III

 
     
   
      Хауптман  Сергей  Горошко оглядел  стоящих перед  ним пятерых  подростков.  Трое из них ели шоколад. Один - вместе с фольгой. 
      - Ванечка, дай на  секундочку. – выругавшись про себя, хауптман забрал у подростка обслюнявленную шоколадку и, освободив ее от фольги, отдал назад.
      - Дети, - сказал Горошко, с отвращением вытирая носовым платком пальцы. –Завтра вы увидите своих мам.
        - Ул-ла-а! – закричал один из детей, хлопая в мясистые короткопалые ладоши.
        - Сейчас  тетя доктор сделает вам укольчик, от которого вы станете сильными и быстрыми, как богатыри. Поняли?
        Один из подростков захныкал, размазывая сопли по лицу..
        - Васенька, не плачь, укольчик небольный.  Фрау Остермайер, начинайте.
        Фрау Остермайер, толстая коротконогая дама пятидесяти лет, член НСДАП с тридцать седьмого года, пришла на смену похищенной доктором Шульцем Ингрид.
        Она раскрыла медицинский бокс из нержавейки. Там лежало пять шприцов. Горошко, завязавший по совету покойной любовницы с морфинизмом, отвел глаза. Укольчик, о котором говорил хауптман, был первитином. Детям предстоял переход линии фронта, а для этого нужны силы. Сам хауптман не раз вводил этот препарат себе во время выполнения заданий, и резонно посчитал, что умственная неполноценность не есть помеха для действия первитина. Переход планировался через двое суток, но Горошко решил опробовать действие наркотика заранее, чтобы не столкнуться в деле с его побочными эффектами.
        После общения со слабоумными детьми, хауптману Горошко предстояло общение с оберстом Декснером, слишком умным руководителем диверсионной школы «Абверкоманда – 256».
        Декснер - сухопарый, пожилой, с кустистыми черными бровями, в сорок первом под Москвой  лишился правой руки. Он имел дурное обыкновение во время курения вставлять сигарету между большим и указательным пальцами своего протеза, выкрашенного под человеческое тело.
        - Сергей, я знаю о ваших переживаниях. – оберст Декснер и Горошко курили, стоя на веранде добротного дома, за последние три года побывавшего сельсоветом,  казармой и немецкой комендатурой.  – Надеюсь,  это не повлияет на выполнение  задания.
        - Герр оберст, можете на меня положиться. – ответил Горошко, стряхивая пепел в подступивший к веранде малиновый куст.
        - Мы будем вас ждать, хауптман… И, поверьте, вам есть для чего возвращаться.
        - Я вернусь, герр оберст.
        -В прошлой выброске было пять пар. Наши источники за линией фронта зафиксировали одну диверсию – подрыв паровоза с помощью взрывчатки, замаскированной под уголь.
        - Это вообще-то партизанские штучки. – сказал Горошко. – Я у них позаимствовал…               
            - Достоверно известно о добровольной сдаче в плен русским трех пар. – продолжил Декснер. - Судьба еще одной пары неизвестна.  Надеюсь, эта ваша авантюра с умственно отсталыми детьми будет иметь больший эффект. Потому что из Берлина стали приглядываться к нашей возне с  русским гитлерюгендом. Нужен результат.
        - Герр оберст, я гарантирую результат. – сказал Горошко, посмотрев в  колючие светлые глаза Декснера, поблескивающие из-под мохнатых жестких бровей. – Самое трудное – беспрепятсвенно доставить их к целям. А там они сработают лучше нормальных.
        - Вы уверены, что инструктора  смогли растолковать им все, как надо?
        - Им от тринадцати до пятнадцати. По развитию – кому три, кому шесть. Больше всего дети нуждаются в теплоте и ласке. А кто способен дать это больше мамы? Они идут на встречу со своими мамами и сделают все, чтобы эта встреча состоялась.
        - Ну и циник же вы, хауптман.
        - - По сравнению с тем, что выпало на долю остальных слабоумных из этого детдома… В наступившие времена я не самый прожженый циник, герр оберст.
        - Что требуется от меня кроме уже сделанного?
        - Возьмите под личный контроль обеспечение нашего перехода. Чтобы артиллерия и пехота имитировали ночную атаку как надо.  Красных надо отвлечь. Нам бедет трудно с детьми, хотя за месяц я поднатаскал и в физподготовке и в маскировке.
        - Гарантирую,  хауптман… А теперь идите и гляньте, как действует на ваших курсантов первитин. Прошло четверть часа после инъекции.
        - Слушаюсь, герр оберст. 
                                                              IV


