<Дислокация: г.Пыталово С-З региона Избранной Мною страны>
<Субъект: Александр Сёмин. Гений музыки и похуистического антитеизма.>

<30 ноября 2001 г. хрен с ним, по григорианскому календарю>

Семён немного подрочил. Его подружка поворочалась и он вышел из нее. Он только что пришел с работы. Подруга как будто того и ждала. Он плюнул на домогательства и позволил воспользоваться собой.
Дело в том, что голова этого человека думала о другом. После работы он предназначал себя воплощению интересной идеи, то есть ему срочно нужна была в руки гитара. Но в руки пришлось взять другую вещь, лишь издали напоминавшую инструмент.
Впрочем, потеря времени вышла небольшая. "Как ты ко мне, так и я к тебе" - подумал Сёма, глядя на недовольное лицо подруги.
- Дай пожрать - укладывая трусы скомандовал он.
- Там - чуть обиженно произнесла она.
- Милая - поцеловал он ее.
Семён прошел на кухню. Женщины сидели на диете. На плите лежала какая-то каша. Слева от плиты снова кончил кот.
- Бли-ин.
Спустя полчаса подруга заставила мужчину спустить еще раз.
- Ну, этого тебе на неделю хватит? - спросил он.
Сема был раздражен. Время уходило. Барабанщик Радик не подавал признаков гениальности, но хоть что-то играл. А Диман… Поставленный на бас-гитару человек месяц находился на сессии. Поэтому молчание царило в комнате для игр. Но сегодня Диман должен приехать.
Хоть одна радость. Сема расплылся в улыбке. "Может, сегодня поиграем" - думал он.
Звонок в дверь. Сучка Адольф залилась лаем. Она начисто лишена была памяти на лица. Вошедший Диман мог отсутствовать не месяц, а скажем, 2 минуты, мог ежедневно встречаться с собакой, но сука все равно воспринимала его как чужого, отнимая у домашних пропасть времени от мыслей о вечном.
Большее дерьмо в квартире способен был подложить лишь некастрированный кот.
- О-о!! - протянул Семен, обнимая Димана как дорогого гостя.
- Рассказывай. Как дела. Что привез, что видел?
- Да много всякого дерьма. Я рад, что приехал. Надоело. Где Радик? По-моему, он живет в 5 минутах от тебя?..
- Звонил я ему час назад. Он сказал, что покушал и уже выходит.
- Ну как всегда. Бля. - сам того не зная, взмолил Диман ко Мне.


<25 декабря 2001 г. хрен с ним, по григорианскому календарю>

- Сочельник, говоришь? Католик чертов - орал Диман в трубку - Ничего, если я невзначай зайду?
- Отнюдь - сострил Семен.
Смешные слова вроде "сочельника", "паки-бытия", "вдохновения", "соборности", "всепрощения", которыми тупая, выжившая из ума интеллигенция заполняла пустоту в голове, люди из этой группы никак не могли увязать с объективно существующими явлениями и им ничего не оставалось как ничтоже сумняшеся ставить их туда, куда положено - со словами вроде "блевать", "дерьмо", "подрочить", "интеллигенция".
- Ладно, курат, я не навязываюсь. Зайду.
Было заранее известно, что Семина бабка постарается на славу. Априори было известно также и то, что бабка всегда ебала мозги.
- С женщинами всегда так - философствовал, бывало, наедине Семен - их эмоциональное мышление не оставляет логики в их поступках, но по части жрачки женщины весьма полезны. Фрейда почитай.
Непостижимым образом данная теория находила подтверждение в Семиной жизни.
У Димана был другой случай. Материнский инстинкт затмевал в мозгах Димановых бабки и матери остатки сообразительности. Выражалось это в том, что безумная бабка обращалась через дверь к своему сыну - Диманову отцу, - сидящему на корточках в туалете: "Сынуленька, Олежек, тебе супчику налить?". Обе стремились поставить под контроль своих чад, окружив их псевдозаботой, оправдывая это словом "любовь" (как будто это оправдание) и маскируя этим всего лишь инстинктивное эгоистичное желание облегчить себе жизнь и неумение жить в мире более широком, чем стены квартиры. Привычно они уходили в вымышленный мир и обманывали себя. Привычно не замечая ложь, они не оставили себе шансов на ясное адекватное восприятие. Глаза матерей потеряли чистоту, которая когда-то в них была, и стали мутными линзами, искажающими все то, на что был направлен их взгляд. Одного человека мамки уже убили. Это был Диманов отец. Второй, который должен был стать следующей жертвой, еще дышал, пердел и сопротивлялся. У него перед глазами был вечный пример: как нельзя делать; как не должно быть.
- Как твоя бабка, в ударе сегодня? - спросил Диман.
- Да!! - в восторге сглотнул Семен.
- Семен, я же говорю. Баба родила, может быть вскормила, - и в концлагерь, в концлагерь ее нахрен. Не давать уродовать детей.
- Слушай, лучше приходи давай. Пару стопок пропустим. Барабанщицкая сволочь все равно не пришла, так что приходи скорей.


