…Тот болгарский вояж для Марка Банеева, или просто Марика,  не задался с первых дней. Во-первых, он дураком был,  когда согласился в райкоме комсомола на эту турпоездку в составе молодежной группы. Ну а все остальное – во-вторых.
Марик почему-то подумал, что его награждают  путевкой как активного комсомольца (он уже несколько лет был членом бюро райкома и вел в местной газете молодежную страницу, регулярно принимал участие в заседаниях бюро райкома комсомола по разным важным вопросам). А оказалось, что бесплатные путевки в такие заграничные турпоездки дают только по линии профсоюза. Комсомольская же была полностью за свой счет, включая и оплату за проезд.
Когда Марик узнал об этом,  стал отнекиваться от путевки – денег у него не было. Не просто «свободных», а вообще никаких, и до получки была еще целая неделя. Да и что эта его получка: даже с гонораром на руки ему, целому завсельхозотделом районной газеты, после вычета аванса обычно выдавали сто двадцать-сто тридцать рублей. Ну там еще жена  получала в своем быткомбинате рублей восемьдесят-девяносто,  Из этих денег надо было выплачивать кредит за цветной телевизор «Радуга» – гордость советской электронной промышленности и головную боль каждого обладателя этого чуть ли не центнерового капризного «ящика», -  а также купить растущему  сыну обувку-одевку,  раздать долги и жить на что-то до следующей зарплаты. Какая тут, на хрен, путевка, какая Болгария? 
Но его прижал первый секретарь райкома Гриша Стерлигов, с которым Марик вроде как  приятельствовал: они не раз ездили к Марику в деревню,  побраконьерничать с бредешком, попариться в баньке и пображничать вдали от важных комсомольских дел. 
- Ну, ты чего, триста рублей не найдешь? – недоумевал Гриша, оставив Марика у себя в кабинете после заседания бюро райкома, на котором они приняли в комсомол очередную стайку взолнованных  сельских ребятишек.  – Понимаешь, если бы ты хотя бы с неделю назад отказался от путевки, вопросов бы не было. А сейчас уже поздно, списки утверждены не только в обкоме, но и там!
Гриша  ткнул пальцем в потолок.
И  Марик, почтительно проводив взглядом секретарский перст, невольно зауважал себя: надо же, его кандидатуру обсуждали где-то там, очень высоко. Но при слове «Триста рублей» чуть не свалился со стула.
- Нет у меня таких денег! – придя в себя, отрезал Марик. – Все, пока! Я пошел…
- Стой! – скомандовал Гриша и, достав из ящика стола большой ключ, загремел им в дверце стального сейфа. – Вот, потом как-нибудь отдашь.
Он положил на стол перед Мариком пять красно-белых бумажек с профилем Ленина в овале.
– А, ладно, поеду! – согласился Марик, пряча в карман пожертвованный ему самим секретарем полтинник. – Надо же, в конце концов, хоть раз по-человечески отдохнуть. Да и за границей я еще никогда не был. Ладно, Гринь, спасибо тебе! Отдам, но учти, не сразу.
Еще полтинник Марик выкроил из семейного бюджета, четвертак перехватил у корректора Любаши, с которой у него было что-то вроде вялотекущего романа,  еще сотню  дали родители,  и  рублей тридцать он перехватил у соседа-гаишника (денег у того всегда было как грязи). По всем прикидкам, этого должно было бы хватить. Тем более, как узнал Марик, менять на болгарские левы будут всего сто рублей, ну и еще двадцать можно провезти с собой.
Марик одолжил у своего холостого брата пижонские белые штаны, которые тот и сам еще не успел ни разу надеть, а еще купил всего рублей за пятнадцать новые, модные тогда туфли на платформе.  Он бросил в новенький же чемодан с мягкими боками пару рубашек, плавки, запасные носки, зубную щетку с пастой, сборник каких-то рассказов в мягком переплете – для чтения в дороге, распрощался с женой и трехлетним  сыном и отправился на автовокзал.     
*        *        *
 
В городе их группу в два десятка лучших комсомольцев  области в последний раз собрали в обкоме комсомола на инструктаж –  где долго и настойчиво рассказывали, как подобает себя вести хоть и в дружественной социалистической,  но все же зарубежной стране. Ответственность «руссо туристо» усугублялась еще и тем, что в этот год исполнялось сто лет освобождению Болгарии от турецкого ига доблестными  русскими солдатами, и все внимание населения облагодетельствованной таким образом страны будет, несомненно, приковано к потомкам освободителей. 
