перестал его бояться. У пулемета не было дула –  первые снаряды из выпущенной  очереди, столкнувшись с трубкой регулирования, взорвались в стволе и обрубили его. 
Едомин похолодел: сейчас «мессер» вдребезги разнесет из своей  пушки сначала его стрелковое гнездо вместе с ним, а потом подожжет и самолет. В сильнейшем волнении Борис соскочил с места, сильно дернул фонарь. Стеклянная полусфера оторвалась вместе с рамой и врезалась в нос вплотную преследующего их «мессера». Пилотская кабина немецкого самолет буквально взорвалась стеклянным блестящим облаком, и ошарашенный «мессер»  вильнул.
- Ага, не нравится! – ликующе закричал Едомин и, подчиняясь безотчетному порыву, стал хватать лежащие у него под ногами пятикилограммовые пачки листовок с призывом к немецким солдатам сдаваться  (ими снабжали все наши бомбардировщики для  разбрасывания над расположением противника) и швырять их в ненавистный «мессер», опять пристраивавшийся к ним в хвост.  Пачки на лету разрывались, и немецкий истребитель оказался весь окутан белым бумажным облаком. Продолжалось это безумство не минуты даже – секунды. Когда Борис нагнулся за очередной пачкой листовок и, не найдя их больше, выпрямился, «мессера» в пределах видимости уже не оказалось.
Произошло невероятное: ослепленный немец резко ушел  вниз и врезался в землю.
За этот подвиг, а вернее будет сказать, за находчивость старший сержант Борис Едомин был награжден орденом Красной звезды. Кроме того, за неполный год участия в Великой Отечественной войне он был также награжден двумя орденами Отечественной войны, медалями «За взятие Будапешта», «За взятие Берлина» (Едомин принимал участие в 15 его бомбардировках, был ранен осколками близко взорвавшегося зенитного снаряда), «За взятие Кенигсберга». И «За победу над Японией» -  ему довелось послужить и на Дальнем Востоке.


После войны их авиаполк перебазировался  в Михановичи, что в сорока километрах от Минска. Он сменил не только место дислокации, но и самолеты – теперь это были Ту-4, фактически немного переделанные  американские «летающие крепости» Б-26. Машины огромные, мощные, с экипажем в одиннадцать человек. Полк нес боевое дежурство в небе над Белоруссией, Украиной и Молдавией. Иногда самолет садился в Польше, что не было предусмотрено никаким маршрутом. В машину загружали, выгружали какие-то ящики,
тюки. Что именно – Едомина  не особенно интересовало, на то были отцы-командиры, они знали, что делали. Но в один прекрасный день наши же средства ПВО вынудили самолет сесть в Бресте. Набежали особисты, таможенники. Оказалось, что пилоты совмещали боевое  дежурство с…  контрабандой.
Махинациями занимались офицеры, а отвечать по всей строгости закона пришлось всему без исключения экипажу. Трибунал влепил им на всю катушку, не пощадили никого.  Командир самолета, майор, летчик-ас, награжденный двумя орденами Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, тем не менее, получил 25 лет. Остальные офицеры – по 20 лет. Едомин «отделался» 10 годами, хотя при контрабандных делах сих присутствовал не более чем статистом.
Срок отбывал в Каргополе, это в Архангельской области.
-Кого только не было в нашем лагере! – вспоминал Борис Матвеевич. - Полковники, генералы, профессора, академики. Вместе с нами тянула лямку и Ольга Окуневская. Ну, она еще в «Пышке» главную роль играла, в «Ночном патруле». Ей, говорят,  приписали  связь с Тито…
Сподобился и Едомин стать в лагере артистом. Он, еще будучи пацаном, принимал участие в художественной самодеятельности, танцевал. Не скрывал своих талантов и в лагере. Его заметил отбывающий срок за что-то  - да мало ли за что тогда сажали! -  заслуженный артист иллюзионист Граник и взял к себе ассистентом.  Из заключенных, обладавших артистическими данными, была сколочена специальная бригада, которая разъезжала по лагерям и давала пропагандистско-увеселительные концерты как зекам, так и их охранникам.
Особых физических тягот при  отбывании незаслуженного наказания Борис не испытывал. Но морально  травмирован этой несправедливостью  был навсегда. Чтобы не навредить родителям, перестал поддерживать с ними отношения. А освободившись, поехал не домой, а в Сибирь. Пятнадцать лет жил в Саянах, был охотником. Сошелся там с одной женщиной, с ней и переехал в Эвенкию  в 1976 году. Устроился на работу  в совхоз «Нидымский» промысловиком – пушнину добывал. И здесь совершенно случайно встретил своего бывшего сослуживца Юрия Савельева, тоже воздушного стрелка. Он после войны подался в геологию и работал в Туре в Восточно-Сибирской экспедиции «Шпат». Вот Савельев-то, узнав всю историю со взлетом и падением Едомина, помог ему в восстановлении всех его документов как участника войны через Москву, поскольку все это время Борис Матвеевич жил практически как человек без прошлого. В котором, между прочим, были не только лагерные годы, а и отмеченное его личным подвигом участие в войне, послевоенная служба в ВВС, за что полагались льготы, почет и  уважение.
Лишь через 29 лет после того, как угодил в лагеря, Борис Матвеевич вступил в отношения со своей семьей – уже как человек, полностью восстановленный в своих правах, признанный как защитник Отечества, ветеран войны. Разыскал своих сестер, ездил в Ижевск. Встретил там объект своей первой юношеской любви. Она уже была замужем, он – в гражданском браке с другой женщиной. Но разве эти условности – преграда для двух людей, вновь обретших друг друга? Они тайно встречались несколько раз. А когда Едомин уехал обратно в Эвенкию, его первая любовь слала ему в далекую холодную Сибирь печальные, полные нежности письма. Но к Борису они не попадали: их перехватывала каким-то образом на почте его сожительница и пересылала со своими комментариями на работу мужу «разлучницы» в Ижевск, на нее саму – в партком. Естественно, скандал, у мужа  той женщины – инфаркт, смерть. Узнав об этом, Борис Матвеевич просто  прогнал от себя  свою не в меру ретивую ревнительницу нравов. С тех пор жил один.
В Эвенкии он кем только не работал: был начальником авиаплощадки в заполярном поселке Чиринда, начальником авиапорта «Горный» в окружном центре (хотя вначале просто кочегарил здесь), завхозом и строителем турбазы на озере  Виви – недалеко от него есть место, официально признанное  Географическим Центром России. У Едомина  в гостях на Виви бывали даже наши космонавты с известным путешественником Яцеком Палкевичем.  Но больше сего Борису Матвеевичу нравилось быть  просто охотником, и он много лет подряд заключал договоры с совхозом или леспромхозом и на месяцы уходил в тайгу, промышлять соболя.  И как тут напоследок не рассказать еще одну историю, едва не стоившую нашему герою жизни?