<12 декабря 2001 г. хрен с ним, по юлианскому календарю>

По традиции Семина семья собралась в Рождество у бабушки. Видимо, и тут действовало старое правило - считать старших хранителями традиций и выказывать им за это уважение.
- Здорово - встретил Семен Димана в дверях, протягивая руку.
- Черт. Я думал, хоть у тебя-то можно не подчиняться правилам - недовольно проронил вошедший, нехотя подавая свою.
- Да ладно, мы не дома. Сам знаешь, где - нашел отмазку Семен, усмехаясь.
- Чего не приглашаешь человека? - раздался надтреснутый голос Семиной бабки, идущей из кухни с горшочком в руках.
- Заходи, Диман - пригласил Семен.
Оба улыбались. Оба предвкушали хорошо проведенный вечер.
За столом сидели.. царь, царевич, король, королевич.
Семины мать и бабка обменивались какими-то фразами, а Сема с Диманом пили, закусывали, смотрели телевизор, сопровождая увиденное комментариями.
- Ну чего ты вылупился - говорил Диман диктору ОРТ, пытавшемуся наладить связь с другим корреспондентом с серными пробками, поскольку тот постоянно ковырялся в ухе.
- Михаил? - Александр? - неслось с экрана.
Молодые выпускники журфака МГУ то ли пытались познакомиться и узнать друг друга поближе перед многомиллионной аудиторией, то ли страдали избытком вежливости, с готовностью откликаясь на призывы и уступая друг другу место. Вот что считалось в последнее время на ТВ правилом хорошего тона. И это было слизано с западных аналов.
- Пидарасы - заключил Диман.
- Эй, эй, молодежь - вдруг дошел до его сознания голос бабки. Они так увлеклись экраном, что чуть не пропустили стопку.
- За то, чтобы… - дальнейшее было лишено смысла, и поэтому Диман никогда концовок не запоминал, но весьма послушно "молодежь" столкнула стаканы и каждый своим манером опрокинул их в рот.
Дерьмо с экрана лилось рекой. Следовательно, веселье продолжалось.
- А сейчас прослушайте прогноз погоды… - голос странной женщины подозрительного возраста с удлиненными чертами лица и поджаристой фигурой прервался на рекламной паузе.
- Я тебе говорил, Диман? Программа занимает 5 минут, из них 4 с половиной это реклама.
- В С-Петербурге облачно, - прервала его девка, - дождь. Я в такую погоду употребляю смекта. Смекта - ваш… - немедленно делала выводы дикторша.
- Это же проституция. Вчера, небось, говорила про колдрекс. Бля, матрица какая-то.
- Так вот, Семен. Приехал я во Псков. (Я получил деньги). Помнишь, ты говорил: "Вдруг увидишь Радика…". Сколько мы его не видели? Месяц? Ты будешь смеяться. Первого, кого я там увидел - был Радик. Эта сволочь спала на вокзале. Она проспала утренний поезд до Пыталова. Знаешь, что он сказал? Он устроился работать официантом. Только что со смены. Типа, "у меня часто смены, я не могу приехать, в училище тоже надо ходить".
- Нда-а. - Семен подумал. - Да бабу он наверняка в общаге на выходных ебет. Это как Пипа, когда был у нас басистом.
- Такая же сволочь? - осведомился Диман. - Бля, наглотался там псковского дерьма, этих понтов вшивых… Красивой жизни захотелось. Семен, если бы они верили в светлое будущее, если бы они знали, что летом станут знаменитыми, их ждет много баб, да разве бы они отмазывались бы? Нет, эти суки слетелись бы на сладкое, как на дерьмо, не выжить было бы. И ты бы ни хрена не понял, что к чему. У этих падл нет воображения. А так, "поверь в мечту", и все будет. А они не понимают. ПРОСТО не всасывают!
- Так что он сказал, всё?
- Я у него и спрашиваю: "Так что, Радик, всё?". А он: "Нет, нет. Сейчас смены наладятся, приеду". И как-то он говорил так, как будто чувствовал вину. Знаешь, слегка вызывающе так.
- Хрен с ним. Вот гад.
Они обернулись к новым стопкам.
- Блин, - сокрушался Семен - и я надеялся на этого человека. Да Дёня за месяц - месяц он у нас играл? - за полтора месяца больше сделал чем эта срань за полгода. И Деня ушел в армию. А этот ублюдок ни хрена не может и не хочет. И ведь оба начинали с нуля.
- Да с Деней приятней было играть, - поддакнул Диман (великий басист), - Не то, что этот Радик. Постоянно сбивается! Ни в одной вещи я в нем не уверен.
- Черт возьми, я просто охуел с этого Дени, когда он, играя 2 недели, ту "Текилуджаз" освоил за 3 дня… Да… И такой человек ушел в армию. Прирожденный барабанщик.
Они снова обернулись.
Как Я понял, они кого-то не любили. Уже.

