Прозябал на этом белом свете нисчасный мальчиш Жуанишь. Отца своего он не помнил, а мать даже и не знал. Воспитывал его дед, покуда ремень не рвался. Но толку, естессна, хуй, от такой дедовой науки.
Потому, как воспылал мальчиш Жуанишь греховной слабостью к бабам и бабенкам.

А началось все с того, что заёб по молодости-неопытности мальчиш Жуанишь насмерть какую-то русалку. Та, умирая, прокляла мальчиша. Свирепую силу имело это проклятье, и имена Гога и Демагога запечатали его.

С тех пор мальчиш Жуанишь стал усиленно ебти и молодаек и старушек и вдов и девок- потаскушек. И не было ему ни от одной отказа. Хуек он свой чуть не в кровь стирал, но каждую уваживал. Слава о нем пошла по миру великая.

Прослышала про этого знатного ебунка Смерть. И заохотилось старушке пизденку свою замшелую распотешить. Обернулась Смерть красной девицей и явилась неглиже под светлые очи мальчиша Жуаниша. Не стерпел тут мальчиш, взгромоздился на нее, и начал её драть, только клиторок об пиздень постукивает, и мальчишовы яйцы об смертину жопу побрякивают. Еб он её долго ль, мало ли - а восемнадцать годов. А затем, раком поставив, еб её еще двадцать лет и зим. Все никак кончить не мог.

Позобыла на то время Смерть о своих прямых и служебных обязоннастях. Проебла, кароче.

Расплодились за то время по земле людишки. Рождаюца. Живут. Пиздют друг друга смертным боем - и не подыхают. Стреляюца - не мрут. Вешаюца - и становяца длинношеими. Ходют со сквозными ранами тела и мозга и - не мрут. Старики и старушки - те вконец извелись в ожиданьи. Увечных и немощных развелось - не счесть. Бардак наставши, короче, с блекджеком и блядьми.

Кончил, наконец, мальчиш Жуанишь, забрызгав Смерти спину и затылок. И рухнул он, ослабев от слабости.

Встала тут Смерть во всей своей красе. Взяла в длани косу заржавевшую, и пошла ею хуярить со свежими силами.

Некоторый порядок на земле настал. Почуяли людишки края, начали себе отчет давать за содеянное или даже замышляемое. Благодать, разумеется, не наступила, но малехо правильней стало.

А мальчиш Жуанишь после этого оклемался, встал, почесал свои поседевшие мудя, и пошел писать мемуары. А то давнее проклятье перешло на мальчиша Калиостриша.

Почитал кто - молоцец,
Тут и сказке, бля, конец.