    Фофоресцирующие стрелки на часах Горошко подкрались к трем ночи. Хауптман и его слабоумный подопечный достигли конечной цели своего маршрута без отклонения от графика.             
      Перед  переправой позиции русских были обстреляны из реактивных минометов. Под раздирающий душу вой рукотворных комет группа Горошко грузилась в десантную резиновую лодку. В группе было пять пар - ефрейтор Шилов – Петя, рядовой Гогоберидзе - Ваня, унтер-офицер Бондаренко – Ваня-второй, рядовой Турчин – Артурчик и хауптман Горошко с Васенькой. Когда они в четыре весла плыли по реке,  отряд диверсантов Абвера, прибывший на русский берег заранее, уcтроил отвлекающий ночной бой. В паре километров от лодки небо вспарывали трассеры, хлопали гранатные разрывы. В черную воду с шустрым плеском падали умершие пули. Подчиненные Горошко орудовали веслами, хауптман сидел на носу лодки, а подростки расположилиись на рюкзаках с диверсионных скарбом. Рюкзаки предназначались для взрослой половины группы. Единственной ношей подростков  был пистолет - ракетница. За прошедший месяц все детдомовцы привыкли к нему, стреляли из него под присмотров инструкторов и считали своей игрушкой, которую прислала мама. И теперь они послушно плыли в лодке, для того, чтобы через несколько часов выстрелом из ракетницы позвать ее. Для каждого из подростков было определено свое место. Артурчик должен был стрелять белой ракетой возле моста.  Ваня-первый - зеленой ракетой  у железнодорожного вокзала, Ваня-второй – желтой возле базы ГСМ, Петя – красной - у продсклада. Васеньке, ведомому хауптманом Горошко, предстояла самая трудная задача. Синей ракете, ждущей своего часау него в  ракетнице, надлежало взвиться в небо рядом с огромной колонной военной техники, железной змеей ползущей по ночной дороге. Мост, вокзал и склады находились в городской черте, были недвижимы, слабее охранялись  и предоставляли намного больше шансов спокойно оставить слабоумного диверсанта ждать свою маму.
        Но месяц, потраченный хауптманом на этих несчастных, не прошел зря. Уже четверть часа, как хауптман и Васенька лежали под днищем подбитого и выгоревшего  КВ с открытыми люками и голыми катками.  Танк стоял, покосившись, среди непаханого поля. С одной стороны была опушка леса, с другой, в полусотне метров - грунтовая дорога, на которой застыла гигантская войсковая колонна. Она остановилась, потому что абверовские агенты распространили дезинформацию о минировании дорог. И сейчас, ночью, на дороге впереди колонны советские саперы искали мнимые мины.
        Васенька был самый тщедушный и уродливо выглядящий из всех детей, отобранных Горошко в детдоме. При этом он же являлся самым сильным, выносливым и сообразительным, если это понятие применимо к тринадцатилетнему с умом трехлетнего. Его несуразную фигуру с очень маленькой головой на покатых плечах скрадывала маскировочная накидка, имитирующая палую буро-зеленую листву. Звук его шагов гасился обутыми на тощие ноги добротными ботинками с высокими берцами и толстой каучуковой подошвой. От холода Васеньку защищали цигейковая ушанка, ватные штаны, теплый вязаный свитер и старенькое черное пальто. Первитин введенный Васеньке перед выходом не дал ему устать во время перехода. Он нетерпеливо ерзал, лежа под танком рядом с Горошко, а тот поглядывал на часы. Наконец, стрелки встали на три пятнадцать.
      - Васенька, мне пора. – сказал Горошко. – Мама скоро будет здесь. Ты помнишь все?
      - Мама в самолете  полетит. – прошептал Васенька. – Васенька к машинам пойдет,  ракету  - стрель! И мама увидет Васеньку.
      - Правильно. – сказал Горошко, похлопав подростка по узкой спине. – Дядя Сережа пошел.  Фюрер просил другим детям мам найти.
      - А мне страшно не будет? – спросил Васенька, шмыгнув носом. – Я бояться буду.
      - Фюрер тогда маме по рации скажет, чтобы она тебя не искала. – сказал Горошко, начиная раздражаться.  – Маме и фюреру боягузы не нужны.
