У немцев понятие "духовность" - Geistigkeit, также обозначает интеллектуальность и остроумие, а ещё (!NB) и крепость спиртных напитков. Не легко найти человека, в котором эта самая Geistigkeit, эта "святая" троица укладывалась бы в полном ее объеме, со всеми тремя составляющими во едине. Я таких уникумов ещё не встречал. У русского обычно: пьян да умен - два угодья в нем - уже хорошо. А когда человек просто одухотворенный и всё, либо только умный и точка, либо просто пьяный - это, по меньшей мере, скучно...
  - Эй ты, свинья!!!- послышалось откуда-то сверху, психиатр Григорий Константинович Асмодейкин вздрогнул и вскинул голову.- Ну-ка быстро домой стартуй, я сказала!..
  Это соседка врача по имени Ядвига со второго этажа с остервенением орала своему мужу Любомиру, который с раннего утра сидел во дворе под навесом и писал портрет со своего кореша, такого же забулдыги, как и он сам...

  Сорокалетний Любомир Миролюбович Крстпфаич по уличному прозванию "Казимир"  - этот окаянный хорват - обрусел ещё в детстве. В общем, был не скучный мужик, всегда шутил и был частенько, как он сам выражался "на кочерге". Жил он в своё удовольствие, был беспечен, как и все бедняки, ни к чему не имел аллергии и жаловался только на погоду. Этакий бонвиван и сибарит, только без роскоши, а ещё правильней его означить приверженцем примитивного гедонизма. Нельзя сказать, что он человек с тонким чувством юмора и даже не одесской национальности, а скорей похабник и сквернослов, к тому же был какой-то непробиваемый, броневой, и этой броней он имел моду клацать-бряцать. Будто старался не скрыть, а подчеркнуть свои дурные свойства. С юности он принимал участие, поддерживал и сочувствовал всякого рода пакостным делишкам. Ему всё равно: что ебать подтаскивать, что ёбаных оттаскивать. По своему жизненному кредо он был близок к Прудону, князю Кропоткину и Нестору Махно. Короче говоря, нигилист, пофигист и балбес. К примеру, один раз Григорий Константинович самолично наблюдал из окна такую картину: по улице, не сгибая и сбоку закидывая ногу, шёл несчастный человек с костылем, а рядом с ним подпрыгивал, скакал на одной ножке, по-всякому сучил ляжками Любомир и, заглядывая хромому калеке перехожему в лицо, спрашивал: "Циркуль, а вот так как я могёшь?" И это соседу было уже далеко за 30 лет! Судите, ребята, теперь сами, кто он одним словом после таких акций. Эта дурная мода - дразниться и кривляться, повелась у него с нежного возраста, который, надо сказать, был чуть нежнее, чем у Алёши Пешкова. Однажды давно, во времена его образования, он обзывался и хохотал над каким-то бездомным. Бродяга обиделся и, не прицеливаясь, плюнул в Любика, угодив ему прямо в хохочущий рот. Вследствие "удачного" попадания, тогда ещё маленький Любомир, заболел гепатитом и пропустил год с лишним школы. Он и до этого рос, как горох при дороге, а с той поры жизнь этого горошка вообще не заладилась и он, круглый, покатился под откос. Его постоянно улыбающееся,- хоть бей по нему,- лицо, растягивается в радостной гримасе и к месту, и не к месту. Для него человека обидеть - сущий пустяк и обыденность, как в лавке мелкая монета. Естественно и то, что за свои фортели и плоские шуточки он не раз бывал битым. Один кон на свадьбе, опять-таки изрядно "выпимши", он поднял бокал, обращаясь к невесте: "Желаю тебе в первую ночь хотя бы семь дюймов под килем... хотя в этом отношении тебе Ваня не помощник! Ура!" Шафер и жених Ваня щелкнули ему по паре раз во усысе, и, наверно, кто-то с либеральным мышлением скажет, что они были абсолютно правы. Потом Любомир, указывая на фингал под глазом, говорил всем "по секрету", что Ваня его приревновал к новой жене; и уже чуть не договорился до того, что якобы у этого Вани над головой мерцают миражем какое-то подобие рог, делая загадочную морду и витиевато говоря около невесты: "Ездили мы по таким дорогам..."