… Максим был прежде всего сыном. Он приходился сыном одной местной журналистке. Интеллигентские традиции - очень сильная штука; интеллигентам просто больше не за что держаться. (Как не за что, кроме Меня, держаться пробитым проповедникам. Отнимите-ка Меня у них.) Традиции интеллигенции - это все, что у них есть. Максим был традиционен. Обладая всеми атрибутами продвинутого студента (он стильно одевался, у него развивались черные кудри, его друг отращивал ноготь), он, как и большинство студентов (коконов будущей интеллигенции), был скорее не умен, а образован.
Как же так можно говорить о человеке, скажете вы, если все отмечают, что он умеет хорошо общаться, остроумен, начитан, к месту с легкостью вспоминает аргументы из довольно веских источников. Ведь мама Макса сочла нужным написать о нем в газете, с тонкой иронией в подтексте: "…когда мне говорят: "Какой у вас талантливый сын…"".
Поясню: прежде всего она сама была <выпущено Цензурой> с большой буквы в самом прямом смысле этого слова. И не зря человек из ее интеллигентского круга назвал ее "ведущей журналисткой нашей газеты", а она в свою очередь писала о нем как о "талантливом публицисте". Отнюдь, отнюдь не зря было все это.
Наверняка Макса кто-то любил. А в творческом кругу интеллигенции он был обласкан. Все здесь уважали друг друга. И все грелись тем, что обхаживали друг друга.
У публициста были публикации в "престижном московском журнале "Вехи"; Макс однажды переложил на гитару стихи другого местного учителя-поэта; поэт в свою очередь (он обосновался в той самой деревне, где когда-то жил сценарист "Москвы слезам не верит") как-то выступал со своими стихами на концерте "Аукцыона"; а "ведущая журналистка" многое из этого вдохновенно описывала в местной газетенке.
Таким образом, как собачонки они все обнюхивали друг друга. Как и тем собакам, им было чем гордиться, но об этом, в отличие от собак, они не могли, как истые интеллигенты, на людях пошло давать знать. Они не опускались до этого. Они не хвастались. Зачем говорить так, когда все можно назвать иначе? Они просто чувствовали за собой силу - у каждого имелось подтверждение, свидетельствующее об этом. Каждый знал, что другие знают…
Они с упоением непринужденно общались. Они с видимым удовольствием представляли друг друга на "творческих вечерах". Они терзались новыми творческими муками. Гениальные мысли роились у них (в головах Семы и Димана они рылись). Они были демократичны в общении. Они обсуждали самый широкий круг вопросов. У них было по-масонски общее дело. Они кроме шуток могли сказать, что "поэт в России больше чем поэт" (из этого следовало, что минет в России больше чем минет; => сортир в России > чем сортир; => хуй в России > чем член - Сема с Диманом любили выводить такие уравнения). Они, как и следует, осторожно, заранее благоговейно заводили разговор о проблемах духовности. Но наверняка они не говорили друг другу, что дрочили в детстве, тем паче вчера. Они обходили острые углы.
Все в своем кругу им удавалось. Они любили эффекты. Всеми "фибрами" "души" стремясь к благородному чистоплюйству, они были изощренно охочи и падки.
Но в принципе, они могли быть спокойными. Общество их ценило. Никакие системы не причиняли зла таким людям (поскольку они любили системы).
К примеру, журналистка выдавала приглаженную действительность. Она описывала две вещи: трудовые будни и "культурные" события. Она не скупилась яркостью и образностью, выдавая удивительные по затрепанности сентенции и не подкрепленные примерами высокие фразы, но обходила стороной все беспокоящее и конфликтное. Она в упор не замечала безобразную помойку возле своего дома. Не будучи натуралисткой, она не понимала, как к ней подойти. Была сломана контрастность. Телевизор пучило лубочностью.
Со Мной у них были сложные отношения. Да и у Меня с ними. Чтобы они не возгордились, Я изредка подавал им знаки для слепоглухонемых, но отдельные глупцы верили не в Меня, а в свою судьбу.

А Сема с Диманом не пользовались благами цивилизации. Они постепенно напивались, входя во все более братские отношения с телевизором. - Ну и хрен с ними.

