Дело было в Хахляндии. Жили мы в общаге, были пронзительно молоды, вели веселый, разбитной образ жизни, а уж отношение к ебле было далеко не пуританское. Хахлушки (впрочем, не только они, это у баб интернационально, тока у хахлушек гипертрофировано), имеют атвратную привычку после второй ебли пиздеть о совместном будущем и – в постели! – настаивать на знакомстве со своей мамой. И тогда их надо посылать нахуй, ибо в противном случае – пиздец. Причем если это сделать деликатно – заибёсся уточнять в какую это сторону. Надо посылать конкретно, вместе с мамой, батьком, сисястыми сёстрами и двухкомнатной квартирой в Жмэринке.

Дык вот, одним из лепших корешей был у меня там Татарин. Мы лобали на гитарах (он – лучше), курили «Кэмэл», пили горилку и хохмили. Ареал обитания у нас был достаточно широк – от мехового техникума до транспортной академии, нас везде радостно зустричали и кормили салом. Однажды мы даже вдвоём чуть не выебли толстую кубинку  Клэр. За данное действо было то обстоятельство, что она была негрой и нивьебенно хотела ебацца, а против – ийё морда (б-р-р!), ахуенно толстая жопа и отсутствие гандонов. Победил здравый смысл.
И вот однажды на бурном и – в то же время – безмятежном существовании Татарина вскочил фурункул. Звали ийё Нюська. Татарин в какой-то общаге нахлобучил Нюську по пьяни, да не раз, ибо еблась она самозабвенно, да и забыл было. Но не забыла Нюська. Пострадав неделю (не звонит, не пишет…?), она враз вычислила наши координаты и летним вечером контрастно нарисовалась в дверях. Ну, что ж, я деликатно ушел к блядям, а Татарин остался бросить палчонку и потом окончательно прояснить ей куда надо идти. Но не из тех была Нюська, она не хотела внимать указующему персту.
С тех пор началась хуйня. Как только мы с Татарином соберёмся замутицца, вдруг откуда ни возмись появлется Нюська, вечер, как говорил Остап Сулейман Берта Мария Бендер-Бей, сразу перестаёт быть томным. Татарин начинает ей опять вдалбливать, что им не быть вдвоём, пошла, мол, нахуй, заебла, сука, всю кровь попила, она – в слёзы, я уныло бреду прочь. Вскоре Нюська знала всю общагу и безошибочно находила Татарина в любом её закутке. В конце концов Татарва – добрая душа! – ийё, как правило, ебал, оставляя ей-таки надежду, что всё не так.
Потом Татарин обратился ко мне. Брателла, мол, спасай, придумай что-нибудь, а то я ахуею. Мол, делай что хочешь, но ты мой кореш, хоть сам ийё еби, только меня избавь. А не то, мол, повешусь в туалете, ибо слабый я человек, ибо не русский и не могу конкретно объяснить куда идти нахуй.
Да и мне, признаться, сие тоже надоело, так как не узнать было балагура Татарина. И в последнее время чкался я один и было скучновато.
Собственно, Нюська-то была неплоха. Маленькая, немного губастенькая, чуть жопастенькая… Из тех баб, которые к тридцатнику деэволюционируют в бегемотообразную массу, а в 20 – ну шо куклы, ебись они в коромысло! Но главным достоинством Нюськи были сиськи. Размером они были в аккурат с голову Татарина каждая и стояли по-девичьи торчком! Но, надо признаться, она была дура. А такие дуры – они далеко видны и я всегда сторонился их. И как Татарина угораздило?.. Но что не сделаешь для друга.
Как-то, как всегда вечером, Татарин вышел посрать (система в общаге была коридорная, а срал он опиздинеть как долго), в комнате материализовалась Нюська, как обычно расфуфыренная, две верхних пуговки на блузке расстегнуты. Помятуя об исповеди сына татарского народа, я возьми, да и пиздани: «А Татарва уехал к двоюродному дяде в Мухосранск, если в 9 не приедет, значит, нажрался там и ночевать остался». Потом, сославшись, что надо повернуть жарящуюся картошку, закосопиздил в сральник, где сообщил Татарину, что час пробил. Мол, пиздуй-ка ты спать к Натахе и не отсвечивай.  Он сразу забыл, что собирался срать, пизданул мне что-то очень, по его мнению, значимое и, не застёгивая штанов, ломанулся вверх по лестничной клетке. Может, к Натахе. Или к Верке.
…Время шло к 10, а Татарвы не было. Мы с Нюськой сожрали сковородку картохи, выжрали пузырь горилки (правда, я выпил больше). Нюська стала просить проводить ийё до метро. И я решил, что пора работать.
За определенное время знакомства, я имел представление о данной натуре.  Несмотря на то, что дура и малёх вмазала, Нюська прекрасно понимала, что Татарин скотина и посылы нахуй с каждым днём были всё громче. А я всегда относился к ней хорошо, по-доброму. Она мне не раз плакалась в жилетку. Хотя я и отвечал, мол, Нюся, а не пошла бы ты и вправду нахуй от Татарина…

Короче, еблись мы с ней до утра. Нюська давала везде и везде(!) получала удовольствие. Даже между сисек. В общем, заебись время прошло. Часов в 5 утра я ахуенно заебался и, чтоб пресечь Нюськины домогательства и лизания, пизданул, что электричка из Мухосранска с Татарвой на борту, должно быть, на подходе. Она мухой подорвалась, впопыхах засунув бюстгалтер в сумку, и, не забыв выразить надежду, что всё предыдущее останется между нами, съеблась.
Вечером была сцена шо по Вильяму нашему Шекспиру. Татарин в стиле вождя на броневике поносил Нюську на чем свет стоит:
- Вахтёрша тебя видала, блядина, в 5 утра, говори, падла, с кем еблась, как мужик за порог? В твоём поступке потерял я веру в баб бесповоротно. Съебись с глаз моих к ебеням, пока кровь не пролилась. Растоптаны мои эдельвейсы и попраны идеалы тобой, сука!
Слёзы с Нюськиного подбородка шлёпались в пространство между пуговками блузки и живёхенько так скрывались в межсисечном желобе. Так как из-за объемности молочных желёз блузка не облегала живот спереди, можно было предположить, что эти струи сливались в пизду. Вот уж действительно круговорот воды в природе.
Во время лекции Нюська несколько раз поглядывала на меня, но моя морда, принявшая отрешенное выражение, никаких посулов ей не давала.
… Мы видели в окно как  Нюська шла по осенней аллее, разгребая туфелькой опавшие кленовые листья. Не знаю, догадалась ли она о русско-татарском  сговоре, но уж точно прочувствовала избитую фразу, что все мужики – падонки. Да, оставим этическую сторону вопроса Достоевскому. Мы с Татарином ещё разок обсудили Нюськины прелести, родинку на жопе и остервенелость в ебле, да и жахнули по пивку.

P.S. Вскоре я покинул Хахляндию. Татарин перекочевал в Киев, где незамедлительно был охмурён и захомутан такой же приставучей особой. Тока сиськи у ийё поменьше, зато ноги куда как длинней Нюськиных. По слухам, у Нюськи всё пучком – она приобрела-таки шарообразную форму, есть дитё, муж-гаишник, а на подворье – курочки и два порося.