Гарелкин второй месяц работал бес пизды пачтальйоном. Работа была ахуйительная и для  такога полнага уйобка как Гарелкин, лучше просто не придумаешь.  Вставать нада была в пять чисов утра и писдавать на почтовое атдиление, поэтому пахмиляться была некагда.  На пачтовам атдилении  он принимал утренний  пачтовый приход из старого задроченного пиражкавоза, после чиго пакеты газет и журналов раскладывались па участкам. Гарелкин как самый апдолбаный и ненадежный хуй в закаленном годами бапском коллективе почты имел истественна  наиболее «благодарный»  участок с частным сектором. Палучив кипы газет Гарелкин садился расписывать раздачу. Па бальшому участковаму гроссбуху нада была расписать каждому иблану-абаненту чиво иму сигодня должно палучить. «Красную звизду» какую или ниибацо «Савецкий спорт». А если какой более геройский абонент или абразованый так ему непременно газету «Труд» и журнал «Наука и жисть». (Или па ибалу – так инагда думал Гарелкин, када засыпал в процессе расписывания своего участка).  На выходе процесса  Гарелкин получал тяжолые  пакеты сложенных вчетверо газет и прочей печатной паебени в пачках. Пачек было три. Две Гарелкин атдавал в тот же самый упомянутый уже ник хуям задроченный пирожковоз, который отвозил пачки на апорные ящики.  Апорные ящики эта такая железная паебень с дверцей на замке, прикрученная где-нить в темном месте по маршруту почтаря. Патаму чта ебошить со всей этой ебучей корреспонденцией  и успевать ее раскладывать в ящики ни какой героический Геракл ни мог, не то что уебанские почтари, из которых с хуем то и был один Гарелкин, а остальные все бабы бес пизды. Эта типа каламбур, бабы конечна были с пиздами, но старые и страшные как ихняя жисть.  Пра эти апорные ящики знали канечна все ипланы в акруге и все законники и дажи участковый-будьздаров. Спианерить  пакет из апорнага ящика было самым распоследним делом на всем районе, типа все равно как силой выипать малолетку и патом не женившись бросить ие на паругание удивленным минтам и прочим месткомам, а самому геройски съебать в зону. Там палучить хуй в жопу за свою  стремную статью и да канца жизни хадить в падругах. Кароче гаваря никто к апорным ящикам не стремался и ани были закручены на самый страшный замок  - алюминивая провалачка ат шашлыка. Кто ел, тот ни забудет никада. Вкус детсва бля.  Гарелкин быстро прасек тему с ящиками и стал принычивать там  портвешок. Балел он этим делом как все савецкие мущины бес вышего апразавания. Да если чесно то и с высшим многие балели.    В опчем и целам писдавал Гарелкин с первым пакетом окала палавины васьмого утра па сваиму живаписнаму  участку, ат  забора  к забору, ат адной пачтовай щели, к пачтовай щели другой, как вы уже смагли дагадаться мои маленькие бес пезды любители креоса.  И каждая блять сабака за заборами гаварила Гарелкину спасиба как умела.  Какая басила  на кароткай цепи хрипло и безнадежна, какая прыгала са фсей дури на сетку «рабица» и брызжа слюной из клыкастой пасти показывала как ана любит пачтаря,  а какая пыталась из пад высако паставленых варот  банальна цапнуть за галенастопный сустав или на крайняк за палиц, торчащий из сандалий бляцкага вида.  Карочи сабаки Гарелкина любило шо твой песдец.  Абоненты любили иво каждый па своиму. Кто  и вадицы напиться давал, а кто и сабачку атвязывал и калитку закрыть забывал. Ну это особые железные пенсианеры были, каторые ва время вайны ибали моск себе и эвакуенуцам  в глубокам блять тылу.  Одним словам работа у Гарелкина была непыльная , но временами пугался он неизвестности переулков и неизбежности пенсионерских заебов. Патаму с вечера стаяли у Гарелкина в апорных ящиках два баллона партвешку. И па мере расхода почты и приближениия иво к апорнику настраение у Гарелкина павашалась аж ниибацо как. А после оного, хотя и пачка была новая, он летел как вспененный Пегас и толька едва уловимый аромат Беломора  мог памочь  абстрактному деману зла дагнать и перегнать Гарелкина.  И вот о чем весь собственно раскас. Кульминацыя бля. Однажды на втором опорнике не нашел Гарелкин своей заначки.  Только сиратливый пакет с журналами «Мурзилка» и «Юный йопт Техник» стоял в ящике с сиротливо приоткрытой дверцей.  Это был удар сутьбы.  Дажи я бы сказал образно удар сапогом  судьбы по самому что нинаесть нижепоясу. Японцы из фирмы Тайота точно ахуели бы ат такога катастрафического  изменения в техналагическам цикле. Японцы наверное сделали бы сибе харакири и сепуку аднавременна и все сразу, дажи не выпив традиционной для такого случая рисавай вотки.