  Ко всему прочему это был довольно мстительный типчик и нанесенные ему обиды старался не забывать быстро. Однажды ему досадил сосед Василий. Любомир выждал момент, когда в квартире Васи никого не стало и, достав ключ из-под коврика с надписью "Welcome", пробрался туда, но не что-нибудь похитить или испортить. Изощренный мститель позвонил с васиного домашнего телефона в телевизионную строку объявлений на множество каналов. Объявления он дал о предоставлении самых примитивных и гнусных услуг, причем круглосуточно. Так что сосед Василий ещё долго вскакивал по ночам от телефонных звонков с интересными предложениями, а в быту и на работе пришлось оправдываться, говоря, что он такими штуками не занимается. Другому своему неприятелю он, не мудрствуя, подсыпал в пиво снотворное со слабительным, выпивая с ним, якобы, "на мировую", а потом поймал собачонку его жены, примотал скотчем к пёсьей спине изрядного вида фаллоимитатор с ярлыком-припиской: "Сию сардельку несу хозяйке в постельку" и пустил её по двору на потеху округе; и все его отмщения были примерно такого же мелкотравчатого характера.

  Красив Любомир, как бог... правда, Бахус. Не смог закончить и двух курсов Института Заборостроения. Умеет виртуозно играть на двуручной пиле. Раньше он работал на стадионе: бил в колокольчик, когда легкоатлеты на последний круг забегали, теперь он мажет по холсту маслом и гуашью. Обладает стойкой приверженностью к спиртному. Недавно он прошел курс реабилитации в обществе анонимных алкоголиков им. Тургенева, но тщетно. Как мы сейчас можем наблюдать, он опять с утреца безобразно в пьянстве усердствует. А вообще, как из такого разгильдяя и нравственного отщепенца получился довольно чувственный художник, никто понять не может до сих пор. Понимай - не понимай, но это не мешало его мазне временами раскупаться здорово; в противном случае он давно бы помер от ежедневного потребления несвежего пива или от корриды с женой. Все-таки в столице изобразительное и прикладное искусство ещё иногда понимают и ценят... или уже иногда. Но попадались и злые критики, которые находили его занятие пустым и праздным. Тогда в ответ Любомир, патетически закатывая зенки, изрекал: "Искусство должно принадлежать тому, кто его заказывает!", показывал средний палец румяному критикану и хлебал из горлышка забродившего винограда...
  - Нализззался уже с утра! Хоть бы раз в мои именины не пил! У меня ж именины сегодня!- кричала жена.
  - Так с ангелом тебя...- просто ответил муж.
  - Каждый праздник мне портит!- жаловалась она, глядя на Григория Константиновича.
  - А ты мне каждый день портишь...- не уступал муж.
  - Ну-ка быстро домой шуруй, опойка!- не собиралась униматься и именинница.
  - Ты дуло залепи своё, а то я сейчас поднимусь и пальто тебе покрашу,- почему-то сказал представитель творческой интеллигенции, грозя супруге зелёной кисточкой, с такой гримасой на испитом лице, будто хурмы недозрелой скушал.- Ты зачем это перед уважаемыми людьми меня порочишь и срамишь, пани курва! Подумаешь, трахнул стаканчик! Сегодня воскресенье, в конце концов, у меня выходной...

  Ветры вышли на свободу! Дерьмо попало в вентилятор! Уж не знаю, как и обозначить нечто повисшее в эфире. Я таких слов не слышал даже на стройке. Так называемый запойный невроз обострился, и славянский сосед так понёс на свою славянскую жену, что пересказывать нельзя. Сообщу только, что ему позавидовал бы даже прославленный тренер женской волейбольной команды - Николай Карполь, propose*, который не раз приводил российский волейбол к чемпионству. Некоторым людям полезно принять сей факт к сведению, а некоторым толерантным "настоящим мужчинам" может даже и методы достижения цели... Хотя, мне бы поостеречься давать подобные консультации...
  Соседка напоследок заострила мужнино внимание на том, что у него каждый день не выходной, так проходной  и, добавив: "тфу на тебя, псих", ушуршала с балкона.
  - Конечно псих, если с тобой до сих пор живу... О, Гришка! Здорово!
  - Здравствуй, сосед. Как дела?
  - Нормально, ищу смысл жизни. Иди, зацени новый шедевр. Ты же можешь понимать высокое искусство,- приглашал рукой Любомир.
  - Нет, Люба, некогда мне и настроения нет, да и шум от тебя нестерпимый.
  - Да взгляни, может опять пондравится, да купишь.
  - Я такого красного уголка в доме не найду, куда бы лик твоего собутыльника повесить. Куда я его, в спальню или в ванную? Перевозбудюсь ещё ненароком.
  - А ты его на бар поставь, Виктору в назидание, чтобы он спиртное не таскал...- имя "Виктор" мастер масла и акварели всегда произносил на французский манер, как про Гюго.
  Позирующий забулдыга надменно забухтел, дескать, "но-но, я бы попросил вас за пугало меня не держать".
  - Кстати, позволь представить тебе, - это мой стародавний друг, позавчера приехавший ко мне с неофициальным визитом из Чехословакии - доктор Мацал Кошек. Он заслуженный ветеринар города... Мацал, какого города-то, Теплице или Тршебонь?
