…Говорят, первоапрельская шутка – лучший подарок к Новому Году. Каждый мой день рождения первый тост – за чувство юмора моего папы…

Серое зимнее утро, мерзкий будильник. Шевелюсь, не открывая глаз. Храп рядом умолкает. Сонно-нежное – «с днём рождения, любимая». И потом – будешь кофе? Конеш буду, спрашиваешь!
Дальше – кофе, и глупые смешные детские разборки, и звонки по работе… Муж пошел в магазин, пришел – ставит сумки и что-то прячет в тубзик… Кошу под дурочку, типа не слышу, как они шушукаются… Заваливаются кучей и орут:
– Хэппи бёздэй ту ю! – муж с огромным веником роз, дети - каждый с букетом тюльпанов.
И я постепенно заражаюсь праздничным, чем-то новогодне-днёфрожденьевским, эйфорическим. Как в детстве на мой день рожденья – запах мандаринов и хвои… Ура, - прёт из меня впервые за последнее время, - жизнь прекрасна! Дети, кто со мной наряжать ёлку?!
Но жизнь переменчива, иногда молниеносно переменчива. Вот с чего мой муж взял, что я буду рада? Если он с нашей бригадой, вернувшейся с объекта (все, как один,  интеллигентные и непьющие) засядет на кухне водку в мою честь жрать?! Охренительно!.. Дети мерзавцы с десяток игрушек разбили уже… Хорошо, ёлку не уронили… Подрались опять… Ползаю по полу, не обращая внимания на драку, выковыриваю из ковра разноцветные осколки, глотаю слёзы и матерюсь про себя. Господи, ну за что? Ну почему дети не могут хоть иногда слушаться?! Почему мужику надо именно сегодня собирать эту шваль и поить их?! Ну какого хрена?!.. Даже выпить не могу, мне за руль ещё…
И мысли уже – четвёртый десяток пошел… Ощущаю себя – вообще на все семьдесят…
…
В кабачке, где уже не первый год мы с девицами пьянствуем мою днюху, мы сидим, тянем вино, говорим, смеёмся, выходим иногда потанцевать. Мы видимся нечасто. Мы смеёмся, вспоминая Строгановских преподов и наши студенческие байки, смеёмся, обсуждая наше горе – наших мужей. Мы смеёмся, даже когда разведенная Кэт рассказывает, как её бывший настойчиво просится обратно, но денег на ребёнка упорно не даёт. Мы живы, пока мы смеёмся…
Тем временем за соседний столик приземляются три дятла, жутко провинциальных, только что не в трениках. И к нам:
– Пойдемте, говорят, кататься. У нас внизу лимузин.
Мы ржём тихонько: лимузин – три сваренные между собой ржавые копейки? Господи, да сидите вы, отдыхайте, ну не нужно нам вашего кокетства, у меня вот горе серьёзное – тридцатник… Но апофеозом ржача в этот бёздник стала их фраза:
– Поедемте, - говорят, - мы вам МОСКВУ ПОКАЖЕМ!..
Четыре женских трупа, беззвучно трясясь, сползли под стол.

Уже на улице Жорина рассказала, что когда она в своё тридцатилетие вывалилась из ресторана с подругами, их гулять на Воробьёвы горы ангажировали. Жорина, будучи женщиной яркой, крупной, решительной и по профессии циничной (она реаниматолог), снисходительно отшила – мальчики, мы уже выросли из того возраста, когда по воробьёвым гуляют. На что местный принц поизучал её с полминуты и выдал – да?, ну тогда поехали сразу трахаться…

Все мы давно уже взрослые, и знаем много матерных слов, и камасутру освоили… У нас дети, их двойки, проблемы на работе и между собой.
Но вот на контрасте к Жоринской истории…

Звонит мне тут подружка Лилька, поздравить. Пьянку она пропустила – уехала в Приэльбрусье храм расписывать. Одна девица в бригаде из шести художников. Вот что щас все сразу подумали? Ага. Пьянство и групповуха. Фигвам, вы Лильку не знаете! Говорим про то да сё, как они живут там в монастыре, как трое ребят из их кампании её капризы наперегонки выполняют,  «пасут» её, что б она наедине ни с кем из них не осталась. Рассказывает про заводилу их бригады – кросавчек, остроумен как черт… Гуляли, говорит, с ним по Ессентукам, таки вдвоём… И шёпотом добавляет: мы с ним целовались. Пауза. И ещё тише: ВЗАСОС!
Занавес...
Вот скажите честно, вы слово такое когда последний раз слышали?
А ей между прочим тоже тридцать…
Я вот думаю – пока есть вульгарные мы и возвышенные Лильки, мир будет вертеться. Вот если одной из граней не станет, тогда наступит конец света… А ещё есть злобные детишки, большие и забавные мужья, любящие жены со сковородками… Пусть вертится.
За этой чертой полярного круга – тридцать – тоже есть жизнь…