… Так вот, Макс был басистом в Семиной группе. Репертуар был Семин, а пьянки были общими. Как-то постепенно Сема стал замечать странности. Макс все дольше приходил из соседнего дома. Бывало, позвонит Семен ему: "Выходи, ждем", Макс ответит: "Щас, только покушаю" или "Щас, выхожу". Чем там занимался Макс, было неизвестно. Ожидание срочного прихода было напрасным.
Как-то Макс не выдержал, пошлых смешков в Семиной компании и сказал: "У вас отсутствует чувство такта". Точно, смешки были пошлые и трусливые, они касались внешности и манер поведения Максима. Но именно так, капля за каплей не выпитой вместе водки и не пролитого на репетициях пота в среде духовных единомышленников накапливалась разобщенность, которая в соответствии со скотоумными законами диалектического материализма должна была вылиться во что-то ужасное: Макс решил, что у этих ограниченных людей нет перспектив, к тому же они в подметки не годятся носителям русской духовности (в газетах пишут, что русская духовность зиждется на безответных учителях и библиотекарях); Семен подумал, что Макс связался с плохой кампанией, и надо бы взять Димана, хотя тот совершенно не умеет играть.
По всему выходило, что у Семена не все должно быть хорошо. Его идеи созревали, но гнили без надежды на успех из-за кидалова, устраиваемого басистами и братьями-барабанщиками. Вхождение вразрез с устоями общества выходило Семену необычными препятствиями, которые вряд ли встретят традиционно халявные люди. Кроме того, Сема, взапой поглощая знания, учась на физмате, читая Платона, Шопенгауэра, Ницше, Хайяма, Виана, Бианки, Фрейда, Юнга и других, шутил исключительно бездуховно, цинично и пошло. Даже Я смеялся. Бивиса и Батт-хеда он уважал за искренность. А ведь мог бы стать большим человеком...
Что ж поделать, пусть буду Я ему судья, и Я оправдываю его.
Посмотрим, в какую жопу Я засуну интеллигенцию (Я уже наметил, в Чью), и где будет Семен. Короче, флаг ему в руки, Я молюсь за него. В сущности, у него всего лишь нечеловечески развита человеческая же способность ебать мозги.

Хм. Я отвлекся, а Сема с Диманом уже нализались. Они вовсю глумятся над телевизионными святынями, мешая окружающим.
Ничего нельзя оставить, Мою мать…
Грязные, грязные животные. Твари. Придется оставить все как есть.
Пусть крепчает интеллигенция. Традиционность полезна для сохранения избранной Мною страны. Хотя… кому мешает рождающаяся Новая Мощь?
Что Мне выбрать? Чем пожертвовать?.. Новым Сыном?
Я-то состругаю, но мать вашу, люди.


< 4 января 2002 г. хрен с ним, по григорианскому календарю>

Многие думают, будто безусловная поддержка всего своего не дает погибнуть (групповая взаимопомощь семьи, нации, страны). Я же утверждаю, что разрушение также способно усиливать (возьмите, к примеру, раздутый случай с Моим Сыном).
Да что там далеко ходить - прочтите Ницше (имморальная борьба воль ведет к победе наиболее жизненного и здорового) и Фромма (неприятие моральных ценностей выражается и в форме некрофилии)…
Семен с Диманом диагностировали у себя некрофилию. Они наивно хотели изменить то, чего еще не менял Я. Это было восстание против Меня тоже. Впустую они выражали свое недовольство. Иногда даже понимали это. Но, как говорится, "они дрочили, чтобы выжить". Они не могли иначе.
Они любили слова "дерьмо" и "ебать мозги", и было за что. Они с удовольствием их комбинировали в красивых местах. Так они грохали попсу, которая повсюду убивала красоту, которая привычно не спасала мир.
К их чести, они начинали с себя. Впрочем, и заканчивали собой же. Наверно, все замыкалось на эгоизме. Но уродливый был этот эгоизм, растопыренный наружу.

Дней было столько много, что постепенно становилось отчего-то противно. Семен сублимировался в музыку, а Диман напрямую тратил нервы. (Еще раз повторяю, что Я выражаюсь с антинаучной точки зрения). И он шел к Семе.
В последний год открывала подруга, исчезавшая в комнату с телевизором как мимолетное видение.
Судя по поставленным ботинкам, дома кто-то находился, поэтому нужно было внести разнообразие в их жизнь.
- Ебете ли Вы мозги так же, как вчера? - вежливо и громко поинтересовался Диман у Адольфы, которая молча хлопала глазами, одиноко стоя в углу.
- С кем ты там разговариваешь? - засмеялись люди из другой комнаты.
Потом шли обычные разговоры ни о чем, заканчивающиеся ничем. Тот же перегон из пустого в порожнее.
По сути, эти люди ничем не отличались от Высмеянной обывательской интеллигенции. Некоторым из них везло, потому что им не надоело. Некоторым не везло, потому что им некуда было идти. Я был слишком добр, давая в некоторых местах такой безопасный мир вокруг, что они могли не бороться за выживание и не использовать свои человеческие качества. Они еще тратили время. Они еще не понимали, что относится к их жизни. Они самодовольно лезли из кожи, за спиной телевизора вынося оценки другим, рассматривая не относящиеся к их жизни события.
Проповедник сказал бы: "Не суди, да не судим будешь". Я же истинно им говорю: не обоссы, да не обоссан будешь.
Все это не имело смысла.


