Памяти погибшего Дэвида Кэррадайна.

С детства он искал ее хищные черты. Он не знал ее лица, но довольно скоро почувствовал, что она - провал, прорва, беспощадная воронка, жаждущая его разрушения до конца. И он очень рано возжелал ее, еще до того как пробудилась сексуальность, и вообще до того как  узнал он это слово.

Когда пришла пора юности мятежной, ее таинственная власть над ним, казалось, уже не знала границ. Но порой в душу тихо проникали и светлые женственные сущности: одни пели ему сердечные материнские песни, которые он, кажется, никогда не слышал в детстве от матери,  другие шумели лесами Руси и тосковали трубным криком лебедей, приходили и далекие незнакомки из белых замков, девицы из теремов; укрывала порой его своим живительным покрывалом сама Мать-земля.

Но чем дальше он существовал, коптя небеса своим тусклым едва живым костром, тем безраздельнее становилось ее тяготение. Он искал ее черты в разных женщинах: в женщинах бытовых – коллегах по работе, продавщицах, официантках, проститутках или в далеких порнографических дамах, в актрисах и в дикторах телевидения. Искал беспощадные, насмешливые, но потаенные черты. Нет, его мало интересовали коммерческие садистки облаченные в розовый латекс или в черную кожу с дезинфицированной плеткой в руке – это было слишком рациональное, слишком плотское, аккуратное бюргерское развлечение для плоти. Массажик, щекотание нервов. Он же хотел быть раздавлен душой, духом.

Порой за кокетливой улыбкой невинной девицы с глупой косой он мог вообразить садистическое довольство, жажду его унижений и его боли. И тогда он влюблялся. Искал встречи, порой бессознательно ставил себя в глупейшее положение, что бы ощутить сладкое. Если над ним надсмехались, обижался безмерно, злился, но после понимал – он сам так подстроил. Иногда добивался тела, иногда нет, и тогда безумно мастурбировал, обзывая свою несбывшуюся любовницу самыми грязными словами, перемешанными с тоскливой молитвой к ней же. Порой кощунственно вставлял ее фотографический образ в виртуальные иконы и в фотографии интерьеров соборов с помощью компьютерных программ, и даже достиг изрядного мастерства в этом.
Он ценил ее мат, ее грязь, низкие капризы, желал слизывать это с нее как нектар. Но, рано или поздно, всегда разочаровывался:
-«Слишком земная, что бы быть шлюхой».

Понимал, что почудилось, в идиотке со стандартными запросами («тряпки», «фитнесс», «отдых в гламурном отеле», «выгодный брак», «образцовый, всем назло, успех») углядел ту, которой в ней нет.

Его всё больше интересовали пороки женщин, тайные страсти, спрятанные под маской внешней бытовой культуры: жадность, гордыня, коварство, подлость, неверность, низость, пакостная мелочность, даже убогость душевных горизонтов, пошловатые стрелки на ресницах.
Пьяные матерные крики девиц из потных компаний на душных вечерних улицах и в парках уже возбуждали его плоть.

Много раз он пытался в юности бороться с ней, но не мог. Она всегда вторгалась исподтишка, воля против нее не находила точек приложения.

Шли годы, это был уже не раздвоенный юноша, а грузный, чуть лысеющий мужчина хорошо за 30-ть, одутловатый, вполне асоциальный, пропитанный терпкой ненавистью к миру. Лузер. Неудачник. Образование, блестящий старт, всё пошло к чертям. Он не хотел видеть людей. Он жрал безмерно. Мастурбировал. Уже не встречался с женщинами, они мало могли ему дать, да и его не искали. Довольствовался скудным материальным обеспечением. Он знал, что она его разрушила, но еще не до конца. Еще теплилась жизнь, и было что отдавать, а значит, можно было наслаждаться.

Он собирал у себя виртуальную коллекцию фотографий и старинных картин женщин преступных, от которых содрогалась история или хотя бы пресса. Отравительницы своих родных, сексуальные садистки,  тиранствовавшие королевы, медсестры, тайком пившие кровь в лабораториях, осквернительницы могил, разгулявшиеся француженки-давалки на оккупированных немцами территориях.
А еще картины демонических богинь, бесовок из разных культур, русалок, баньши, ведьм. Он знал, она как-то причастна им. А еще к ночному городу и его греху. К душной Луне и к сизому туману в переулках в отсветах иллюминаций и фонарей. Ко всей людской грязи. К гибели мира. Черная дыра всех миров Вселенной.

Не все дамы из его коллекции были красивыми, но когда он мастурбировал, они были ослепительными, сияли самой страшной красотой.

Он научился чувствовать ее метафизические измерения. Она жаждала калечить его жизнь? Так что ж, он настойчиво год за годом шел в ночные парки, где его могла избить, изувечить пьяная гопота. Унизить, растоптать. Он знал, ей там в  ее сумрачном мире будет сладко. Отдавал как бы по ошибке свой скудный заработок на лохотроны, унижался перед зажравшимися местными господами. Плевал на могилы своих предков, на которых она совершала свой безумный танец.

Он прижигал свое мясо сигаретами, резал себя бритвой и зашивал разрезы обычной иголкой с ниткой, слизывал гной с ран, жрал кал, блевал и ел. Только в эти минуты он ощущал себя счастливым.

Однажды он пустил себе кровь, привычный, в общем-то, ритуал-жертвоприношение для него, сладость для богини. Но утомление, подорванное здоровье дали о себе знать. Потерял сознание и ушел. И она, наконец, всосала его до конца.