Секретарь комитета комсомола Лидия Кравцова, – невзрачная девушка с мучнистым лицом, обвела взглядом притихших рабочих агрегатного завода, и начала собрание трудового коллектива дрожащим от возмущения голосом:
– Товарищи! Мы собрались здесь сегодня, чтобы обсудить поведение Антона Крюкова. Мы все знаем Антона как передовика производства, комсомольца, доброго и отзывчивого парня. Но как обманчиво бывает наше представление о человеке! Так, мне поступило письмо от супруги Крюкова. Волна гнева и негодования охватила меня, после того как я ознакомилась с этим пропитанным болью посланием. Товарищи, что ж это делается-то, а? На какую подлость и низость способен человек? Да что там говорить, сейчас я прочту вам это письмо. У нас не должно быть никаких тайн друг от друга. Ведь мы, заводчане – это одна большая дружная семья. А в семье, как известно, не без урода.
Кравцова зло посмотрела на сидящего в первом ряду Антона. Крюков был огромного роста, широкоплечий, с наголо бритой головой. Он виновато заерзал в кресле, не зная, куда деть мускулистые руки.
Лидия взяла тетрадный лист и стала громко, с выражением читать:
«Я пишу вам это письмо в надежде на поддержку и понимание. Больше мне не к кому обратиться. На ваших глазах рушится ячейка общества – крепкая советская семья. Дело в том, что мой муж Антон Крюков, который работает на вашем заводе и состоит в комсомольской организации, совершенно перестал обращать на меня внимание как на женщину. Ну, вы понимаете, о чем я. Этот факт меня очень сильно удручает, – даже упала производительность труда. Но самое чудовищное, что я знаю, почему это происходит. Мне очень тяжело об этом писать, поверьте. Но я должна. Я не могу больше молчать и смотреть, как деградирует близкий мне человек. И я заявляю со всей, свойственной коммунистам, прямотой: мой муж – онанист!».
Из зала послышалось неодобрительное шевеление. Раздались сдавленные смешки. Крюков опустил голову, и густо покраснел.
Выдержав небольшую паузу, Кравцова продолжила:
«Эта страшная правда открылась мне случайно. Хотя, я уже давно начала подозревать неладное, – уж больно долго Антон стал пропадать в туалете, прихватив с собой журнал «Работница» или «Крестьянка». Но однажды, я имела неудовольствие убедиться в своих подозрениях лично. Мне стыдно признаться, но я подсматривала за Антоном в ванной. Да, да, вот до чего можно довести советскую женщину. Так вот, то, что я увидела, не входит ни в какие рамки. Лежа в ванной, мой муж ухватился своим огромным, мозолистым кулаком за собственный коротенький хуек, как за шпиндель от фрезера, и совершал яростные возвратно-поступательные движения…».
– Во дает Антоха! – не сдержавшись, выкрикнул бригадир Петрович, и громко расхохотался. Однако, встретившись с суровым взглядом Кравцовой, он тут же осекся, закашлялся и затих.
– Я попрошу отнестись к этому вопросу ко всей серьезностью! Речь идет о нашем товарище, комсомольце. Тут семья рушится, а вам бы все хихоньки да хаханьки! – недовольно сказала Кравцова, и продолжила читать письмо:
«Скажу сразу, я очень возмутилась, увидев такую картину. Еще бы! При живой жене такой мерзостью заниматься! А я на что ему тогда? Вот ведь сволочь, думаю. И как заору через дверь: «что ж ты делаешь, сука?». А он мне в ответ: «отъебись, жирная тварь!» Вот ведь оно чо. Ну, конечно, я немного пополнела после свадьбы, ну так что ж, теперь, дрочить можно? Кто ему, голодранцу, такое право давал? Родина, партия, комсомол, – разрешали ему этим заниматься? Нет! А что ж он творит то тогда, паразит? И детей то нету ведь у нас. А он потенциальных ребятишек наших, может быть будущих комсомольцев, в унитаз спускает, гнида! А это уже преступление перед государством, я считаю. Я прошу честно, по-коммунистически бескомпромиссно  разобраться в данной ситуации, и повлиять на моего мужа», – дочитала Кравцова, и отложила листок.
В зале повисла тишина. Председатель райкома Петр Петрович Удальцов снял винтажные очки с массивной роговой оправой, и старательно протер линзы платком. Затем нацепил их на нос, пристально посмотрел в зал, и спросил:
– Какие будут соображения, товарищи?
– Исключить его, нахуй, из комсомола! – выкрикнул шлифовщик Никифоров.
– За что исключать? А ты бабу его видел? – возразил слесарь Фердыщенко.
– Какая ни есть, а все же баба! И надо драть ее, как сидорову козу, а не суходрочкой заниматься! Вон же, сама пишет, что от недоеба производительность труда падает, - поддержал обмен мнениями наладчик Кривов.
– Я бы попросила не выражаться, товарищи, - осадила перепалку Кравцова, и обратилась к Крюкову:
– А ты что нам скажешь, друг ситный?
Антон с красной рожей, от которой, казалось, можно было запросто прикурить папироску, поднялся на сцену, и с трудом проговорил:
– Простите меня, товарищи. Я обещаю, что этого больше не повторится.
– Бог простит. Экий ты идиот, Крюков. Напакостил, а как отвечать – в кусты? Нет уж, – заявила Кравцова, – Ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы исключить товарища Крюкова из комсомола?
Только три человека из зала неохотно подняли руки.
– Мда… Я гляжу, у нас на заводе одни онанисты работают. Вон как заступаются за тебя, Крюков. Ну ладно, повезло тебе на этот раз. Ограничимся строгим выговором. Но смотри, только попробуй жену не оттрахать как следует, мы тебя тогда из партии исключим, сволочь, – угрожающе произнесла Кравцова.
– Собрание закончено. Все свободны, товарищи, – громко сказал Удальцов.
Зал стал быстро пустеть. Антон, совершенно подавленный, сидел в кресле, и, видимо, собирался заплакать.
Петр Петрович задержался, подошел к Крюкову и по-отечески похлопал его по плечу:
– Ничего, ничего, – с сочувствием в голосе сказал Удальцов, – у меня ведь у самого такой грех был, если честно.
– Правда? – поднял голову Антон.
– Да. В армии сержант у нас был, Голиченко его фамилия, как сейчас помню. Так вот, бывало, рассадит он нас, молодых, по периметру в ленинской комнате. А на середину бюст Ильича поставит. И говорит: «Ну, шо, щеглы, сейчас у нас будет политзанятие». И дает команду: «Наяривай!». И мы, значит, дрочим наперегонки. Кто первый отстреляется – тому банка сгущенки. Стыдно признаться, но как на Ленина взгляну – сразу кончаю. А ты любишь сгущенку? Да уж, были времена… И ведь ничего, большим человеком стал, как видишь. Так что ты не переживай особо, – быстро проговорил Удальцов, и еще раз похлопал по плечу Антона.
–  Спасибо вам, – произнес Антон, и впервые за весь вечер робко улыбнулся.