< 13 января 2002 г. хрен с ним, по григорианскому календарю>

Здание Дома пионеров ручной работы, штучный экземпляр в данном городе, досталось от буржуазной Латвии, а после от Страны Советов.
Стены Дома хранили следы творческого ухода преподавателей и обслуги. Парадная встречала хлюпаньем воды, подземными путями устремлявшейся сюда из засорившихся канав. На том же этаже помещался танцевальный кружок - такое здесь все было задумано влажное, вплоть до подмышек и лосин танцовщиц и испарений на зеркалах. Поднявшись выше по весьма удобным ступеням, кто-то мог увидеть уродливую шестипальцевую гармонистку, кто-то - засунувшего руку в штаны и выпучившего глаза Карлсона, или по крайней мере доску с вестями из ДДТ, на которой ничего не было.
Группа помещалась в поднебесье. Поближе ко Мне. Подальше от Меня. Соседи выжили-таки Семена из уютной квартиры, причем сделали это странным образом. За полгода сдохло двое, причем родня одного перед смертью второго позвонила среди репетиции, попросив не играть. Но и они были обречены. Коварно и без предупреждения (как обитатели небоскребов 11 сентября) ребята снялись с насиженного места. Пришлось поработать грузчиками. Они погрузили дом в тишину. И даже соседка с воспалением пазух почувствовала себя у Меня за пазухой.
Аппаратуру и все остальное творчество иногда охраняла своя консьержка - вечно бухой и вечно старый сторож Мироныч. Его вечно пасла более молодая и тоже старуха жена, трясшаяся, что дохлятина даже в доме детского творчества найдет способ ей изменить. Но правда была в другом. История все-таки больше смахивала на рассказ "Старик и море". Море водки. Вечная борьба.
Сема мечтал выкупить помещение после того как они прославятся. Может быть, даже вместе с Миронычем как символом пропитости и маразматического вырождения любой самой знаменитой жизни. Это был эталон.

Сегодня Семен хвалил "Алису".
- Молодцы, ништяг альбом выпустили. Первые песни гавно, но остальные супер. Вообще Алиса сейчас не разочаровала. Они на уровне сделали альбом. В своем духе. Это не провальный "Джаз".
Диману за последние дни уже осточертел Семен со своей "Алисой".
- Не знаю. Я тоже любил Алису в детстве там, и еще в начале 90-х было ничего. По-панковски, помню… Да, Семен, хрен с ним, не знаю. Какие-то они традиционные. Нет той пробитости как у "Радиохэда", "НОМа", "Аукцыона".
- Да. Нет, конечно. Я бы даже развивал в некоторых местах тему. А то, как они это сыграли проигрыш в "Танцевать" на одном аккорде. Ужас! Могли бы уйти куда-то.
- Ну, видишь, размаха не хватает. Ограниченность какая-то. Это во всем русском рок-н-ролле так, зажатость какая-то. Это из-за советского воспитания. Не дают пробиться душе, не разворачиваются во всю мощь. На всю катушку. Бля. А могли бы. Вечно сдерживаются. Убого выглядит.
Хм.
- Не, мне нравится такое ограничение иногда.
- Ну, не знаю. Бля. На хрен надо тогда. Видишь ли, все традиционно. Обычно. Как сыграно. Где работа мысли? Да и вообще. Бля, эта Алиса. Нормальная группеха, согласен…
Семен не сдержал эмоций и пернул.
- … Но что за хуйня? Где та пробитость? Что за тексты? Ты говоришь "они в своем духе". Нормально сыграли. Да. Но это, бля, Семен, все равно это массовая психология. Она всем нравится. - разжевывал Диман - Это психология толпы. Они играют с ними… Не выявляют недостатки. Что они сделали? Все обычно!.. Это та же самая попсня, короче.
- Круто! За 5 минут целую группу обосрал - засмеялся Сема.
- "Пятачьё-ок до метро"! - передразнил Диман Кинчева.
- Ха-ха-ха! Даблин. Ужас! - Семен более умело повторил заклятье.
- Наверно, он сам не понял, что спел. Прикинь, он только когда компакты в тираж вышли, послушал и офигел, что наделал. "Пятачьо-ок до метро". Его же теперь до смерти в тусовке дрочить будут. Прикинь, крест на всей карьере.
- Ха-ха.
- Вся карьера насмарку.
- Дааблин, большое сомнение у меня во всем этом хозяйстве. Помнишь, ты рассказывал, как Кинчев с Гребенщиковым из-за песни повздорили?
- А-а, ну да.
- Типа кто-то договорился там песню башлачевскую спеть, а вместо Кинчева спел Гребень. И типа Кинчев ему ядовито там чего-то сказал, я не помню ты рассказывал.
- Я же говорю, они там такие же люди, как и все. Небожители хреновы. До таких вещей там опускаются. Друг с другом цапаются. Ревнуют к поклонникам. Кто из них круче. Типа кумиры нации. Духовные наставники. Типа "я спою эту песню". Чик-чик... Хрен знает. Кому это надо?
- "Иначе: чик-чик" - процитировал Сема Корнхолио-Бивиса.
- Отстой какой-то. Куда катится страна?