  - Тр... тр+- ответил со скамейки пьяный в слюнечки ветеринар и приподнял приветственно панамку.
  - В некотором роде твой коллега...
  - Ты что, хочешь сравнить пусть даже душою больных людей с животными?- спросил  врач, недовольно прищуриваясь.
  - А тут и сравнивать нечего. Иногда поведение животных более предсказуемо и уравновешенно, нежели у твоих подопечных. Не так ли?
  - Слушай, мой умный друг, давай-ка, после поговорим...- отозвался Григорий Константинович и собрался уходить.- У меня сегодня настроения на тебя не хватит...
  - Дай хоть сигаретку, что ли...
  - "Дай-подай" все отношения портят...
  - Жидопёр вы, Григорий Константинович...
  - Шучу я, шучу. Подойди, возьми; мне что, к тебе ещё метнуться надо?.. Сигареты "Друг", куришь?
  - Давно не курил этого. Их ещё выпускают?..- потирая руки, подошёл сосед.- О, так это ж "KENT"...
  - А я как сказал?
  Казимир радостно хмыкнул, засунул одну сигарету в рот и две за уши и "премного благодарил". Гриша присоветовал ему вставить две сигареты ещё и в нос.
  Вдруг, из-за поворота вырулила тучная (вероятно от правильного образа жизни) корпуленция ещё одного соседа, который по профессии был поп, а по имени аж Матвей, бывший в миру Антон Антонович Чортов. Поп Матвей имел деревенское выражение упитанного лица, был неуклюж, как Шалтай-Балтай и слишком стеснителен и простоват для жреца. Он был до того скромен, что иногда родную, хорошую мысль, родившуюся и сформировавшуюся в собственной голове, он выдавал за чужую, приятельскую и объяснялся, к примеру, так: "как говаривал мой друг, затворник такой-то..." или "а вот мой приятель, монах такой-то, полагает..." И всегда застенчивый поп осторожно смотрел на реакцию собеседников. Если слушатель соглашался с изречением, то Матвей кивал: "Да-а-а, мой друг знает, что говорит, и я того ж мнения держусь..." А если кто-то был не согласен с этой мыслью, то отец Матвей вставал на защиту, якобы, "друга" и тихо спорил: "Да этот затворник прошел то-то и то-то, был там-то и там-то, его почитают преподобные те-то и те-то..." И все подозревали, что эта мысль и точка зрения никакого вовсе ни друга, а самого отца Матвея. Робкий жрец не стеснялся, не боялся и не уважал в своей жизни, кроме попадьи, одного только соседа Любомира.

  Служитель культа брел домой в рабочем одеянии, а на ходу читал какой-то катехизис. Свободная от книги рука его была задрана вверх; с помощью неё он подсасывал низ вафельного стаканчика из-под пломбира, совмещая, таким образом, духовную пищу с телесной. Но по всему было заметно, что вопрос-ответник занимал его гораздо меньше, чем протекающая вафля.
  - О, идёт, работник кадила и паникадила... крокодила...- прошептал Любомир, а после громко и приветливо:- Здравствуйте, преподобный батюшка Чёртов.
  - Здорово, дурак,- просто сказал поп густым басом, засунул в рот останки мороженого, отряс руку об руку и поклонился художнику в пояс.- Тя за три версты слыхать, вопиешь, аки баба заголенная.
  - Здравствуй, отец Матвей,- приветствовал врач.
  - Привет-привет, Григорий Константинович,- протянул руку поп, и лицо его приобрело теперь ласковые и самые мягкие черты.
  - Давно не виделись. В командировку ездили?- спросил Казимир, вмешиваясь и просовывая голову между врачом и попом.
  - Ага, со стула на пол я ездил,- с досадой сказал поп, а лицо его опять стало недовольно сморщенным.
  - Когда вам новое колокольное звание дадут, Антон Антоныч?- со сладкой улыбкой не отставал сосед.
  - Когда ты пить, дурак, перестанешь, тогда и дадут!
  - Серьезно, святой отец, когда вам протоиерейскую митру жалуют?- продолжил психиатр шуточный опрос.
  - У-у-у... не скоро ещё,- махнул рукой священнослужитель.- До popa mitratus* (митрофорный священник, старший священник) мне, как до морковкиного заговенья... Какая митра, Гриша, когда я с владыкой чуть ли не в контрах!
  - Что это? Зачем такое?
  - Мы с ним разошлись во мнении по одному тонкому вопросу...- нехотя, смотря в пол, проговорил поп, помолчал и, чувствуя, что от него ждут растолкований, в сердцах продолжил:- "О сектах", блин...
