Пронизывающий ветер хозяйничал на пристани Борисоглебска-Колымского, раскачивал суда, трепал вылинявшие флаги. Федор и Вера, обнявшись, стояли у трапа. Вера уже не рыдала, лишь жалобно всхлипывала. Федор грел руки у Верки в трусах, - со стороны, под пальто, не разберешь, а им обоим приятно.
    - Вот что я тебе скажу, Верунь. - наконец решился Федор, нервно впиваясь ногтями в мясистый зад жены. - Ты женщина страстная, горячая. Нелегко тебе будет ждать. Восемь месяцев все-таки...
    Верка тотчас умолкла, напряженно вслушиваясь в мужнины слова. Федор же продолжал.
    - И мне тоже смысла нет на яйца себе наступать. Все может быть там, в Лимонии. В общем, так: верность хранить не обещаю...
    Вера слабо ойкнула.
- ... Но и с тебя того требовать не буду. Оба мы молодые. Что естественно, то и нормально. И нечего ханжеской моралью голову себе забивать.
    Вера снова зарыдала. Потом, поднявшись на цыпочки, притянула к себе мужа и как-то с особенным жаром поцеловала его.
    Федор решительно вырвался из объятий жены и твердыми шагами поднялся по трапу на эсминец. Отдали концы. Грянул марш. Жены на пристани страшно, по-звериному завыли. Моряки с тяжелым сердцем расходились по местам. Плавание начиналось.
Федор стоял на палубе, глядя на уплывающий берег. Слезы щипали ему глаза, першили в горле. Но Федор чувствовал себя настоящим сексуальным революционером, презревшим тысячелетнюю тупость предков. Он был горд собой.
    ***
    До берегов Лимонии пилить долго; а если при этом за сто миль обходить порты и оживленные морские трассы, то и того дольше. Вынужденным бездельем команды воспользовался замполит. Что ни день, собирал он людей, и долго усыпляющее рассказывал про моральный облик советского человека, про коварство иностранных красавиц и про те жуткие последствия, к которым ведет потеря бдительности.
- Запомните! - грозил он экипажу, делая страшные глаза. - Утрата нашего советского генофонда приравнивается к утечке военной тайны. И карать за это мы будем по той же статье! Ясно вам, кобелёры внеуставные?!
Народ безмолвствовал, потрясенный. Во всяком случае, те, кто еще не уснул.
***
... Низко пригнувшись, Федор вошел в невысокую дверь. Девочки обернусь. Общее изумленное "О-о-о!" перешло в заливистый смех. Смущенного Федю девчонки силком усадили на циновки, повиснув на рукавах, по две на каждом. Пятая же, тонкая, миниатюрная, уселась к Федору на колени, проворно расстегнула до пояса мокрую от тропической жары рубаху. В руках у нее появилась черного лака с золотом посудина. Мурлыча что-то под нос, она макала туда губку и осторожно обтирала ему лицо, шею, грудь, плечи. Отмытые места она тут же слегка целовала, щекоча Федю пухлыми губами... Было дьявольски приятно. Федор наконец расслабился, осмелел, протянул руку и стал гладить раскосую красавицу по колючей, небритой щеке...
- Сдурел никак! - сказала на то лимоночка голосом старпома.
Федор отдернул руку. И точно, красная, обгоревшая рожа старшего помощника зависла прямо над ним.
- Дыхни! - потребовал старпом.
Федор дыхнул. Старпом, без ошибки различавший на выхлопе семь сортов спирта и двадцать девять вариантов бормотухи, несколько успокоился.
- Смотри у меня! Педерсии не потерплю!
- Да я вот...
- Дрыхнешь ты вот! - вмешался в дискуссию неутомимый замполит. - И не будешь знать, как должен будешь поступить в критической ситуации. А враг не дремлет! Например, был еще такой случай. Служила в одном заграничном порту одна местная девушка, якобы переводчица...
***
    В Цитрусовый залив они пришли днем. Еще в море их встретил сторожевик, на борт поднялись лоцман и несколько лимонских офицеров. Вспарывая острым штевнем желтые прибрежные воды, эсминец входил в акваторию. Порт мало походил на сумрачное зеркало Борисоглебска-Колымского, скорее на огромную пеструю ярмарочную площадь: и там и тут по желтой глади были разбросаны сотни разноцветных и разнокалиберных джонок. Вход советского корабля произвел фурор. Со всех концов порта наперерез эсминцу рванули десятки лодок; мужчины и женщины на них кричали, смеясь, предлагая товары, фрукты, рыбу...