Ребята собрали наконец приборы - как они называли аппаратуру. Холерическое возбуждение владело ими - по крайней мере это бросалось в глаза одному Диману, следовательно для него это состояние было неестественно, хотя его неестественность и выглядела привычно со стороны окружающих. Они думали, он и впрямь такой, как ведет себя. И напрашивали вывод, что значит ему это и нужно - вести себя на взводе импульсивных реакций. Твою мать, как они были далеки.
Сема запрыгнул жопой на стол и тут же с него соскочил.
- Бля, сладкий.
В смысле, стол был липкий.
Диман заржал.
- Как же ты это определил одной жопой!?
Еще один повод для мазохистской реакции. Всюду лежали поводы. Ходи и натыкайся. Диман страдал от развитости мозга. Истощенность нервов наряду с тонкой организацией мозговых оболочек могли в конце концов обернуться и безумием, порвав тонкую грань, где нездоровье начинается за здоровьем.
Но пока что у Димана просто ничего не получалось. Они репетировали вдвоем. Радика не было. Сема натаскивал басиста, даром не теряя время.
А учиться было чему. Диман сбивался на сложных размерностях. Сема давно прошел этот этап обучения игре и не всегда понимал, что мешает Диману. Он забыл, как сам учился, то есть сам он прошел другим путем к вершинам мастерства.
Диман не мог себе доверять и прислушиваться к себе - ему нечего еще было слушать. Он слушал партнеров, думал, отвлекался и сбивался в игре. Диману, во-первых, не хватало навыков перемещения пальцев по ладам, во-вторых, не было устойчивой привычки чувствовать ритм, чтобы само тело знало и дергалось под него.
Вот и все. Элементарные навыки - рефлексы - привычки.
Успех человеческой деятельности построен именно на них. "Деловой успех", "успех в карьере" - все то же самое.
Гениальность начинается только потом. Там, где кончается карьера.
По правде говоря, мало кто даже об этом догадывался. Из обычных непробитых людей.
Гениальность - свободное манипулирование арсеналом средств.
Мало того - свободное. Реализуемое.
Сема был близок. Ему только слегка мешала чудовищная заскорузлость мозга.
Бля, как бесился Диман сегодня, когда сбивался на вещах! Вещь "Текиллыджаз" "Ночью в сортире" была необычна попаданием баса между ударами; концовка "Легенды" - быстрой однообразной дробью, в которой бас не знал, где ориентироваться; Семина вещь "Струйка" - личными для Семы и слишком чуждыми Диману наворотами взаимодействия баса и ударных.
Диман просто не всасывал ритм. Он не преодолел еще те два недостатка.
Впрочем, иногда, в хорошем настроении, беспричинном подъеме, неожиданно могло все удастся.
Но сегодня он проебал в баре всех баб. Никого не снял. Слишком часты были неудачи. Диманова натура имела хуевый имидж. Он не следил за репутацией именно в том месте, где все друг друга знали. Как Я уже сказал, обломинги были часты, даже когда он снимал и трахал. Когда он видел перед собой не мечту, честность его натуры бастовала, и он кое-как надрачивал пенис, порой даже доставляя бабе многократное удовольствие, но сам доволен не был, вплоть до того, что содранный до крови прыщик на плече мог добить его, и приличная девушка ничего не могла сделать ни губами, ни ртом. Только честная расшлюхованность девки могла заставить его хуй честно откликнуться на призыв дуры. Дур - шлюх было мало. Дур - приличных девушек много. Больше всех обламывались умные, если не были слегка шлюхами. Более всего бесили дуры, если оказывались слишком приличными и недостаточно честными для того, чтобы быть шлюхами. Порка Мадонна! Это был какой-то пиздец.
И с таким вот настроением назавтра нужно было идти на настоебеневшую репетицию к такому же настоебеневшему единственному в этом ауле идеологическому единомышленнику.
Он бесился. Он вызывал в себе ярость на то, что не получалось. В принципе, он был слишком добр, чтобы не ценить чувство злости. В какой-то мере это было спасение. Он настраивался и бился, бил себя.

Семен ничего не понимал, и его добивал такой подход, с той точки зрения, как это выглядело.
Радик забил хуй, перспективы были мрачные, ничего с их Общим делом не двигалось, а тут еще Диман психует, портит и так хреновое настроение.