  - Так. И?.. Что ж тонкого?
  - Вы же чувствуете, Григорий Константинович, что в Святой России всегда была уйма сект и фракций, потому как народ мы самостоятельно философствующий, слабо принимающий чужих доктрин и учений... Или обязательно, так сказать, что-то свое привносящий к генеральной линии...
  - Не тяните, святой отец, без обиняков, пожалуйста.
  - В общем, я владыке про секты доказываю, что вся беспоповщина и тем более молокане, а тако жде созерцательные скопцы да хлысты совсем нам противные, а старообрядцы - те не уклонялись в догматах и больше нашим, правым всё же сочувствовали...
  - Ну и...
  - А он мне молвил в ответ, что хлысты, скопцы и прочие гугеноты вышли из задницы гугнивого псаломщика Федота, "молоканка" - это моя попадья, а сочувствовать будут все только мне, понеже, если я - "квакер недоделанный" - буду умничать, то останусь "беспоповщиной" и поеду в Филадельфию к друзьям своим!!! Это я вам дословно... Вот так вот с нашим братом расправляются... Только что епитимью оттарабанил от звона до звона: в монастырском подвале цельный месяц капусту с огурцами квасил и картошку на огороде окучивал... Не надо б мне было с ним связываться, когда он лют и крут. Патристику вот заставил наизусть выучить от сих до сих...- сосед вздохнул.- Потому-то ты, Григорий Константинович, меня давно и не видел... Ну да бог с ними со всеми...

  Психиатр сладко улыбался, глядя на сетующего попа; художник ржал по-жеребячьи.
  - Да вы шалун, отец Матвей!.. popa, видите ли, у него mitratus!- заметил Казимир с прищуренным глазом, шевеля указательным пальцем, и, не сделав никакой паузы, серьёзно попросил:- Ваше преосвященство, займите мне сотню, я вам её с получки ворочу.
  - Я сам последний хрен без соли доедаю...
  - Пост что ли?.. Займи, батюшка, подальше положишь - поближе возьмешь.
  - Отстань, вертопрах, у тебя и получки-то нет.
  - Почем вам знать о моих прибылях?
  - Твой хитон обличает тя яко несть брачен*,- сказал поп, но почему-то при этом указывая пальцем не на хитон, а на испитую рожу художника.
  - Мы бедные люди - соль земли!
  - Денег нет, а пьешь.
  - Так, когда денег нет, тогда-то и охота выпить, разве вы не понимаете этого!?
  - Отвянь...
  - Ладно-ладно, подскочите ещё...- по-детски обиделся художник.
  - К тому же знаете, Григорий Константиныч,- не обращая на художника внимания, продолжал Матвей с периодическими вздохами.- Приход мельчает, мда-а-а, и в количественном, и в качественнном смысле... времена-а-а... бездуховность полнейшая... Какое там мне повышение...
  По отцу Матвею было заметно, что он переживает кое-что ещё и хочет поделиться.
  - Да, кстати,- между прочим, через паузу продолжил поп.- Владыка мне повелел для привлечения паствы какие-нибудь агитки, чуть ли не листовки, прости господи, выдумать и создать... Ты, говорит, поп сильно умный стал - это плохо с одной стороны, но с другой стороны - сие обстоятельство изрядно. Чтобы в пустые воздуся, сказывает, твой ум не испарялся, ты кроме устных проповедей, попробуй наставлять верующих и слабо верующих на бумаге, в виде брошюр. Аттракционировать надо людей, говорит, а то и последние разбегутся, как тараканы по кирхам и дацанам. Увещай люд, как бы в форме православных пользительных советов, заказал владыка... Будто я ему календарист какой!.. И чтоб поближе к народу, к их популярным нуждам. Чтоб было умно, велел, но не заумно. Духовно, но и в меру плотски и естественно. Не сухо и не фривольно. Много не оригинальничай ему, видите ли, но в то же время и наоборот, чтоб не простовато было. Не длинно, но и не афоризмом. А главное, чтобы житейски полезно было. Уразумел?- спрашивает...
  - Шарада... А вы что же?- проявил неподдельный интерес врач.
