Жил себе Петя Семечкин.
Раз – вдруг решил он, что ножи – друзья.
Приходит он в могозин. А могозин этот нозываеццо «Ножи». Стоит он, смотрит на ножи, и слышит голос ножей.
-Петя, Петя, - говорят ножи, - а ты знаешь, как пиздато ходить по улице с ножом за голенищем?
-Ага, гыгы, - ответил Петя.
-А ты бы воткнул, Петь?
-Ага, гыгы. Я – да. Кто-то другой – не, не. Я ш фтыкатель.
-Ну давай, ну давай.
  Купил Петя нож.
Пришел домой, накрыл сам себе стол. Позвонил другу – Яше Серебрянскому – и говорит:
-Яша, у меня сегодня праздник. Он называется «Мой первый нож».
-Очинь харошшо! – ответил Яша. – Отмечай, отмечай, дарогой! Оччень рад за тебя, мой милый друхх!
-Спасибо, - ответил Петя.
И вот, сидит он за столом, трапезничает.  Пузырь белый, высокой, что вовилонская башня, и – если так представить – что он, пузырь, стоит где-нибудь в междуречье, то вроде как и облака летают над его горлышком, и слышен голос Хамурапи.
  А ножик то – он тоже ничего. Он Пете Семечкину кричит:
-Налей, налей.
А куда наливать? Рта нет у ножика. Жопы нет. Глаза нет. Ебтовою мать, что же делать?
-Я не знаю, - замечает Петя, выпивая очередной бокал, - это парадоксально неразрешаемый случай.
-Это хуйня! – кричит нож в ответ. – Выйди на улицу и устрой праздник крови.
Подумал, подумал Петя. Решил Яше Серебрянскому тогда позвонить, уточнить: что ж делать? Идти ли ему на улицу, или что другое предпринять?
-Яшша, - говорит он в телефон, - бухаю я, а мой друг тоже хочет? Но у него другая пища – более духовная, и даже, я хуй его знает – кровавая. Что мне делать, Яша? Подскажи, друх?
-Вопрос философский, -отвечает Яша, - просто так не ответить. Давай позвоним Друзю.
-А давай, - соглашается Петя Семечкин.
И вот, ждет он звонка и бухает, бухает, и голова полна видений – он точно Алексей Похабов, что может силой мысли заглянуть за горизонт и сказать – существует ли хуйня в чистом виде или же это только порождение постиндустриализма.
  И вот – звонок.
  Это Яша.
-Мой друх, - говорит Яша, - звонил Друзю, мы долго совещались. Мы открывали Канта и Гегеля, пытаясь найти истину, однако – вопрос оказался непосильным. Мы решили, что тебе просто попался говорящий нож – случай уникальный, однако – возможный. Мы живем во вселенной, где миры – точно сферы, и иногда они пересекаются, и возникают ультрадевиации.
-Да хуйня, - отвечает Петя Семечкин, - там в магазине все ножи разговаривали. Нихуя не этот. Они все звали.
-А ты кушал тазепам, мой друг? – спрашивает Яша Серебрянский.
-Нет.
-Ты знаешь, что подобное лечится подобным. Когда у человека ангина, то можно съесть очень много мороженного.
-А-а-а.
-Не а, а возьми упаковку тазепама и съешь. А тогда позвони мне и спроси – слышишь ли ты голос ножей?
-Спасибо, Яша. Ты ностоящий друх.
Взял Петя Семечкин упаковку тазепама и съел. И сидит, и ждет. Тут он смотрит – а за окном – светлище. Ебана же ш рот, точно пришествие. Подошел он к окну, и смотрит – и правда – все иначе. И – как будто – навсегда иначе. А в небе огромные летят буквы: «Хуй, пизда».
-Ура! – закричал Петя.
Выскочил он тогда на лестничную клетку, бежит, бежит. И долго так бежит, никак добежать не может. И уже полчаса прошло, а он бежит, бежит. Наконец, выскочил он на тротуар, смотрит в небо – а буквы уж улетели. И только где-то с краю, над крышами синей двадцатиэтажки, осталось свечение и кусочек буквы «а» - последняя которая была.
-Блийа, - вскричал Петя Семечкин.
Пошел он домой, да и спать залег. А что еще было делать – бабы у него не было. Раньше была, да съебалась с Гагиком Волосяном в Евпаторию, бананами да абрикосами торговать. Да, впрочем, оно Петю теперь и не волновало. Его вообще ничего не волновало. Он снял трубку, позвонил Яше и лег в кровать. Он храпел, а Яша ему сказки Пушкина – типа как колыбельную – читал.