- Уберите их с курса нахрен! - взмолился капитан. - Потоплю ведь!
Один из лимонских офицеров взял микрофон, что-то сказал на своем странном языке. Мощные динамики эхом разнесли резкие мяукающие звуки по всей акватории.
Никакого впечатления.
Хмыкнув, офицер спустился из рубки на нос. По-хозяйски подошел к спаренной пулеметной установке, и, прежде чем советские друзья успели что-то сообразить, открыл огонь.
Крики ужаса заглушили пулеметную очередь. Джонки судорожно заметались, ища спасения. Вода окрасилась в розовый цвет, как в плохом голливудском боевике. Во мгновение ока фарватер опустел.
- Еще нарожают! - по-русски сказал лимонский офицер окаменевшим от ужаса россиянам и засмеялся.
***
База, где Федор помогал Демократической Республике Лимонии налаживать свой военно-морской флот, представляла собой обширный квадрат, одной стороной примыкающий к морю, а с трех других ограниченный высоким забором с колючей проволокой. Вдоль забора бегали четыре овчарки (по стальному тросу) и замполит (по зову сердца). Покинуть базу без санкции начальства не представлялось возможным. Да первые месяцы было и не до того: за каждым советским специалистом закрепили по пять-шесть лимонцев, которых надлежало в кратчайшие сроки обучить всем тонкостям морского дела.
Но дело шло туго: то ли мешал языковой барьер, то ли отсутствие у лимонцев элементарной технической грамотности. Впрочем, это их нисколько не огорчало. Если что-то не получалось, лимонцы просто бросали инструменты и, с буддистской невозмутимостью, тут же забывали о возникшей проблеме. Раздражение педантичного и последовательного в работе Федора было им непонятно.
А Федор и впрямь с каждым днем становился все более стервозным. Было с чего: он обнаружил у себя явные признаки половой слабости. В том смысле, что раньше, проснувшись утром, он мог запросто согнуть свой корешок одной левой, а теперь это и двумя руками сделать не получалось! Других сфер деятельности половая слабость не затрагивала; Федор по-прежнему мог голыми пальцами открутить гайку, которую четверо лимонцев, пыхтя и припердывая, затягивали трехдюймовым ключом.
- А девочки тут у вас есть? - как-то во время перекура спросил Федор самого бойкого из своих подопечных, Петеньку (его настоящего цитрусового имени Федор выговорить не мог).
Долгого и красноречивого ответа Петеньки Федор сначала не мог понять; поняв, не мог поверить ушам. А довел Петенька до него вполне простую идею: зачем, рискуя жизнью, лезть через колючую проволоку, а затем, рискуя здоровьем, идти к дорогим и грязным девкам, когда прямо на базе можно встретить чистого приятного парня, который к тому же и возьмет вдвое дешевле? Например, такого симпатягу, как он сам, Петенька?
Первым импульсом Федора было шлепнуть Петеньку ладонью по макушке, чтобы тот, как гвоздь, по самую шляпку вошел в болотистую землю Лимонии. Но слова замполита о выдержке и самоконтроле, видать, запали Федору в душу, поскольку вместо этого он лишь пошел в штаб и корректно настоял, чтобы Петеньку перевели в другую бригаду. Проблему с девками Федор решил развести самостоятельно.
А вот это оказалось нелегко.
Нет, женщины в тех краях были недороги: то ли доллар, то ли полтора, в пересчете с местных цитронгов. И за границу базы советских иногда выпускали. И даже замполит не за всеми мог уследить. Проблема была в самом Федоре.
Он и среди своих выделялся гренадерской статью; в Лимонии же и вовсе производил фурор. Куда бы он не пошел, за ним следовала толпа разинувших рот местных жителей. "А за слоном толпы зевак ходили"... Кстати, слоны в Лимонии как раз были не в диковинку, никто на них внимания не обращал. А вот Федор... Не веря глазам, лимонцы подходили, щупали, трогали его. Федор потом, матерясь, покупал бутылку самой дешевой рисовой водки и, под возмущенное верещание толпы, мыл ей руки, оттирал места прикосновения.
