За сваи 40 лет, отданные атечественой жорналистике, уважаимые камрады, я много што павидал, хехе. В 1920-м с басмачами гонял красных аскероф, в 1924-м с красными аскерами – басмачей. Партия и правительство прастили мне прежние маи прегрешения. И вот сичас, в сваи 92 года, я живу тихо в камуналке возле метро Кузьминки со сваей многочисленной радней – старый, потслеповатый, мудрый узбеко-таджыг с финно-угорскими и англо-саксонскими карнями, чувствуя, што што-то беспесды времяя ат времени шевелитца не только внутри миня, но и снаружи.

Внутри – васпаминания шопесдец. Снаружи – ясен хуй, што может шевецца, хехе. Па части пелоток (не путать с тюбетейками, фесками, чалмами и буденофками) я фсегда неибаца был бальшой ахотник. Астаюсь им и сейчас. Паэтому, уважаимые камрады, призываю вас, прадев фартуги сквозь ебло, внимать аксакалу, аткрыв пашире ёбла. Мы с вами будим гатовить бешбармак па рецепту кокандского бая, на каторого я ишачил пацаном. А заодно – слушать маи пичальные истории, хехе.

Канешно, жызнь батрацкая, скажу я вам, не сахар и даже не зира. Бараноф я видел только жывьем, прикрытых шкурами, волосами и курдюкаме нах. Патаму што вынужден был, атработав от зари до вечера на хлопковых плантацыях бая Арипджана, пасти его бараноф в окрестностях Коканда. Петалсо я исключительно рисовыми липешками, каторые пекла батрачка красавитца Гульбахор. А мясо видел на кортинках, как вы сичас.



Многие из вас, в силу желтаротости и поздней пыщавости, хехе, савершено напрасно полагали, што я мог поебывать мирно пасущихся бараноф со старым кучкаром во главе. Ибо поздно вечером, когда я атлежывался после трудового дня ф кустах, ка мне прихадила Гульбахор с рисовыми липешками и байским казаном, на стенках которого аставался застывшый жыр вперемешку с зирой. Гульбахор тонко пела, блиа, в ночИ:

- Нега хануз ухлай олмаяпсан, Дундук-джан? Нелар боис безовтадир кекса калбинг Куконда?

Хуясе, думал я, она еще спрашывает, што мучает меня ночью в кокандском предместье!
Я атвичал:
- Сердце маё ноет, красавитца сукаблянах Гульбахор – па тебе. Почки атбитые маи ноют, ёптваюкровумать Гульбахор - па тебе. И яйтца саатветцвенно, тоже, хехе.



Она тут же панимала што к чему. Бабы, блять, куда как луче нас, хуносов, знают в яйтцах толк. Вот на етой кортинке, камрады, вы видите нежную плоть бараньего яица, скрытую пат двойным слоем шкурок. А бабы чувствуют ету нежность черес шкурку. Важно было ф те далекие годы надеть на голову Гульбахор предварительно вылизанный мною казан, как противозачаточное средство, и спакойно предаваться уже сазерцанию звезд, чуйствуя как Гульбахор добираетца йазыком до нежности яиц. Не куриных, канешно. Не бараньих. И не ваших, разумеетца, уважаемые камрады. А исключительно маих, хехе.



Много позже, когда стало панятно, что казан плохо справляетца с противозачаточной ролью (он сцуко был заштопан сбоку нашым кишлачным кузнецом и немного прапускал) я абнаружыл, что акружон, сцукобля, двадцатью восьмью сорванцами разного пола и возраста, но такими же косоглазыми и черножопыми, как я, хехе. Спасаясь, блиа, ат своры сопственных детей, а главное – от четырех разъяренных тещ во главе со старухой Гульсум, я фпервые пакинул планету Земля, возлетев на планету Зира, каторая, если сматреть в микраскоп, выглядела примерно так:



На планете Зира началась мая беспесды 40-летняя карьера в атечественной жорналистике. Сидя на пирамедальном тополе, я передавал на Землю сваи страстные рипартажи, каторые абычно начинались с пазывных: «Алё, блять, Земля, как слышыте, как слышите, я Лёник, Лёник с планеты Зира». Зимля, как правило, не атличалась асобой приветливостью: «Сичас мы по тибе, сукабля, старый задрот, заебеним залпом гвардейских минамётов, начиненных бараньими яйтцами, если не заткнешся. Мы неибацца ведем разветку гитлерофских пазицый под Бабруйском, а ты сваим пиздежом даже гебельса в его бункере разбудил, блиа». Я временно замолкал и мутил шурпу ис бараньих кастей, кусочкоф серца, кинзы и зиры, савершенно справедливо думая пра себя: «А пашли вы тогда нахуй!».



И фсе же патом случился эпизот, каторый я детально аписал в сваей эпохальной трилогии «Наманганские яблоки», изданной пендосским издательством «ART» с тремя кортиками в читырех экземплярах. Миня пазвали на Землю, штобы я пробрался в бункер Гитлера и ахуячил его чем-нибуть, переломиф ход фтарой миравой войны. И я начал гатовицца к истарической своей миссии и самой изощренной в миравой жорналистике диверсии, слепиф вот такую хуйню…



… потом ее раскатав тещиной скалкой…



… и изгатовив аружие массового паражения – бычьих цепеней.