Очень внимательно и почтительно выслушали кагэбешника – чекист убеждал будущих туристов  не отрываться  за границей и вообще от коллектива, не ходить нигде в одиночку и не поддаваться ни на какие провокации, ежели такие будут. Пока он читал свой инструктаж вкрадчивым, берущим за душу голосом, Марик исподтишка разглядывал членов группы, в  которой ему предстоит провести предстоящих две недели, и выбирая, за кем можно приударить,  если что.
Две довольно неплохие из всего десятка баб  были со своими  мужьями – одна со знакомым помощником прокурора из их райцентра, другая с громадным шофером из соседнего района.  Они, естественно,  сразу отпадали.
Была еще одна стОящая девица, с  совершенно  кукольной внешностью – ну Барби и Барби, миниатюрная, синеглазая, с распущенными по плечам белокурыми волосами. Ее, между прочим, провожал какой-то рослый мужик, когда группа садилась в поезд, обнимал по-хозяйски за талию и  целовал взасос. 
Но Барби, похоже, сразу запала на руководителя их группы, замороченного хлопотами и заботами  представителя обкома комсомола Петю Дюбанова,  и  как только села в вагон, уже  не сводила с него глаз.  Потому Марик тут же сбросил ее со счетов – возиться с ней, отбивать будет просто, скорее всего,  некогда. Зато на себе он сразу стал ловить застенчивые  взгляды  юной худенькой медсестрички Женечки. Не красавица, но приятная и вся такая  свеженькая.
А остальные были так себе. Но и на их невзрачном фоне одна девица с выраженной восточной внешностью  выделялась столь кривыми ногами,  чудовищный колёсный силуэт которых она не могла спрятать даже под длиннющим подолом своего платья, что постоянно привлекала к себе косые взгляды  мужской части группы. В этих взглядах читалось: «Интересно, болезная, а как же ты должна выглядеть голой?».
«Ладно, потом разберемся, к кому прислониться!» - беспечно махнул рукой Марик.  В тот же вечер они  выехали  в Москву.

*        *        *

Пилили до первопрестольной трое суток, причем последние полдня поезд медленно, как черепаха, втягивался и полз по московским пригородам. Был канун Дня Победы, и поражало огромное количество пьяных  москвичей, то спотыкливо бредущих куда-то,  то валяющихся под нежно зазеленевшими кустиками, а то и дерущихся в очередях у пивных киосков.
- Однако и гуляет же первопрестольная! – хмыкнул Марик.
Поезд, негромко постукивая  колесными парами на стыках рельсов,  втянулся на Казанский  вокзал. Комсомольцы вышли на привокзальную площадь. Суматошный Петя велел всем ждать его в одном месте, а сам побежал куда-то звонить насчет автобуса. Группа расположилась кто где, впрочем, не выпуская друг друга из вида.
Марик поставил свой чемодан под привокзальную скамейку, сел сам и, закурив, стал лениво обзирать привокзальную площадь, снующих туда-сюда пассажиров, подъезжающие и отъезжающие такси, автобусы и прочий транспорт. 
И тут взгляд его зацепился  за надпись «Парикмахерская» на вокзальной стене.  А что Марик не успел сделать, когда собирался в первый раз в своей жизни за границу, так это подстричься,  и постоянно мучался, по нескольку раз на дню расчесывая безбожно отросшую за зиму и постоянно спутывающуюся  копну своих соломенных  вьющихся  волос.
- Слышь, вы меня не теряйте, если что, - сказал он  своему соседу Грише, передовому шоферу-комсомольцу-богатырю, едущему в Болгарию со своей женой, тоже комсомолкой. – Я вон в ту цирюльню схожу, порядок на голове наведу.
Подстригли  Марика минут за пятнадцать, причем вполне прилично. Когда он, довольный собой, вернулся на площадь, остатки его группы уже погружались в вызвоненный  Петей Дюбановым автобус. Марик заскочил него  последним, и когда пробирался на  оставшееся свободным в конце салона место, шофер уже выруливал с площади.
Искоса поглядывая на дам группы, с любопытством  взирающих со своих кресел на его новую прическу (при этом, конечно же, на него  особенно заинтересованно поглядывала  медсестричка Женечка), Марик с довольной  улыбкой уже пристраивался  на одно из свободных задних мест в автобусе. Как вдруг, прислушавшись, наконец, к своим ощущениям,  понял, что же было не так. А вот что: совсем свободные были руки! Тогда как одна из них должна была сжимать ручку чемодана.  Он забыл забрать свой чемодан! 
Марик подскочил как ужаленный и бросился в начало  автобуса, где на переднем сиденье рядом с  милашкой Барби сидел руководитель их группы и что-то бормотал скабрезное ей в пунцовое  ушко.
- Петя! – заорал Марик на весь автобус.  – Кончай охмурять несвободную девушку и поворачивай автобус обратно! Я чемодан забыл! Под лавкой оставил!