Сказать что Гарелкин ахуел ат такого паварота – значит не сказать ничего.  Он присел  возли  ящика и стал втыкать в  кусок синего неба между тополями. В его галаве смешалось как в доме Облонских. Ему предстояла последняя треть участка. Организм требовал свою порцию алкаголя и не хател никуда идти. Суть Гарелкина отделилась от его тела и полетела в неведомые дали.  И тут случилась чуда. 
- Милок, слыш, милок! – его трясла за плечо баба-яга тревожнага вида.
- Милооок!  Ты милок на миня ни серчай! – кричала бабуля-яга – Я за табой давно слижу, как ты свайю палиграфию любишь и лилеишь. Как ты ейо раствором своим специальным  палируишь.
На  слове «палируешь»  суть Гарелкина вселилась абратна в иго бреннае тело.
- Где маи «три семерки», старая ты карга!- вежлива сказал он и взял бабку за кадык.
-Вот милок, вот! - бабка  сунула ему  открытаю бутылку.
- Ты атпусти миня, старуйу . Я думала твоей химией пятно с сирванта оттереть…А она не берет.
Гарелкин понял, что бабка ниабримененная жизнью  подглядывала за ним в акошко.  Открыв ящик, он вкладывал туда свое ебало и в три-четыре приема вытягивал свои ноль-семь.  Потом тройку  минут  давал организму принять жидкое, при этом делая вит, чта паправляет и развязывает пакет с почтай и счастливо отплывал по маршруту. Закончив маршрут  Гарелкин  дома предавался послеобеденной сиесте. А по вечеру шел в магазин за завтрашней дозой.  В магазине он дрочил на прадавщицу Таню с агромнай жопай и не менее агромными сиськами, пакупал два пузыря    и перся расставлять их назавтра.  Это было очень трудно. Трудно патамучта ему хателась выпить их сейчас и здесь.  Но тагда  назавтра он  был бы самый разнесчастный пачтарь в мире, патамучта идти ему пришлось бы без всякой веры в счастье, ждущее его на маршруте. 
Счтастье есть понял Гарелкин оценив почти полный пузырь.  Он паблагадарил бабу-ягу, паправил ие  кадык и слегка помятый сарафан 1913 года, развернул свою визави и придав легкага пинка пожелал старой пелотке «Никада больше в жизни не лездь в  государственный процесс работы савецкай почты». 
Все кончилось харашо. Гарелкин палучил в тот месяц свои законные 70 рублей и 90 рублей премии, каторуйу ему дали из-за благодарственного письма заслуженной пенсионерки совецкага сайюза Нины Васильевны Прищепкиной.  И канешна он женился на прадавщице продуктового атдела Таньке, перестал драчить и пить всякую дрянь,  стал ибаца па взросламу и у них радились маленькие  апездалы. Но это уже савсем другайя историйя.