Идти с таким эскортом в чайный домик было политическим самоубийством. Тем более что лимонцы имели прирожденный талант стучать.
***
Дни проходили уныло. После смены Федор часами сидел на марсе, навалившись на перила и тоскливо глядя через забор. Вот по дороге тяжело бредет беременная лимонка с изможденным лицом. Вот она со стоном опускается прямо на землю и, за какие-нибудь двадцать минут, рожает. Родив, недолго отдыхает, затем встает, забрасывает новорожденного в канаву и медленно идет дальше. Кровавая дорожка тянется по желтой глине вслед за ней...
Тяжко вздохнув, Федор развернулся на 180 градусов. В родной части пейзаж был не более благостный. Под сенью большого баньяна проходило партсобрание. Обсуждали офицера, застигнутого у чайного домика. Несчастный плакал и обещал смыть позор кровью. Лица старпома, замполита и секретчика были инквизиторски бесстрастными. Офицера ждал крах карьеры, исключение из партии и ближайший самолет в Союз.
Жизнь представлялась безнадежной. Федор снова вздохнул, поправил в штанине не опадающий кол и закурил.
***
А потом в жизни Федора случился подвиг.
Как и все подвиги, он подкрался незаметно, бесшумно ступая мягкими лапами. Корабль, который советские специалисты готовили для передачи лимонским товарищам, только что прошел ходовые испытания в Цитралевой бухте. Над водой висел густой, как медицинская вата, туман. Корабль стоял недалеко от заросших пышной зеленью прибрежных скал. Федор как раз закончил отладку зенитного автомата и шарил глазами по берегу, подыскивая в ватных просветах достойную цель для тестирования.
И вдруг, из тумана, внезапно - мандаринский сторожевик.
Как известно, государственная идеология как Лимонии, так и Мандаринии базируется на незыблемых принципах троцкизма-бухаризма. Спор о том, какая держава придерживается учения более неуклонно, в те времена принял форму открытого военного конфликта.
Нежданная встреча произвела на оба экипажа шоковое впечатление. На несколько секунд стороны замерли, заворожено таращась друг на друга. Потом поднялся жуткий ор, и все бросились к орудиям.
Федору сверху, с площадки зенитного автомата, все было видно как на ладони. Он отчетливо видел, как мандаринцы сорвали чехол с носового орудия, как они трясущимися руками вставляли щель приемника ленту со снарядами. Федор никогда не отличался высокой скоростью мыслительного процесса. Но тогда он как-то сразу отчетливо осознал - не холодным мозгом, а всей трепещущей жопой, - что по ним будут стрелять.
Далеко ходить было не надо. Федор резко развернул зенитное орудие и нажал на гашетку. Сначала снаряды легли слишком низко, но Федор, не останавливая стрельбы, повел дорожку из фонтанчиков по воде к сторожевику, по борту поднялся до рубки, поелозил по ней, забавляясь видом разлетающихся листов обшивки. Все это напоминало компьютерную игру - но не современную, с навороченной графикой, а те примитивные стрелялки в чешских игровых автоматах, которыми Федя так увлекался в детстве. Потом вдруг что-то оглушительно ухнуло, и мандаринское судно исчезло за клубами едкого черного дыма.
Эхо канонады пометалось между скалами и заглохло. Солнце поднялось выше. Ватный туман рассеялся. Воды Цитралевого залива были зеркально безмятежны. Вражеский корабль как бы и вовсе никогда не существовал - вместе с экипажем.
***
Случись тогда в части замполит, не миновать бы Федору трибунала как разжигателю третьей мировой войны. Но тот, на счастье был в командировке, а прочее командование, малодушно радуясь тому, что осталось живо, даже устроило Федору благодарственный банкет. На торжестве присутствовали довольные донельзя лимонские товарищи, их генерал вручил Феде маленькую жестяную медальку и объявил его Ароматным Лимонным Героем третьей степени.
На пиру Федор впервые увидел Ли.