Петя сам подскочил как уколотый булавкой.
- Блядь! Как это забыл? – закричал  и тот, забыв на мгновение, где он находится и что он не просто руководитель группы туристов, а еще и комсомольский секретарь.
- А вот так, блядь, забыл! – в тон ему ответил Марик.
Автобус грохнул.       
– Эй, водила, ты слышал? – сказал Марик  шоферу. - Давай разворачивай свой барак.
Шофер продолжал угрюмо рулить дальше.
- Петя, да скажи ты ему! – потребовал Марик. – Там же у меня вещи. Водка там!
Водку стало жалко даже Пете Дюбанову – каждому туристу тогда разрешалось провозить с собой в соцстраны по литру водки. Для установления, так сказать, добрососедских отношений с аборигенным населением. И у Васи в его планах на эту двухнедельную поездку все сорок восемь бутылок водки, покоящиеся в вещах его комсомольцев,  были тщательно учтены и расписаны  - на употребление в ходе различных массово-политических мероприятий. Потеря двух бутылок явно вносила диссонанс в этот тщательно проработанный план.
- Поверните, пожалуйста, обратно, - вздохнув, вежливо попросил водителя  автобуса Петя. – У нас тут один товарищ оказался очень рассеянным и оставил свои личные вещи на площади.
- Вот же комсомольцы, ети вашу мать! – шепотом сказал сквозь зубы водитель, но так, чтобы все услышали. Автобус уехал в город уже километра на полтора, и разворачиваться водителю обратно очень не хотелось.  Но пришлось.
Минут через несколько они остановились на том месте, откуда недавно отъехали.
- Ну, пошли искать твой чемодан, - недобрым голосом сказал Петя. – Наивный, ты думаешь,  он на месте?
- А то! – радостно закричал Марик, разглядев уголок ярко-канареечного бока своего чемодана, выглядывающего из-под обширной юбки толстой, пестро одетой  цыганки. Та, похоже, только что взгромоздилась на лавку и накрыла цветастым подолом  чемодан Марика. Может, нечаянно, а может специально, кто их знает, этих цыганок, что у них там на уме. Но Марик все равно с чувством сказал:
- Спасибо, родная!
И вытянув чемодан из-под цыганки, еще и поцеловал ее в круглую щеку с волосатой бородавкой.
- Дай хоть погадаю, красавец! – запоздало сказала та басом в спину убегающего к автобусу Марику. Но тот ее уже не слышал.

*        *        *
В Москве их группу  заселили в дешевую (ну ясно, по деньгам) и удивительно замурзанную  для столицы гостиницу на ВДНХ, все удобства в которой на каждом этаже были в конце коридора. Провести здесь предстояло  всего пару дней,  за это время  должны были закончиться все формальности, связанные с оформлением документов для загранпоездки.
Марик в первопрестольной оказался впервые, и тем не менее эти два дня ничем особенным для него не запомнились. Ну, разве что тем, что в бытовой комнате, куда пришел сюда погладить свои белые штаны, он  попытался  позаигрывать с  находившейся там и очень приглянувшейся ему блондинкой  из чужой туристической группы,  а та поглядела  на него так надменно,  с таким ледяным превосходством, что он даже опешил.
- Ты откуда такая,  снежная красавица? – справившись с собой, спросил Марик.
Красавица медленно взмахнула густыми длинными ресницами, гордо молвила:
- Polska!
И величаво удалилась, унося на сгибе красивой руки какую-то выглаженную невесомую тряпицу. 
- Фу ты, ну ты! – фыркнул Марик  - Паненка сраная! На кривой козе не подъедешь. А чё ж ты в этом клоповнкике торчишь, шлю… шляшка ты этакая, а не в этом… Не в «Интуристе» там или «Праге»?
Но гордая паненка уже удалилась в свою комнату на четверых или шестерых постояльцев, где ее дожидались, должно быть, такие же заносчивые польки. Или полячки?
Могло бы запомниться посещение Мавзолея на следующий день. Но не запомнилось, так как усыпальница Вождя была закрыта на ремонт то ли самого нетленного тела, то ли, мрачного красно-гранитного помещения, где покоилось это тело. Так что пришлось просто побродить по Красной площади, попялиться на развод почетного караула да возвращаться восвояси в уже всего за сутки опостылевшую неуютную гостиницу.     
Но хотя бы  запомнился праздничный  салют  в День Победы  –  машина с многоствольной салютной установкой стояла прямо перед входом на ВДНХ и так оглушительно бабахала, что в  их гостинице звенели стекла, а в уже начавшем  темнеть небе  распускались фантастические яркие и многоцветные букеты и гирлянды.   
                            (продолжение следует)