  - Уразумел,- что ж я ему ответить могу,- попробую... "Уж ты попробуй, говорит,- изменил голос отец Матвей, подражая начальнику,- А если через девять недель ты на своей вотчине не наведешь порядок, если паства и рейтинг твоего прихода не увеличится хоть на 7%, то я почитать тебя буду ни кем иным, как шалаболом-задушевником и мастаком только со мной огрызаться, а не богословом" И поверь мне, говорит, Пантелевлампию Первому, не видать тебе митры, как и своих собственных ушей... без зеркала. Ступай теперь вон, на огрод свеколку дергать, коли уразумел... Вот такие слова обидные были сказаны мне... Мне! истовому ревнителю божьих заветов!..- раздухарился было иерей Матвей, но испугался своей прыти и кротко продолжил, смущаясь всеми своими плечами:- Мда... Я тут, как говориться... спробовал перо и чернила, что в их за сила... в монастыре-то, понимаете же, делать сильно нечего... накидал тут небольшой эскизик... не знаю... получилась галиматья какая-то,- принялся кокетничать поп, д
оставая из рукава рясы бумажку, аккуратно сложенную вчетверо.- Вот, Григорий Константинович, взгляните... вы человек не только образованный...
  Психиатр с участием развернул грамоту, в которой компьютерной старославянской вязью было начиркано буквально следующее:
Православный, помни!
Зачиная своё чадо в июне месяце, ты портишь ему все следующие празднества дня его рождения,
потому как твой здоровый ребёнок гарантированно будет порожден в Великий Пост и весь свой последующий век не сможет разговляться радостно и достойно своего веселого торжества.

  Асмодейкин вздрогнул, кашлянул и едва сдержался от проявления эмоций. Пребывая в состоянии некоего культурологического шока, врач отметил хороший стиль, но присоветовал иерею всё же получить рецензию у владыки на этот апокриф. Художник тоже засунул свой нос в листок, долго читал, шевелил губами и неожиданно сделался серьезен. По всей вероятности начал калькулировать, когда же он сам зачинался. А зачался он, исходя из незатейливой арифметики отца Матвея, в день дурака и смеха, так как своё рождение он справлял, когда все люди отмечали Новый Год. А судя по его повадкам, его ещё и делали по накурке.
  - Ещё эти басурмане: буддисты и даосисты активизировались вдруг... Проповедуют бессовестно на исконно моей территории...- бормотал священнослужитель, розовея щечками и засовывая обратно свою памятку.- Вы же знаете, какое теперь после войны у народа поветрие и мода на Китай с Индией...
  - Подойдите ко мне поближе, батюшка, я вам дельный совет по поводу басурман дам,- сказал Любомир, фамильярно положив ему руку на плечо.
  Батюшка чуть отстранил голову и насторожился.
  - Вот что я вам имею сказать по вашей весьма животрепещущей проблеме, просветитель вы мой и созидатель: подстерегите весь честной народ, а лучше говоря - плебс, где-нибудь на общем соборе: на празднике, ярмарке или ещё где...- советовал художник с таинственной рожей,- И произнесите им, батюшка, с колокольни такую проповедь: "Наш поп ихнему мулле хреном по скуле!". Да, да, именно хреном! Может даже тем самым, который вы без соли доедаете... Все к вам в приход и потянуться, в лоно церкви, так сказать... а басурмане отстанут...
  Психиатр с интересом слушал соседей и невольно расплывался в умилении. Поп стоял, засунув обе руки в рукава рясы.
  - Не беснуйся, окаянный!- одернул плечо иерей.- Ей богу, не было б на мне сана, я бы тебе мордельник-то начистил...- забасил он и, достав ладонь с растопыренными пальцами из рукава, угрожающе потряс ей перед лицом пьяненького нахала.- Ууууу, мухоморище!
  Нахал не повел ни ухом, ни мускулом на носу.
  - А что? А ещё лучше их всех, плебеев, гневом божиим припугнуть, как следует,- не унимался пачкун холстов и религий,- И тогда было бы видно по открытому страхом виду их совести, кто из них и чему подлежать будет, и тому они и подвергнуться, да спасётся дух...
  - Пустомеля...
  - Я пустомеля? Вы что, батюшка, словеса Павла не узнаёте? Эх ты, а ещё Матвеем называется! "Попа митратус!.. Мой хитон!.." Тебя валенком крестили что ли?
  Иерей Матвей действительно припомнил слова первопрестольного апостола и ему стало совестно за то, что его наставляет какой-то забулдыга.
  - Да я тебя щас расстреляю кислой простоквашей!!!- вскричал самым страшным басом святой отец,- Небось, дурак, дистанционку для телевизора отличить от мобильного телефона до сих пор не в состоянии, а туда же! Будет он меня учить!.. К тому же, да будет тебе известно, невежде круглому, что ни тебе у буддистов, ни у даосистов служители не муллы вовсе...- начал съезжать с неудобного разговора иерей Матвей.
  - А кто у них?- спросил "Казимир", с любопытством наклоняя голову.
  - Не муллы.
  - А кто же, кто?
  - Муллы у мусульман...
  - Да кто же у этих-то, у кунфуистов?.. Ага, не знаешь!
  - Знаю - папа твой!!! Пристал, как банный лист к плечу! Что ты ещё хочешь из-под меня!?