Переводчица Ли смотрела на него снизу вверх, во всех смыслах этого слова. Глаза ее горели обожанием. Мужественный щетинистый гигант с зелеными глазами - во всей многомиллионной Лимонии таких не было ни одного. Когда чопорная торжественная часть мероприятия сменилась безудержной пьянкой, и советские товарищи утеряли четкость зрения и мысли (а их лимонские коллеги уже давным-давно бесчувственно лежали под столами), Ли пододвинулась ближе к Федору, деликатно взяла его за руку и вдруг прижалась щекой к его огромной шершавой ладони.
По-русски Ли говорила неплохо, но слова тут были не нужны абсолютно.
Большая Любовь пришла к Федору.
Из-за стола они незаметно откочевали к скамейке за мастерскими. Там они сидели часа два, обнявшись и целуясь до одури. Но их то и дело доставали желающие выпить с героем, и Федор решился.
- Пойдем на корабль!
Следующие полчаса они метались по кораблю. Федор лихорадочно подыскивал укромное место. В кубрик! Но там лежали какие-то пьяные дядьки. На марс! Оттуда кто-то смачно рыгал. Каптерка была заперта, в рубку черт принес дежурного, возле орудийной башни играли в карты, в логове механиков было настолько грязно и мерзко, что у Феди просто не хватило духу разложить фарфоровое белое тело Ли на промасленном брезенте. В отчаянии они выбрались на палубу.
- Ничего, - сказала Ли. - Я приду снова. Все будет хорошо.
С берега доносилось громкое злобное мяуканье. Лимонский замполит отчаянно пытался поднять из мертвых свое полегшее воинство.
Любовь огромного Федора и маленькой Ли продолжалась много месяцев. В ней было все - радость и отчаяние, надежда и бессонница, редкие встречи, тайные прикосновения рук, синхронное биение сердец, электрические искры, проскальзывающие между дрожащими телами и все прочие атрибуты Настоящей Большой Любви.
Не было только одного - логического завершения.
***
В Союз наши уходили тайно, не попрощавшись с лимонскими товарищами. Суровые мужчины увозили назад на Родину свой не проданный, не разменянный, не растраченный генофонд. Тем не менее, когда, в обстановке строжайшей секретности, глубокой ночью они вошли в Борисоглебский порт, жены плавсостава уже стояли на пирсе, держа подол в зубах.
Веры среди них не было.
- Федя! Покарауль барахлишко!
Это старпом. Он бросил к ногам Федора два жутких размеров чемодана, и, придерживая жену пониже талии, исчез с ней в темном проулке между контейнерами. Его примеру немедленно последовали и другие моряки. Оно и понятно. В офицерской общаге обычно живут в одной комнате с детьми, тещами... Во мгновение ока Федор остался стоять один на ярко освещенном пирсе, среди россыпи багажа.
- Да пошли вы все! - запоздало возмутился он.
По портовым закоулкам, деликатно огибая ритмично вздымающиеся тут и там зады товарищей, Федор прошел к выходу. Поймал попутку, доехал до дома. Позвонил. Сердце молотом стучало в груди.
Вера долго не открывала. Наконец дверь распахнулась. Вера, в наброшенной шинели, с голыми ногами, стояла на пороге. Увидела Федора - и окаменела.
- Веруся... Веруш... Верочка...
Вера не отвечала. Федор погладил ее по волосам. Вера никак не отреагировала на ласку, лишь сжалась, как от боли, кутаясь в шинель.
Тут-то Федор и заметил, что шинель-то не его!
Отстранив жену, он прошел в комнату. На диване ерзал лысый полуголый мужичок. В панике он засунул обе ноги в одну штанину, и теперь тщетно пытался подняться, похожий на русалку, выброшенную на берег. Мужичок увидел Федора и побелел как бумага.
- Федь, Федь... Не надо...
Федор узнал его. Это был боцман с пневмосудна, по кличке Скарабей. Известен сей жучок был своим тотальным неуспехом средь женской половины гарнизона, а потому шарики свои катал лишь там, где шанса получить дамский отказ не могло было быть в принципе.
Скарабей зажмурил глаза и приготовился умереть.
Ноги отказались служить Федору. Он по стенке сполз на пол, и вдруг захохотал, вытирая текущие слезы. До истерики, до боли в животе.
- Ры-ре-революционер, блин, сексуальный!
И снова хохотал - до полного изнеможения.