Кто такой Джек Бледсоу? А – Франсин Бауэрс? Или – Джон Пинчот? И еще с десяток забавных и узнаваемых псевдонимов из документального романа Чарльза Буковского «Голливуд» (сopyright - 1989; перевод на русский язык – 2007-й).

Ответы: Микки Рурк, Фэй Данауэй, Барбет Шредер. Звезды и режиссер культового фильма «Barfly» («Пьянь»), подлинной истории киносценария, заказанного Чарльзу Буковскому незадолго до его смерти. Впрочем, после съемок этого артхаусного кино «Хэнк», как предпочитал называть себя сам Буковски, или его второе «я», Генри Чинаски, протянули почти до середины 90-х, собственным примером доказав, что вовсе не все алкоголики умирают под забором в нищете и блевоте.



Собственно, ради того, чтобы рассказать, как жизнь превращается в киносценарий, а фильм в очередной фикшн, и написал свою книжку Буковский.
Не мог не воспользоваться столь интригующим и захватывающим материалом. Хотя и пришлось слегка закамуфлировать всю эту киношную тусовку придуманными именами и фамилиями, всеми этими Джон-Люками Модарами и прочими Френсисами Форд Лопаллами.
Получилось же, как и раньше и почти всё у Буковского, про пьянку. А значит, про жизнь. Такую, какая она есть, пусть и в голливудских декорациях.
Автор не заморачивался по поводу сюжета. Вот так, как было, так и рассказал от лица Чинаски, то есть, от своего собственного. Начиная С первого телефонного звонка режиссера до премьеры и решения написать книжку. И этот малобюджетный «Голливуд» оказался очень занятным, плутоватым и немножко жалким мирком, в котором вращаются акулы шоу-бизнеса и шестерки, кинозвезды и статисты, небожители и обитатели дна.



Чинаски, как автор сценария, соединяет низ и верх, жизнь и искусство, сквозь алкогольные пары вдыхая бутафорский запах Голливуда.
Все, кто причастен к Голливуду, даже эпизодические персонажи, попавшие в книжку по чистой случайности, носят в себе признаки гениальности и безумия, игры на публику и откровений.
Некоторые их монологи напоминают «говновысеры» современных завсегдатаев Интернет-баров:
«- Все мы тут с дыркой в жопе, правильно? Ну, у кого дырки нет, объявись!
Джон Пинчот толкнул меня в бок:
- Гений, правда?
А Жан-Поль все кружил по комнате и орал:
- Все мы с дыркой в жопе, так? Вот здесь, посередке, так? Говно ведь отсюда вываливается, я правильно рассуждаю? По крайней мере, мы каждый раз ждем, что это произойдет. Что мы без говна? Нет нас! Сколько же мы за всю жизнь высираем, а? И все идет в землю! Реки и моря насыщаются нашим говном! Мы мерзкие грязные твари! Ненавижу!».
А телефонные диалоги подобны переписке двух долбоебов в «аське:
«- Ей, ебарь хренов, как дрочится?
- Нормально, Карл, а ты как, не даешь заржаветь своей отвертке?
- Ага, уже с потолка сперма капает.
- Молодец.
- Спасибо, сынок. У тебя учусь. Ты небось думаешь, я тут задницей высвистываю, а перепер три твоих книжки: стихи «Вши судьбы», рассказы «Сны в выгребной яме» и роман «Пожарная станция».
- Готов отдать тебе левое яйцо, брат.
- Беру. Высылай авиапочтой».
Вот такой вот разговор писателя с издателем, между прочим.
Буковски родился в Германии, но почти всю жизнь провел в L.A. Поэтому не сочинить хотя бы один приличный киносценарий не мог: «Я знал о существовании целого параллельного мира погибших душ, обитавших в пивнушках, - днем, ночью и всегда, до самой смерти». Поймал-таки Голливуд в свою ловушку «самого великого писателя Калифорнии», который уже и не знает, куда бы спрятаться от своих читателей.
В этом смысле символична сценка в баре, откуда «Хэнк» в панике дает ходу:
«Мне опять бросились в глаза кожаные куртки, бледность и атмосфера безрадостности. Что-то жалкое было во всех этих беднягах, я почувствовал безотчетную тоску, и мне захотелось протянуть к ним руки, обнять и утешить, как какому-нибудь Достоевскому…
Они проводили нас до машины:
- Чинаски, куда же ты, выпей с нами! Будь человеком! Будь таким, как твоя писанина, Чинаски, не будь мудаком!».
К писанине же никак нельзя относиться всерьез, а не то мигом ссучишься, засосет трясина собственного самомнения:
«Беда с этой писаниной. – Признается писатель. - Я без нее не могу, она как болезнь, как наркотик, как чертово бремя, но всерьез считать себя писателем я не хочу. Может, потому, что всерьез их на своем веку навидался, Они в основном не пишут, а поливают грязью друг друга. Все, кого я встречал, были либо суетливыми пакостниками, либо старыми девами… Писательство, похоже, вообще сучья профессия. И одним сучизм дается лучше, чем другим».
Впрочем, сучизм дается не хуже и киношникам. Об этом и повествует Буковски. Про борьбу за деньги и гонорары, за место на модной обложке и рядом с кормушкой. И он уважает художников за мужество и талант: Джон Пинчот, например, шантажируя евреев-продюсеров, готов отрубить себе мизинец. Причем это не эффектный жест, а твердое намерение. Если хочешь снять кино, даже собственного пальца не жалко.
И чего здесь больше: куража или таланта – уже не столь важно.
«- Тишина! – закричал ассистент. Начинаем съемку!
Стало очень тихо. Потом Джон скомандовал:
- Камера! Мотор!
Дверь в комнату отворилась, и вошел Джек Бледсоу. Черт побери, это был молодой Чинаски! Это был я! У меня екнуло в груди. Молодость моя, сука ты эдакая, куда ж ты делась? Мне захотелось опять превратиться в молодого забулдыгу. Я хотел стать Джеком Бледсоу. Но остался загнанным в угол стариканом, присосавшимся к банке с пивом».
Потом еще были банкеты и пьянки, монтаж и предварительные просмотры, премьеры и Каннский фестиваль, на который автор сценария не соизволил отправиться. Но он написал про себя для других, и этим делом остался доволен.
«Поехали титры. И началось кино. Я уже видел картину на видео раза три или четыре и хорошо ее помнил. Да, это была история из моей жизни. Я был ее автор – кто еще мог бы так схватить зрителей за горло! Но я писал ее не ради себя. Мне хотелось показать странную и отчаянную жизнь пьяниц».