«Хреново быть бездомным», - рассуждал Котёнок Петров, наблюдая за тем, как дворовой пёс  Полкан пытается забраться в мусорный контейнер. Шла восьмая безуспешная попытка. Сам Котёнок только что перекусил котлетой, которую Петров Младший втихаря швырнул ему под стол, когда Петрова Старшая потеряла бдительность. И теперь сытый и довольный жизнью, он развалился на перилах балкона, жмурясь в лучах весеннего солнца.

Пофилософствовать Котёнок любил, так как привык ко всему относиться, как к взаимодействию взаимосвязанных вещей, подчиненных непонятной ему логике. Например: «Тебя натычут мордой в то место, куда ты нассал, может, совсем не потому, что ты туда нассал, а потому, что кто-то считает, что ты должен был нассать совсем в другое место». Или: «Тебе придётся жрать долбанный китекет, совсем не потому, что ты от него хренеешь, а потому, что дура-хозяйка, насмотревшись рекламы, купила двухкилограммовую пачку».  Такова была эта логика. И ты либо принимаешь её целиком, не вдаваясь в детали,  либо надрываешься в десятой попытке запрыгнуть в мусорный контейнер.

Тем временем Полкан, совсем задолбавшись заниматься лёгкой атлетикой, и наверное, наконец поняв, что ни Брумеля, ни Исинбаевой из него точняк не выйдет, поджав хвост, уныло побрёл по двору. Жалеть пса Котёнку не хотелось. «Жрал бы китекет и ссал бы куда надо, -  не был бы счас таким уродом», - рассуждал он, передёргиваясь от воспоминаний  о пакетной жратве, но урчащая в животе котлета смягчала неприятные ощущения. Пёс же понуро дотащившись до тополя,  понюхал его и, задрав лапу, окатил струёй. « У-у-у-у-у-у…», - возмутился Котёнок Петров, шаря взглядом по пространству двора в надежде найти того, кто сейчас кинется исполнять наказание. Так как по собственному опыту знал, что ссать можно только там, где журчит какая-то белая поебень. Поебень поблизости не просматривалась, и значит, наказание должно было последовать неминуемо.

Но творилось непонятное. Ни детишки, возившиеся в песочнице, ни бабки на лавочке у подъезда никак не реагировали на происшедшее. «Хм…», - задумался Котёнок. По всему выходило, что если тебя не кормят и не разрешают спать на кресле, то ты можешь ссать где захочешь. Вывод был интересен и рисовал некую перспективу. Логическая цепь, связывающая причины и следствие, уже не казалась ему такой непонятной и запутанной. А в бездомности начинали появляться свои достоинства. И, оценив их, он начинал жалеть о своей домашности, за которую ему приходилось платить цену. И которая, в свете открывшейся перспективы, уже не казалась ему мелкой и ничтожной. Он так увлёкся этой перспективой, что вкус котлеты и мягкость уютного кресла как-то сами собой отошли на второй план. Маячащий дух свободы пьянил, будоража сознание.

Меж тем, во дворе появился Петрович. Петрович был на рогах. Он шёл неуверенной походкой, сражаясь с земным притяжением. Когда притяжению удавалось выиграть очередной тайм, сантехник падал на четвереньки, громко обвиняя в этом: Бога, душу и чью-то мать. Котенок, увлечённый идеей свободы личности, не сразу обратил на него внимание. А пёс, увидав сантехника, бросился ему навстречу, виляя хвостом. «У-у-у-у-у, сука»,- произнёс Петрович, возможно, подозревая псину в нестандартной половой ориентации, и попытался поприветствовать - пинком по яйцам. Пёс взвизгнул, отскочив в сторону.

«Упс…», - возмутился Котёнок Петров. В свободе и независимости открывались новые стороны. «Полкаша, а ну-ка цапни этого агрессора, за жопу!» - мысленно митинговал он. – «Откуси яйца этому гаду!!!». Но пёс почему-то вёл себя совсем не так, как подобает самостоятельной и независимой  личности. Он не кидался на в дрова пьяного сантехника, и не рвал его на части, а семенил за ним на достаточном расстоянии, виновато пождав хвост. «Мда-а-а-а», - только и осталось констатировать Котёнку. «Наверное, Полкан хочет, чтоб Петрович  был его хозяином, и тыкал мордой, если он нассыт не там где надо», - решил Котёнок. В свете этих решений  свобода и независимость уже не казались ему праздником. В их счастливой и радостной улыбке начинал просматриваться звериный оскал. И, как-то в одно мгновение, в живот вернулось сытое урчание недавно съеденной котлеты, а мягкость уютного кресла показалась родной и желанной.

Он спрыгнул на пол и неторопливой походкой направился в комнату. Подойдя к креслу, Котёнок почувствовал почти выветрившийся запах пятна, сделанного им вчера. «В конце  концов, -  решил он, вспоминая экзекуцию наказания, - тыканье мордой  - это, в общем-то, нормальная плата  за удовольствие иногда ссать где сочтёшь нужным. Да и вкус любимого кошачьего лакомства - не такое уж большое неудобство за возможность иногда урвать что-то и повкуснее…». Сделанные выводы внесли  равновесие и благодушие.

Хозяева смотрели телевизор. Котёнок запрыгнул к ним на диван, и замурлыкав, потёрся об колено Петровой-Матери. «У-у-у-у, пидар», - незлобно выругался Петров Старший. «Пушистик  ты мой», - промурлыкала Петрова - Мать, поглаживая Котёнка по шёрстке. «Барсик, котлету хочешь?», - шепнул ему на ухо Петров Младший. «Мр-р-р-р-р», - ответил Котёнок Петров, присоединяясь к семейному просмотру новостей. Там показывали, как где-то проходят выборы. Захлёбывающийся слюной от радости и своей значимости, комментатор вещал о свободе и независимости, которые несут эти выборы. «Интересно, – подумал Котёнок, - эти выборщики сильнее пьяного сантехника и выше мусорного контейнера? Ведь если нет, то на кой хрен им сдались эти свобода и независимость?».

© Zмей Zелёный, март 2010