Мне удалось почти незамеченным, под видом абычного среднеазиацкого ишака пробрацца в акрестности бункера в австрийских Альпах, обойти гестапофские посты на первой, фторой и третьей линиях и фтерецца в доверие прошмандофки Евы Браун, каторая абажала рассматривать свисающие до земли ишачьи хуи. Не скрою, камрады, далось мне ето с превеликим трудом, паскольку эта сцучка Браун, рассматривая чорный ишачий хуй размером с ее руку до плеча, пыталась патом обхватить его пальцами и развернуть в сторону сваих мскуственых зубоф. А паскольку маи семенники были заряжены исключительно бычьими цепенями и в маи планы входило кончить в котел на гитлеровском камбузе а не в распрекрастное ебло Евы, вы панимаете, как тяжело было мне бороцца с искушением. Кароче говоря, Ева миня все же савратила. Когда я передал в стафку шифровку таково содержания: «Шеф, усё пропало, бычий цепень проник в рот и во влагалище и анус этой гитлерофской бляди», мне аткрытым текстом немедленно телеграфировали: «Паздравляем с присваением  звания дважды герой Узбекистана, вручением ордена Золотая зира и маршальским жезлом». Бля, камрады, аказываетца па мнению ведущих паразитологоф я правильно сделал, што накачал спермой Еву, каторая в эту же ночь должна была наградить бычьим цепенеем Гитлера, хехе. Кто же знал, што он пидар и Еву не ебет! Па любому при возвращении на родину маю неибацца мужественную груть украсил орден Золотая зира и мне разрешено было пригатовить маё любимое блюдо из  бараньих почек и зиры прямо в ставке верховного главнокомандующего, хехе.



Вот так, с одна тыща девятьсот сорок шестого года началась мая жызнь в Маскве, в шыкарной камуналке возле метро «Кузьминки» с приличным видом ис окна. Я тиха-спакойно поебывал местных, блиа, бап разного роста и цвета, хехе, варил любимую шурпу…



жарил бараньи ребрышки с бараньими сердечками, почками, луком…



… и канешно с зирой, которой у миня было шесть мешков, спижженных в поезде Андижан-Масква.



Эта замичательная идиллия длилась три года, пока обо мне и маей тихой мирной жызни не прознали маи таджыцкие и казахские ротственники. Что тут, блять, камрады, началось! Сначала приехала первая жена со всеми маими 28-ю детьми, каторые выросли, прихватили сваих жен, детей и прочих домочадцеф. Вслед за первой, сцукоблянах, приперлась фторая жена, каторой я успел аставить 14 мальчикоф и 6 девочек (с детьми, сцука, приехала). Третья, блять (вот умница!) догадалась взять с собой только семерых сорванцов из восьми (восьмой патерялсо на Казанском вокзале). Слава богу, што в ето время случилась Алимпиада 1980 года, Маскву закрыли для приезжых и поезда, на которых ехали четвертая жена с 10 детьми, пятая жена с 13 детьми, шестая жена с 8 детьми и седьмая бесплодная жена завернули нахуй обратно в Ашхабат. Блиа! В маей камунальной квартире мы спали па очереди, в сортир хадили па очереди, ебались саатветственно па очереди, при етом  лично мне спать, ходить в сартир и соответственно ебацца приходилось раз в четыре месяца, хехе, или три раза в год, нах! Но это никаво не ебло. На всё про всё был один разговор: «Ты в жорналистике 40 лет, еще успеешь отоспаться, отосраццо и наебаццо!». Бедных саседей, каторые бомбили жалобами Верховный Савет СССР, Лигу наций и пачиму-то кафедру энтомалогии Йельского университета, я утешал скромными угощениями, атваривая в луковой шурпе кусочки свежепригатовленного, блять, теста.



Так, ёбанаврот, я жыл есчо 20 лет, притарговывая в основном зирой на птичьем рынке и там же выращивая бычьих цепеней, которыми хуярился в разборках с местными рекетирами нах. И вот аднажды на меня снизошла настаящая, поздняя любовь – нежная, как иссеченная плоть яичек молодого барашка.



Эту женсчину, каторая была старше миня лет на 20 (какая разнитца, бабы, каторым за 100, мало отличаются от баб, каторым за 80!), приходилась мне тетушкой, бля, и звали её Айгуль. В каммуналке, где я жыл, она была 147-й по счету, но свет ее очей враз окунул меня в васпаминания о трудном детстве, когда я пас бараноф, горбатился на хлопковых плантацыях и пил воду из вонючего арыка, куда ссал и срал весь кишлак. К таму времени, дорогие маи друзья, я уже и забыл, што такое ебацца и зачем ето нужно делать. Тетушка Айгуль решила мне напомнить об етом. Кряхтя и переваливаясь с боку на бок, как фаршырованная утка (хуле, у нее все виды артритов, артрозов, а вместо ног, съеденных в голодные годы, в частности и мной тоже, и вофсе пратезы), тетушка Айгуль пригатовила мне мой любимый бешбармак по рецепту кокандского бая.



Накрыв мясо, сердечки, почечки, кусочки нежных бараньих яиц с луком и зирой, как и положено для киргизского бешбармака кусочками теста и зеленью, тетушка Айгуль подала его мне на стол с положенными пиалами бешбермачной шурпы.



Съев бешбармак и отдав кости саседям, давно ахуевшим от маих родственников, мы с тетушкой Айгуль не стали предавацца любви в нашей ванючей каммуналке. За три доллара я снял юрту на ВДНХ в павильоне оленеводов… Впрочем, это уже другая история, хехе, каторую я как-нибуть расскажу.
А пока фсем – приятнового аппетита, хехе!

ЗЫ. Альтернативную версию классического южно-тяньшаньского бешбармака вы найдете в книге: «Дунduk. Мои оригинальные рецепты», которая ориентировочно выйдет в конце марта. Или – на известном вам ресурсе, хехе