Празднование дня рождения проходило по обычному стандартному сценарию с вином для девушек, водкой для парней, разнообразнейшей закуской и многочисленными тостами в честь именинницы и ее родителей. Все было хорошо, но только глаза у Пашки были какие-то неживые. Да, для всех он веселился, шутил и прикалывался, травил байки, анекдоты, смеялся и танцевал вместе со всеми, но внутри у него было совсем не весело, скорее даже грустно и тоскливо, словно в душе поселилась поздняя осень с серыми однообразными унылыми дождями и слякотью под ногами. Проблемы дома с непонимающими или не желающими понять родителями, нелепое недоразумение с любимой девушкой, неприятности в университете из-за учебы; и хотя Пашка понимал, что в этом нужно винить только себя и никого другого, недовольство самим собой и теми поступками, не редко приводившим к досадным ошибкам - все это: накапливалось днем за днем, оставляя отпечаток, выстроилось подобно многоэтажному зданию, и в итоге, сказывалось на его душевном состоянии. Не желая отбиваться от коллектива и омрачать праздник, Пашка старался, как мог, и не подавал вида.

Но все было напрасно. В один "прекрасный" момент, и даже не по его вине, спокойная и непринужденная обстановка была разрушена, словно песочный замок волной, ссорой, совершенно ненужной склокой, между двумя людьми. В результате, пару минут назад, веселая и жизнерадостная компания, превратившись, как по мановению волшебной палочки, в угрюмую и молчаливую, разделилась на два враждующих, играющих в "холодную" войну лагеря: девчонок, принявших сторону именинницы, и юношей, поддерживающих ее парня.

Не понимая, зачем нужно было портить такой вечер, Пашка сидел на диване, заняв нейтральную позицию, не принимая ни ту, ни другую сторону, не пытаясь выступить в роли примирителя, стараясь вести себя непринужденно, что естественно получалось не очень хорошо. И без того в напряженной атмосфере комнаты любые неосторожные будь то взгляд, жест или реплика могли вызвать настоящую бурю с непредотвратимыми потоками слез, ругани и криков в адрес противоположного пола, вылившись в грандиозную перебранку. Как бы Пашка не старался казаться равнодушным ко всему происходящему, хотя по идее, ему должно было быть безразлично то, что вертелось вокруг. Внутри у него все клокотало и кипело, как лава, от невозможности что-то изменить, и недопонимания, зачем двум любящим друг друга людям надо было испоганить весь праздник и испортить настроение не только себе, но и всем окружающим. "Ну что, другого времени не нашлось, чтобы разобраться в своих отношениях?" - крутилось у Пашки в голове.

Да, он держал себя в руках, и даже тогда, когда именинница со своим парнем по очереди решили сорвать на нем свои обиды, показать и так уже давно известные амбиции. Даже в тот момент, снаружи, он практически сохранял спокойствие и невозмутимость, отмалчиваясь, слыша беспочвенные упреки и обвинения, не отвечая на выпады и едкие уколы, прощая им, нервозность и оскорбления, топя в глубине себя горечь обиды. Но в душе, малейшее чуть-чуть, могло привести к тому, что терпение Пашки лопнуло бы воздушным шаром.

И вот этим чуть-чуть стала его бывшая пассия, решившая взять пример с виновницы торжества и принявшаяся  качать права и выдвигать претензии по поводу их расставания. В конце концов, фраза, заявленная Пашке с наглой ухмылочкой, словно официанту: "дай-ка мне сигаретку…", переполнили чашу Пашкиного терпения. В другой момент он может даже бы и не обратил внимания, но тогда эти идиотские слова окончательно его добили. Уж больше терпеть он не мог. Вулкан, постепенно накалясь, наконец, взорвался. Нет, он не стал ничего высказывать ей, говорить, напрягая голосовые связки, что думает по поводу ее поведения, надрываясь орать, брызгая слюной, - нет, он просто бросил сигарету на стол и, развернувшись, ушел.

Он не помнил, как оказался в ванной комнате, но в памяти осталось, как, нервно обхватив голову руками, сидел на краю ванну. Слезы, злоба, гнев и бессилие просто душили его, как удавка, словно утопающий, он захлебывался этими чувствами. Но тут на Пашкино счастье в ванную заглянул Славка. Славка - милый хороший друг детства, с которым Пашка провел столько незабываемого времени, с которым полтора года назад мог поговорить о чем угодно, излить ему душу, да и Славка не гнушался поделиться проблемами, дать совет, выручить в трудную минуту. А теперь, когда он полностью принадлежал своей девушке, днем и ночью пропадал только с ней, когда Пашка мельком встречал его только на улице, чтобы сказать "привет", перекинуться парой ничего незначащих фраз и снова разойтись, все это заставляло думать Пашку, что он теряет друга. Но всегда остается надежда на лучшее. Иногда ему везло, если удавалось вытащить Славку на одну из редких вечеринок. Ведь на них свободный от оков Славка становился прежним, тем, кем был полтора года назад - веселым и озорным понимающим с полуслова, а не запаренным, загруженным и обремененным "семейными" проблемами" человеком. Так вышло и на этот раз.

Увидев Пашку в критическом, близком к истерике состоянии, Славка вышел и, вернувшись через полминуты с кружкой и протянув ее другу, сказал:
- На, выпей, это лучшее лекарство для твоего успокоения и рассказывай, что там у тебя случилось, что у тебя стряслось?
Взяв наполненную до половины кружку дрожащими и мокрыми от слез руками, Пашка стал пить, глотая чисто рефлекторно и выстукивая зубами барабанную дробь о пластмассовый край. Он не чувствовал ни горечи водки, ни противного вкуса, только, допив до конца, взял сигарету, подкурив, затянулся всеми легкими, словно в последний раз, и начал говорить. Сначала Пашка сбивался, путался, но постепенно, успокаиваясь под Славкиным взглядом и чувствуя руку друга, стал говорить быстрее, понятнее, тверже, прерываясь только для того, чтобы еще раз затянуться.

- Славка, я так больше не могу, меня все достало, все из рук валится. Проблемы растут снежным комом. Меня швыряет, словно щепку в море. С Наташкой поругался. Дома с предками одна ругань: это не то, это не так. В универе тоже заморочки. Да еще и здесь - ор и вопли. Я уже не знаю, что делать. Славка, я в курсе, что мужчина должен быть сильным и стойким к бедам, как утес, сопротивляющийся ветрам. Но ведь и он когда-нибудь дает трещину. А я, что я? Я ведь не каменный, чтобы держаться столько, сколько выдерживают горы. Я знаю мужчина, настоящий мужчина не должен плакать, а уж тем более показывать окружающим "душевную морось". Я знаю, но ничего не могу с собой поделать.

- Ладно, Пашка, не унывай. Как говориться "жизнь полоса белая, полоса черная". Выберешься. Все у нас получится! Ведь, правда? Да? - внимательно выслушав, спросил Славка.
- Да, - тяжело вздохнув, ответил Пашка. И улыбнулся.
- Ну, вот видишь. Все будет хорошо. Куда мы, на фиг, денемся с подводной лодки. Забей. Поедешь пить?
- Пойду, если нальешь…

Пашка понимал что все, что говорил Славка банально и просто, как яичница, и старо, как мир. Но не мог понять, почему после разговора почувствовал необыкновенное облегчение, словно сбросил с плеч мешок картошки, если не два.

- А знаешь, Слав, это ты мое лучшее лекарство…