Зимовал Едомин в тот год  на таежной речке Таймуре, причем - без оружия (охотинспекция изъяла за какой-то грешок, за какой – Едомин застеснялся,  да  так и не рассказал мне). А тут повадился медведь лазить к нему на зимовье. Пока Едомин ходит по путику, проверяет капканы, косолапый хозяйствует в зимовье, все его припасы уничтожает и портит. Осерчал Борис Матвеевич, поставил на него петлю из двойной бельевой веревки. Рассчитывал, что мишка попадет в нее башкой,  да сам задавится. А косолапый попал в петлю задней лапой. Оборвать ее не смог,  перегрызть  почему-то не догадался, вот и крутился, вертелся вокруг дерева,  да и примотал себя к нему вплотную. Два дня подряд ревел благим матом, спать не давал Едомину. Не выдержал Борис Матвеевич, взял топор и пошел «успокаивать» косолапого.
Подобрался к нему со всей осторожностью, приложился  топором, да не точно. Взревел медведь и как махнет когтистой лапой – Едомин так и улетел без сознания (два ребра сломал ему медведь, да плюс к этому сук глубоко пропорол Борису Матвеевичу ногу, так что в больнице потом пришлось не одну неделю  отлеживаться). Когда пришел в себя, с трудом выполз  на берег Таймуры. На его счастье, мимо проплывали на моторке другие охотники. Они-то и оказали  Едомину первую помощь и, наконец,  угомонили медведя…

Я не знаю, дожил ли Борис Матвеевич до нынешнего светлого, юбилейного Дня Победы там, в своих Набережных Челнах, куда он уехал из Сибири навсегда несколько лет назад. Но очень хочется  верить, что дожил.  А напоследок еще хочу предложить пару стихов Едомина.  Если возьметесь судить их, то знайте: Борис Матвеевич свои стихи никогда не записывал на бумагу, никогда не шлифовал их. То есть какими они у него сложились там, в тайге,  в таком виде он их и хранил затем в запасниках своей памяти. Вот эти он начитал мне на диктофон.

АВТОРАМ ПЕРЕСТРОЙКИ
Я верил вам, как можно только верить,
Изверившись в грядущем и былом.
Содеянное вами – кто измерит?
И кто когда воздаст вам за погром?
Страна – в руинах вашей перестройки,
Среди блокад и в зареве фронтов.
И президент, уверенный и стойкий,
Средь жирных перестроечных котов.
Котяры с духом мелкого настроя,
С неистребимой жаждой барыша,
И все они под маской демократа
Умело прячут рыло торгаша.
А на складах, на базах, в ресторанах
Верховодит ворье ворьем.
И в государственном кармане
Свободно шарит как в своем.

НА ТАЙМУРЕ
Стремительная речка Таймура
Течет, теряясь в дебрях и каньонах,
Она, бурля и пенясь в шиверах,
Шлифует камень, погруженный в воду.

Ее притоков своеобразный лик.
Названья поэтичны и певучи:
Юкэ, Делинда, Юкта, Ботули…
И несть числа таким созвучьям.

Я в жизни этой человек случайный.
Но на земле таежной я не гость.
И если вдруг наступит миг случайный,
Бросьте мне в могилу снега горсть.