      - Дядя Сережа, не говорите фюреру. – жалобно попросил Васенька. – Я не боягуз…
      - Хорошо, не скажу. – заверил Горошко. – Только если тебя встретят – сразу ракету пускай… А то пока будешь разговаривать, мама мимо пролетит. Все, Васенька, дядя Сережа спешит…
      - Поспешишь – людей насмешишь. – сказал вдруг Васенька совосем другим голосом, твердым и разумным.
      - Чего? – удивленно спросил Горошко, дернувшись было, чтобы выбраться из-под танка.
      -Того. – ответил Васенька и  хауптман почувствовал, как в его живот ткнулся ствол ракетницы. – В СМЕРШе, сука, расскажешь, как ты детям помогаешь.
      - Слышишь, Васенька… - начал Горошко.
      - Не дергайся! – перебил тот. –А то я тебе щас устрою вырванные годы!
      - Васенька, сейчас мама будет лететь. – дребезжащим  от бессильной ярости  голосом процедил хауптман. – Как же ты ее позовешь?
      - У меня мамку батя по пьяной лавочке зарезал. Я маленький был… И батю в тюрьму забрали и где он сейчас я не знаю… Да и хрен с ним…
      - Слушай, гаденыш. – сказал Горошко, смотря  на белеющее в полутьме личико подростка. – Эта ракетница с секретом. Выстрелишь – меня убьешь, конечно… И сам погибнешь,понял?!
      В рукоятке ракетницы абверовскими умельцами был встроен механизм, убивающий стрелка при первом же нажатии спускового крючка.
      - Если ты про взрывчатку в рукоятке, то я ее обезвредил. Отвинтил щечку и детонатор вынул. – сказал Васенька. – Нема дурных.
      - Ты смотри, какие мы умные. – процедил Горошко, незаметным движением кисти ныряя за пазуху. – Другие тоже такие, а, Васенька?
      - Один я такой. – ответил подросток. – Васька-Одессит, а не Васенька, понял ты, поц?! Меня в детдоме уважали. Две отсидки по малолетке.  В Одессе-маме воры брали на скачок… В форточки нырял, карманы мыл, на шухере стоял… При наших, при ваших. Фрицы  детдом заняли, так я дурака изобразил, чтобы работать не заставляли, понял, да?.
      - Ну ты, жемчужина у моря... Занесло ж тебя в Белоруссию… – Горошко акуратно взялся за рукоять спрятанного за пазуху ТТ. – Сдавать поведешь?
      - А то. Гадом бу…– Горошко нажал на спуск.
      Бывший  советский десантник,  профессиональный диверсант-инструктор промахнулся в лицо ребенка с расстояния в полметра.  Была ли виной тому неудобная поза, или накидка, меняющая силуэт, но пуля, покинувшая дульный срез хауптмановского ТТ лишь задела висок Васеньки, контузив его при этом  и сбив ушанку.
      Васенька выстрелил практически одновременно с хауптманом Горошко. Синяя ракета поразила хауптмана в область печени и взорвалась внутри  его торса.  Горошко забился в судорогах. В его животе сияла синяя ослепительная звезда, но сам он уже был тому не свидетель. Васенька потерял сознание, но пробыл без него недолго, минуты две. Очнулся , когда солдаты из замершей на дороге колонны, подбежали к танку, привлеченные выстрелом  и синей вспышкой. Они вытащили Ваську-Одессита из-под танка, откуда валил чадный, воняющий жженым мясом дым.
      - Ты чего там делал? – пожилой усатый солдат  поставил Ваську на нетвердые ноги, слегка встряхнул и заглянул в лицо.
      Из пулевой ссадины на виске у Васьки сочилась кровь. Он  отер ее рукавом пальто и сказал:
      - К старшему ведите. Здесь серьезное дело, в двух словах не нарисуешь.
      - Тут человек мертвый  горит синим пламенем. – воскликнул, заглянув под КВ,  другой солдат, белоголовый молодой парень. – Чё тут было-то, ёпт… Слишь, Дрюх, малец-то непростой, посмотри, что надето на ем...
      - Эй, ребята. – сказал третий солдат, коренастый азиат. – Воздух кажись…
      Действительно, с запада  нарастал с каждой секундой шум массы самолетных  моторов. В безоблачное звездное небо уперся частокол прожекторов.  Где-то вдалеке заухали зенитки, затрещали пулеметы.
        Над городом, зашоренным светомаскировкой, взлетела зеленая ракета.
      - Ваня-первый. – сказал Васька-Одессит и заплакал, сухо, как старичок.
                                               