  - Один вопрос: ответьте, зачем в храмах божьих бабы должны покрывать голову и волоса, а мужики, наоборот, обязаны ломать шапки, выставляя на показ свои жидкие букли и разверзая лысины? Неужели Богу угодно прикрывать красивое и обнажать всё самое неприглядное?
  - Не твоего ума дело.
  - Скажите, Антон Антоныч, а правда, что Христос всё может?
  - Нешто с твоего языка, что-то близко к истине слетело!.. Да, сие справедливо, Ему всё под силу...- задумчиво ответил отец Матвей, машинально взялся за наперсный крест и поднял зрачки вверх.
  - А может ли Иисус подогреть курицу-гриль так сильно, что потом сам не сможет её съесть?- не отставал богохульник.
  - Тьфу, провались ты, болван!
  - Что это я заметил вы, пресвятой отец, всё время: "тот дурачина, да этот болван". А что певчие на правом клиросе должны воспевать, когда иерей провозглашает слово "болван"?
  - Как положено клир трижды воспевает: "Люууубомир Пфаааич",- пропел антифон поп.
  Григорий Константинович стоял с прикрытым пальцами ртом и веселился. Тем временем подошел друг художника из Чехословакии, рухнул перед батюшкой на оба колена и что-то промямлил на пьяно-славянском. Батюшка быстро понял, что овца заблудшая подлезла под благословение, и, сказав "на!", охотно подсунул ему под нос свою пухлую длань, но когда чешский ветеринар присосался к руке аж до заката глаз, тот брезгливо высвободил десницу.
  Любомирова жена Ядвига опять свесилась с балкона.
  - Ты что не понял меня, пьянчужка!? Мне нужна твоя помощь на кухне! Зайди домой, мне нужно свеклу потереть.
  - Послушай, Яга, не заводи меня,- попросил её живописец.- Сказал не пойду, и не пойду!
  - Мужчина! Цельный - не добавить, не убавить!- кивал на художника поп.- Просто кремень какой-то - сказал не пойдёт, значит не пойдёт, сказал к маме, значит к маме...
  - Вон отца Матвея попроси, он специалист по свеколке,- кричал жене художник, кивая в свою очередь на попа.
  - За стол не садись лучше!- предупредила супруга.
  - Не хлебом единым... да ведь, батюшка?  Смойся, жена, а то я вчерашнее кушанье тебе сейчас припомню...
  - А что было вчера?- спросили его собеседники.
  - Да, так... ничего...
  - За что-то же ты, грешник богомерзкий, удручить желаешь человека?- пытал поп.- Иль у тебя, как у отморозка всё совершается "так" да "просто так"?
  - Ни хрена себе "просто так"! Да за это в Загребе убивают!
  - Полно, так ли, Любомир Миролюбович? Что же это?
  - Прихожу я, значит, с винокурни вчера ночью домой; все домочадцы спят. А мне так кушать захотелось с перепою - страсть, как сильно. Я, как путный, чтоб никого не будить, свет не включаю, на цыпочках прошел на кухню. Глаза во мраке попривыкли чуть-чуть; смотрю, кастрюля на плите стоит. Понюхал - вроде борщ. Я, значит, чтобы не греметь посудой, не устраивать обеды-ужины, взял кастрюльку-то да прямо через краешек и пью, стою, борщ-то. А самого подшатыват с особой водки-то. Пью, пью бульон этот, нет-нет капуста к усам прилипает, раз, хороший кусок мяса попался. Жеванул его пару раз и проглотил. Таким манером перекусил да спать на балкон... Во-о-от... А сегодня утром эта благоверная, маму её за ногу, спрашивает у меня: "Ты куда, такой-растакой-эдакий, тряпку для мытья посуды девал?" Пойди отсюда, женщина, говорю, какую ещё тебе тряпку от меня надобно? Я ими не заведую. А она, как змея: "Маленькую такую, которой я посуду мою. Вчера в кастрюле плавала..." Представьте себе, эта..
. х-х-хозяюшка не стала на ночь посуду мыть, а замочила кастрюлю из-под борща и так всё кинула на плите вместе с какой-то тряпкой. А я, значится, в темноте из этой бадьи хлебал, не чуя вкуса особенно... Ну и того...
  - Ха! Сосед - рогожеед... ха-ха!.. тряпку переварил... ха-ха-ха!..- чересчур возрадовался отец Матвей и чесал горло под бородой.- Вот умора! Мочалоглот с нами рядом живёт...
  Григорий Константинович уж не выдержал и рассмеялся в голос.
  - Уф-ф-ф! Соседушки, вы мне жизнь продлеваете, ей богу!- признался он, утирая слезу.