Была для депрессняка Семы и иная причина.
Его отношения с подругой оказались обычным примером вырождения слов Экзюпери "Мы в ответе за тех, кого приручаем".
Он как-то не сразу решился признаться себе, что его подруга <выпущено Цензурой>. И Семе стало нехорошо в личном плане. Романтика наебнулась. Он почему-то сам жестоко себя наебал.
Ситуация была до очевидности тупая. Но Семен возомнил себя обязанным выдумать благородство. Этим обманом он возвышал себя, бесчестно променяв некрасивую жестокость на старую добрую агонию. Он не хотел простого здорового способа решения проблемы. Видимо его по жизни еще не заебали обворовывающие компромиссы. Он признавал себя приверженцем сублимации. Этот няня-Семен бесил Димана, поскольку не наблюдалось ничего кроме их обоюдного с подругой двуличия и притворства. Удивительно, но они цеплялись друг за друг за друга вполне расчетливо. Оба косо смотрели правде в глаза, но изо дня в день вымучивали симбиоз, основанный на расчетливых подругиной привязанности, Семином долге и на редкой ебле. Ничего другого общего у них не было.
Хотя, кто его знает, возможно, у Семы были тысячи причин не спешить и оставлять все как есть. Была же у него теория о том, что большого взаимопонимания от женщин ждать нельзя, поэтому следует свыкаться, не требовать слишком многого. Это была разновидность панковского похуизма. Кстати, и подруга не была ни очень тупой, ни со сварливым характером. В принципе, нормальная девушка, очень даже ничего. Ничего.

Диман, знавший настоящую радость общения с девушкой, тоскуя по ней, не мог простить Семино расточительное бессилие в данном вопросе. Но, в отличие от Димана, Я-то понимаю, что в насквозь лживом мире невозможно порвать ахинею маразма разом.
Со стороны Димана было большой глупостью так реагировать на чуждую ему жизнь. Под Моим нажимом он ничего им не говорил и не советовал. Он выражал иногда недоумение, иногда смеялся. Он понимал, что нельзя лезть туда. Не потому, что они не хотят, а потому что это не его дело. Ему должно было быть насрать. Единственный способ не сделать зла людям - это насрать на них. Противление злу насранием. У него своя жизнь. Он пытался, изо всех сил старался уйти в себя, принадлежать себе и осуществлять невынужденные личные потребности. Период убегания от себя, подавления тревог и неустроенности в чужих бесцельных компаниях кончился. Диман снова искал себя, потерявшегося в надуманных обязательствах в чью-либо пользу. И этот намечавшийся уход в себя все же не освобождал его от осознанной необходимости бороться с окружающим миром.
Диман с восхищением и восторгом нашел честно описанную раздвоенность родных ему аффектов и противоречий, наугад открыв уже прочитанного год назад Ницше "Ecce Homo" - "Почему я так мудр", 6,7,8 абзацы.
Он почти снова обрел свою любовь и почти излечился. Он круто промыл себе мозги.

И случайно сейчас разговор начался с Ницше.

Они уже отрепетировали, недовольные друг другом и сами собой, как это наблюдалось глазами Димана.
Дома у Семы они пили чай, довольно хмурые и усталые. Впрочем, усталость не мешала пока проискам раздражения.
- Слушай, Диман, как же ты неправильно понял Ницше, - я офигеваю, - в своих словах о злости. Кто тебе это сказал, что нужна злость? Даже у Ницше ты ее понял так тупо, совсем не так! Даже у Шопенгауэра - я тебе говорю - намного все более похуистично высказано это отношение. Нужно быть выше этого. А ты так приземлился. Да-а, Диман. Ты совсем не разбираешься в них.
Сема сказал с усмешкой. Уверенно. Устало и разочарованно.
Диман напрягся, услышав неодобрение и испугавшись своей возможной глупости.
Сперва в Семе заговорило раздражение, вызванное памятью о давнем и глубинном противоречии. После, продолжая фразы, в Семе уже говорило искусно прижившееся у него панковское похуистическое отношение к миру, долбоебическое и умное одновременно, то есть, несмотря на кажущуюся максимальную анархическую летовскую отстраненность, все равно по сути жестко рафинированное и не терпящее противоречия ему. Где-то Сема был огромный похуист. Но, видимо, по отношению к своему собственному похуизму похуистом он не был.
Раздраженность выявила это. Диктатура и царек жили в любом черепе. Семину приверженность к похуизму, к похуистическому взгляду сквозь пальцы, легко объяснить на примере случая с подругой: он списывал похуизмом бессилие (там - бессилие найти нормальную девку; здесь - воспринять чужой образ мыслей - "уметь смотреть на вещи тысячью лиц").
Таким образом, похуизм - защитный механизм против неудовлетворенности от бессилия, так же как и циники, несмотря на всю их крутизну, как сказал Ницше, - всего лишь усталые души.
Диману позарез нужна был злость. Бессильные и вместе и порознь разведенные папаша с мамашей научили его благостному невовлечению в какую бы то ни было борьбу. Его родаки бессилие списывали добродушием. У безмозглых родителей не мог вырасти нормальный сын. Он тоже изначально не боролся с миром и, следовательно, не боролся за себя.
Он тупо прожил много лет, прежде чем мозг, голый мозг, мозг в чистом виде не подсказал ему всю ужасность произошедшей наёбки (вылитая не туда сперма достучалась и до мозга). Он был не тем, кем мог бы быть.
Полезная восприимчивость осталась с детства, не хватало лишь приложенной силы. Злость была нужна, чтобы заставлять себя меняться, хорошо играть. Неудовлетворение должно было выливаться из организма через строго направленную злость. (Вы в курсе, что Диман воистину олицетворял судьбу несчастной нации?)
- Сема, где, где ты видишь противоречие с Ницше? Что я не так понял? - Зло говорил Диман. - В чем противоречие? Я понял так, как мнЕ нужно. МнЕ не хватает злости. Я, бля, слишком добр. И чтобы, сука, все этим пользовались?..
- Какая разница? Еб твою, забей ты на все это! Похуй!! Тебе должно быть похуй!!
- Нет, мне надо это, чтобы бороться. Чтобы можно было ответить. А то я слишком добр так…
- Нахуй?! Зачем? Ну, Дима-ан, как ты приземленно все воспринимаешь!
- Ага, да всё… Тебя допустим наебали, сделали какую-нибудь хуйню, и че, так все это оставить?
- Похуй! Ты пойми, тебе-то что, ты… Тебе ничего не сделают.
- А чувство удовлетворения, а если это мне нужно?
- Ну, Дима-ан, ты даешь! Ты ни-ху-я не понимаешь. Это все так мелко.
- Выход должен быть во всем. Я должен бороться с неудовлетворенностью. Все это к борьбе воль и сводится. Это общий принцип. Да своего Фрейда возьми. Ты же знаешь сам все отлично. Ты все знаешь, а хули ахинею несешь. Это же дерьмо внутрь загоняется. Отравляет жизнь. Если не реализовано.
- Да знаю. Да причем тут это, Диман!
- А на хуй мне это, если я чувствую, что это мешает? Если мне это не надо. А что-то другое надо?
- Не-е, Диман…
- Ну в чем тут противоречие. Что я не так у Шницеля понял? Да ну тебя в пизду. Хуйню городишь, Семен. Похуизм приплел. Да на нем далеко не уедешь! Еб твою. Заебет мозги ебать. Ты ебешь мозги, Семен.
Семен с бессилием (как и когда тупила подруга) вздохнул. И забил болт.