                                    ЭПИЛОГ


    …За зеленой ракетой, почти одновременно, взлететли красная и желтая. Через несколько минут, когда меня подводили к командирской машине, а к мосту бежали солдаты, со стороны реки взвилась белая ракета. Мост. Артурчик. Добрый неуклюжий колобок, вечный ребенок. Смеялся по любому поводу... Ваня-первый, Ваня-второй и Петя - те вообще дураки-дураками были. Ваня-первый шоколадки с фольгой жрал… Петя ссался по ночам…  Жалко их всех до ужаса. Но умерли счастливо – думали мама прилетит на «Юнкерсе»…
    После месяца допросов меня отвезли в колонию в Могилев. На два года. Там и в комсомол вступил и восемь классов закончил. А потом за мной пришел папа. Тот пожилой солдат, что меня из-под танка вытаскивал. Он одессит, часовых дел мастер, за убийство жены и ее  любовника сел в тюрьму. В тридцать третьем. Ребенок у него был, инвалид детства, попал в детдом. Я. Когда война началась, папа в штрафбат записался, искупил кровью и всю войну прошел. Закончил у Рейхстага. Потом разыскал меня, Ваську-Одессита, и забрал в Одессу. Обучил своему ремеслу и рано помер. И я всю жизнь просидел в будке на Новом рынке, возвращая душу в часы. Был Васька-Одессит – стал Вася-Циферблат. Не пил, не курил, женщин не любил и детей из-за этого не оставил. Но вся Молдаванка знала – если что с часами – иди к Васе-Циферблату. Никто не починит – он починит. Вот и все обо мне. Хотя нет, не все.
    Одессит из меня, как из утюга катамаран. Я тому полуфрицу под танком врал все. Я всем всегда врал. Кто мои родители мне вообще известно не было. Моя память жизни начинается с детдома. Детдом, врачи, другой детдом, другие врачи. И везде меня били сверстники, потому что я был  страшный, смешной и слабый. Как-то получилось, что я раз дурака включил, другой…  Вижу – помогает, меньше цепляются, больше прощают. А в том детдоме под Минском меня уже никто не бил, наоборот, я всем заправлял. Навешал лапши, что из Одессы-мамы  приблатненный… А когда фрицы пришли, они заставляли окопы рыть… Я дуриком прикинулся, чтобы не работать. Перебрался к слабоумным, просидел с ними месяц.  Книжки читал… В минском детдоме был  хороший учитель русской литературы, он меня чтением заразил. Всю жизнь с книгой не расстаюсь.
      А ботинки фрицевские так со мной и остались. Все СМЕРШевцы отобрали, даже штаны и свитер.  А ботинки оставили почему-то… Добротные… Конечно, не без ремонта, но носил я их года до пятидесятого. А когда развалились, выбрасывать не стал. Под кроватью годами стояли.  Вечные…  Я  доставал их иногда, придя после работы с надавленным моноклем глазом, и вспоминал, как все было…  Жизнь пролетела в часовой будке, как один миг.  Вспоминать не о чем и незачем. Денег прикопил, да что они – бумага… Я иногда жалею, о том, что моя ракета не увидела неба. Вдруг в тот день моя мама все-таки  пролетала надо мной в самолете…


                                                       

                                        КОНЕЦ