  Даже никаковенный Мацал Кошек шатался, икал и лыбился.
  - Смейтесь, смейтесь, мереньё сивое,- обиделся "Казимир".
  Тут к беседующим соседям подбежали два одинаковых с лица ребёнка, под названием Ада и Рая, схватили Любомира за руки и, растягивая, каждая в своё направление, наперебой заголосили:
  - Папинька, а вы за луну или за солнце?
  - За землю. Не разорвите меня...
  - Дядя Гриша, вы же про душу знаете?- перекинулись дети на Асмодейкина.
  - Есть немного...
  - Почему душа разрывется? Как сие понимать?
  - Потому что она в пятки уходит,- ответил детям спец по душевным вопросам.
  - Ах, вот как! Классно!.. Пап, а кто кого замочит - кит или слон?
  - Кит замочит - он мокрый,- предположил папа Любомир.
  - В смысле кто сильнее?
  - Дядя Мацал всех сильней. Всё, не встревайте во взрослые разговоры, видите, папа беседует.
  - Папаша, скажите дяде Мацалу, чтобы он ещё раз показал, как наш кот может лёжа на боку конём скакать... Ну, па-а-ап...- не отставали почемучки.
  Добрый папа сказал, что дядя Мацал утомился и не может трюков показывать, потом извлёк из нагрудного кармана химический карандаш и говорит:
  - Нате, вот вам пишу на листочке: "Улыбок тебе дед Мокар", отнесите маме и заставьте её прочитать фразу с конца на начало; а если она не согласится, закатите ей беспощадную истерику, потому что тут зашифровано нечто очень интересное и загадочное.
  - Папаша, а скажите, разве у солнышка есть ножки?- спросила Рая.
  - Иногда.
  - Папа, а ты зачем груш объелся?- спросила Ада.
  - Я маму вашу задушу+
  - Значит, ты опять маму будешь ночью в кровати душить?
  - Всё, кыш отсюда, спиногрызы, не мешайте работать.
  Дочь Ада шмыгнула соплей и весело дала подзатыльник Рае, Рая у Ады отобрала карандаш, и, заинтригованные ребусом двойняшки, подпинывая друг дружку, убежали восвояси.
  - Ты чему детей учишь, нехристь!? Чтоб тебе пусто было! Ты как хочешь, Григорий Константиныч, а я даже рядом с ним находиться не могу!- только и смог нервно проговорить отец Матвей, потрясая над головой пухлыми кулаками.
  Затем поп замахнулся на зад соседа ногой, но не стал пинать, а развернулся и, сверкая белыми подметками от кроссовок, отчалил к себе в пятикомнатную келейку.
  - А что? Что я такого сделал? Жену нельзя подколоть? Мои всё равно пока читать не умеют... Хорошо, что ты у нас такой непорочный Антон!- кричал ему в спину сосед.- Я завтра же позвоню в Ватикан, и буду настаивать, чтоб тебя канонизировали! Завтра же!..
  Отец Матвей обернулся у входа, хотел высказать что-то неприятное, но передумал, а потом всё же не сдержался и крикнул напоследок:
  - И художник из тебя, как из древнего египтянина!
  Психиатр изумлённо поднял брови на Любомира. Ему тоже захотелось сказать соседу что-нибудь гадкое по поводу его взгляда на воспитание детей дошкольного возраста, но получилось совсем скомкано и не то.
  - Макаренко недорезанный! Бенжамин Спок вонючий!- сказал Григорий Константинович и, не найдя для соседа нужных эпитетов вполне, просто добавил:- Ты бы хоть на постоянную работу нормальную устроился, Луначарский...
  - Ты, сосед, как жена моя. На государство что ли работать? Рента за обслуживание воров - это не зарабатывание денег.
  - Ну, частным образом. Спекулянт из девятой квартиры предлагал же тебе подхалтурить, при мне дело было...
  - Ага... Он тебе за работу отвар из-под креветок даст и может быть, несвежую газетку почитать одолжит.
  - Значит в другом месте... Работы полно! Вон можно шаверму крутить.
  - Не шаверму, а шаурму, ты что питерский?
  - Послушай, ты же не говоришь "доктор Уотсон", наверняка, "доктор Ватсон" произносишь,- сказал Григорий Константинович в противовес замечанию.- Вот и я говорю шаверма...
  - Да хоть миссис Гудзон! Пускай работает доктор Уотсон, доктор Асмодейкин или железная пила, не для того меня мама родила. Если вы не заметили, Любомир Крстпфаич - свободный художник, он на левого дядю не служил, подачек ни от кого не брал, и брать не будет, вы слышите, не-бу-дет!- сказал он про себя в третьем лице и поправил на голове обширный берет с вороньим эгретом.- И даже когда костлявая рука голода лягет на моё горло диким сушняком...