Сколько буддистов, анархистов, панков, хиппи и прочей твари попалось на то самое кажущееся противоречие между "невосприимчивостью к влиянию мира" и "ввязыванием с миром в войну", описанное в тех самых абзацах Ницше, вызывающих ощущение заблуждения автора, когда кончается один абзац, но не прочитан второй. Люди почему-то простецки выбирали что-то одно.
Война и похуизм. Должны иметься оба. И это не классический симбиоз. Та самая борьба воль. (Я ведь тоже все это время ой как хочу подрочить, но сдерживаюсь, хотя ебать, кроме как самого Себя, Мне не кого)

Кардинальный идеологический спор закончился ничем. Не очень удачно вылилось напряжение, отстойная неудовлетворенность у обоих осталась.
Да, Бля. Не завидую Я им. Подруг бы нормальных нашли.
Хотя… Пресловутый Семин похуизм не воспринял бы даже самую идеальную подругу как подарок судьбы. Мозги у обоих жертв аутистского воспитания явно были набекрень. Долбоебы, неспособные к выживанию в реальном (не путать с обывательским) мире, ибо если б они и выжили, то были бы иными, не долбаебами.
На протяжении всего этого разговора группа "Грин Грэй" записывала с "Децлом" клип. Крутые чуваки извлекали благородные аккорды. Они старались выглядеть так круто. В нищей стране, где крутизны у народа еще нет, где национальная одежда по преимуществу фуфайка и кирзовые сапоги, откуда ни возьмись взялась афро-американская культура. Конечно, она выглядела недоделанной. Нежно ухоженными были чуваковские грубые волосы и нарочито неряшливая одежда. Волосы были зализаны всевозможными спрэями. Лица морщились в крутейших, отрешенных по моде гримасах. Они изображали что-то крутое. Манерные позы изображали что-то непонятное. Какая-то крутизна типа кроется здесь. Крутизной она должна была казаться для людей, чтобы люди поняли, что за Грин Грэями и Децлами стоит какая-то велик-кая сила. Для лучшего усвоения крутизна должна была быть возведена в ранг маразма. Красивые картинки изображали не пришей к пизде рукав. Мозги организаторов этой затеи были безнадежно проебаны попсовым кокетством, многозначительными недоговорками в кадре и в звуках, лажей броскости двуличности наебки. Они знали, что прогресс заключается в наебке. Они были в курсе, что по новой моде по-новому прикинутая толпа детей городских колхозников, выражая любовь к попсовым ценностям, по старинке пиздит одного. И кадр камер этих чуваков ловил с воспитательной целью только оболочки людей. Крутизна была только в том, что чуваки делали это для себя. Им действительно было похуй. Чувакам нужны были бабы и деньги. Деньги нужны были всем. Только вот зачем?
Множить лажу.

<продолжение следует>
dialeks@ellink.ru