  - Ты ещё скажи,- перебил его Григорий Константинович.- Что малолетний Любомир Кр... Крстп... Госссподи... Крстпфаич шоколадок от американских солдат не брал, в то время когда ваша Хорватия вместе с НАТО на честный народ Сербии подло напала.
  - Вы, сосед, меня хотели обидеть? Так вы меня уже обидели...
  - Готовь фляги.
  - Чо?
  - Ни чо... Ты зачем жене самордаки треплешь, она ведь, кажется, у тебя беременна. Я тебе, как врач не советую.
  - Ничего страшного. Для баб, особенно для моей, такое состояние привычно-типичное. Для неё это как в парикмахерскую сбегать.
  - Слышала бы тебя твоя мамаша; она ведь тоже беременная была; небось, не в пробирке зародился.
  - Не знаю, где я зародился, меня рыбаки на Адриатике под шлюпкой маленького нашли среди бутылок и с фломастером в руках...
  - То-то и видать, что ты до сих пор с этими атрибутами по жизни шагаешь, "...не для того меня мама родила..." Так бы и говорил: "Не для того меня в бутылках откопали..."
  - Да что с тобой сегодня, сосед!?
  - Ничего... Какая-то гнусная у тебя философия говорю.
  - Какая ни есть, а моя... Как только что размышлял наш домашний поп: личная, не у китайцев прочитал.
  - Тебя с какой радости опять заизюмило на фестивали разные? Снова жена прибежит: "Любомир умирает. Поставьте ему капельницу и барбитуры, чтобы уснул на пару-тройку дней, перекумарил с водки"
  - Если я брошу пить, то жена и вовсе повесится, ведь мои глаза откроются на полную широту, и я стану несносным, вредным для всех занудой.
  - Хоть бы мокасины себе купил новые... сообразно эпохе...- сказал врач, указывая на его ветхие сандалики, вдетые в трикошные штрипки, по фасону начала 19 века.

  Асмодейкин не знал, как бы больнее уколоть или хоть как-то зацепить непробиваемого соседа, оттого-то и вел беседу, как вы успели заметить, несуразно, странно и вопреки всем законам диалектики; ну а художник как всегда говорил открыто и с раздражающей веселостью:
  - Нет, сосед, здоровье дороже. Туфельки износятся, 30 сребреников спрятал и пропали, а что пропил, то твоё... Между прочим, у меня много средств на краски и холсты тратится...
  - "Здоровье..." Посмотри, вон, на твоего соседа сверху, на Васю: хотя тоже безработный, но ни пьёт, жену не трогает, по утрам бегает...- начал открыто злорадствовать над художником Асмодейкин, зная об их конфронтации с соседом Васей.
  - А-а-а, это тот идиот, ослабленный постоянным употреблением апельсинового сока? Конечно, он жену вообще никогда не трогает, даже ночью... а утром не трогает, потому что он бегает по пустым улицам, поэтому приходится мне к ней в гости заворачивать...
  - В гости!? Брешешь?
  - Вот тебе и брешешь...
  - А как же твоя жена? А если узнает?- задал дурацкий, но насущный для себя вопрос врач.
  - Ну, если что я ей объясню, что моё сердце не заезжий двор, в нём тесно не бывает...
  - Хам ты, Казимир, и когда-нибудь умрёшь от такого же наглеца и хама, как ты...
  - А ты, сосед,  у нас кто? пророк? или так просто цыганка?
  - Ладно, бывай. Отправляйся к своему сержанту Качмареку хлебать бормотуху,- спокойно сказал Гриша и развернулся домой.- На Ядвижку сильно не ори...

  - Этой Ядвижке на рот надо сделать задвижку, да за одно ещё в несколько мест, желательно...- махнул рукой живописец и откланялся.- Эх, Григорий, Григорий, не думал я, что на самом деле ты такой... душный человек... не думал. А долг я тебе завтра занесу... может быть...
  "Дикарь какой-то. И как таких молодцев земля носит?- думал в свой черед раздраженный Григорий Константинович, который не высказывал таких резких суждений уж лет десять.- А с другой стороны, что это я привязался к нему и его семейке? Он смотрит и слушает меня с усмешкой, как человек, чьи убеждения нельзя поколебать никакими доводами, а я лезу со своими правилами и дворовыми проповедями... куда-то в темный лес. Они там дрючат друг дружку и деньги в кружку, а я мечу бильярдные шары перед... ними. К тому же я забыл, что сам свинья ещё та и мне не дано порицать, кого бы то ни было... Не хорошо это... И что это со мною сегодня? Нервничаю, лаюсь целое утро, время на то трачу. Надо б мне угомониться..."