Путаюсь, нагромождаю слова без связи, и смысла. Ввожу в заблуждение свой рассудок, на куски, разрывая понимание собственного бессилия, пуская по ветру пепел своих суждений и неистребимое, каждый день возрождающееся желание знать, для чего уничтожаю порожденное собою. Задаю себе этот вопрос, другие и с презрительной ухмылкой не отвечаю. Веду себя с собой так, как те двое, идущие навстречу друг другу, пытаются разойтись в опасной близости, бросаясь, то вправо, то влево и в конечном итоге столкнувшись, вонзают в вялые инертные тела раздраженные взгляды и гортанные звуки злобы. Ловлю случайных собеседников, заглядываю в глаза, выдерживаю ненужные паузы, превращаю светскую беседу в опасный подъем провокатора без страховки по отвесному, без расщелин и выступов краю высокогорья давно устоявшейся в себе личности. Жду пощечины, рваной раны от сточенных о подарки жизни зубных пеньков. Или хотя бы звук ломающихся о край столешницы ухоженных ногтей, нежных длинных не знавших боли в фалангах, пальцев, тисками сжимающихся от бессильной злобы. Беру в руки книгу. Через час, она, как только что оперившийся птенец, переворачиваясь в воздухе, размахивая страничками, теряя чьи-то закладки как нежные перышки замирает, потеряв жизнь в углу. Подслушал о себе, посетив очередное сборище интеллектуалов: “Повадки примата выдавали во всем его поведении, какую-то спокойную укрощенную, но, тем не менее, дышащую скрытой угрозой безумность. Он был резок в движениях, часто суетливо и ненужно начинал перемещаться, пытаясь изменить свою позицию по отношению к окружающим и, по-видимому, не достигнув желаемого, возвращался на место. Был, в то же время сдержан голосом, критически мыслил и публично осуждал себя за излишнюю нервозность. Он всегда был рядом, хотя и понимал, вероятно, свою ненужность, но был. Был лишним, отягощал, раздражал и пробуждал неистовое желание нанести телесный вред его сутуловатому, скорее даже сгорбленному, источающему уныние туловищу. Позднее несколько смятых листов для Нас. Прыгающие буквы, местами, рвавшие желтоватую бумагу. Без помарок и исправлений холодный, равнодушный обращенный к нам текст. Пролитая душа. И наша, скомканная условностями общества, но все еще тлеющая ненависть и отвращение к этому человеку”.

Ну и пусть, ведь это всего лишь люди. Мне это легко. Достаточно легко поверить в то, что когда-нибудь я снова смогу улыбаться. Новые морщинки в уголках глаз сделают мое лицо привлекательной и добродушной мордой сенбернара. Детишки будут трепать мои бакенбарды. Будет праздник. Я перестану дрожать, затравленно оглядываясь на померещившуюся тень, буду пить холодную водку с наслаждением впиваясь зубами в упругую мякоть соленого огурца, и на отрешенном блаженством моем лице будет блуждать глупая, самодовольная улыбка. Сейчас мне холодно. Холодно у растопленного камина, в полдень тающего под солнцем июльского дня, в удушливой бане со сверчками. Я думал, бумага поможет мне согреться, и я писал им о себе. Писал не о том, что хочу бороться с собой или с ними. Писал, как нужно что-то потерять в себе, что бы найти это в других. Да, я кричал на бумагу, плевался и рвал странички высохшим пером, боясь потерять нить своего рассуждения или течение эмоций. Писал о том, что кажется, чего проще, привязав к оградке своей железобетонной слабости волю, покинуть ее, жалобно скулящую и не оглядываясь назад, избегая встречных удивленных лиц общества уныло брести к окраине жизни. Каждый из нас знает туда дорогу и охотно поделится своими впечатлениями с тем, кто только туда собирается. И уже можно дышать свободой безволия, но закрадывается сомнение в уверенности ощущения чувства потери. И, кажется, все еще слышно, как борется воля с путами слабости и щенячьи ее повизгивания, заставляют судорожно торопить шаг и вжимать голову в плечи. Оглядываемся, но уже не видно…там ли она. А было ли это волей? Мы все уверены в том, что воля проявляется в борьбе личности в себе с тем, что не приемлет мораль и нравственность всего общества или по крайне мере ближайшего окружения., где нравственность это соизмерение (или в крайнем случае попытка найти разное, более трагичная ситуация – общее) между личным отношением индивидуума к элементам социальной жизни и безусловно существующих авторитарных норм общественного поведения. Отсутствие возможности (в виду существования нравственных общественных канонов и страха понести наказание, предусмотренное нормой закона) реализации собственных убеждений, сформированных, как желаемый стиль поведения в социальных слоях общества и в то же время рассудительное отношение к своей существующей дисгармонии духа и эмоциональной алчности к проявлению собственной воли выбора является первым этапом к формированию отношения к нравственности, как к неизбежному, а в силу отсутствия возможности бороться с неизбежным и следовательно фатализму и пассивному существованию. Но еще нам кажется, что воля это способность личности бороться со всем обществом или ближайшим окружением за согласие с навязываемой ими нравственностью и моралью. Но величайшим проявлением воли можно считать способность личности не просто делать выбор или бороться пассивным уклонением с общественным давлением, формируя на собственных принципах оценки социальных драм и трагедий свой трактат о понимании жизни, а способность, принося себе лишения, окрашивая свою, давно ставшую лишней этому обществу, жизнь в темные цвета человеческого непонимания, менять структуру, объем, сюжет, примените любой термин, которым вы определяете сущность существующей морали и нравственности. И если на первый взгляд, это и может показаться вызовом, то чуть позже вы убедитесь, что это так и есть на самом деле. Воля это вызов и в первую очередь самому себе. И может так статься, когда уже и каждое недремлющее око укуталось в сонную теплоту век и лишь тревожное беспокойство ресниц укажет на глубокий сон ответственности, всем тем, кто был повсюду, но кого из-за тихости поведения и скрытности жизни в повадках не разглядеть, будет дана возможность, гордо подняв голову, смотря перед собой и звонко чеканя шаг, стремительно преодолев последние рубежи робости и страха заявить громогласной поступью стройных рядов о своем существовании. Но…., чу…., они крадучись, прижимаясь к плоскости, будут перемещать свои затекшие от долгого пребывания в неудобных позах туловища, вдоль водных проток и обильной запасами поверхности. Опыт, веками скопленный поколениями предков, переживших не одно око, заставляет двигаться, опираясь на четыре точки опоры, заметая хвостом следы и зарывая помет – двигаться к окраине жизни, туда, где их ждут они - вонзающие в низложенное символ своего рода, и в благодарность самим себе за совершенное, раскидывают уставшие тела на своей восторженной самовлюбленности, которая успокаивает еще бушующие волны алчного вожделения и дарит нежное чувство удовлетворения. И ни что не важно для них покоряющих, завоевывающих, уничтожающих любое сопротивление. Там впереди, на этих безграничных пространствах всегда будет слава завоевателям, всегда будет опасность и вечно воскрешающееся чувство страха, там, где рассудок и чувство самосохранения на полпути оставят их, где воля, вскроет себе вены, там, где жизнь ослепнет и, шаркая ногами в пыли, будет медленно брести прочь. По счастливой случайности, некоторые из нас, наделены, способностями избегать всех нравственных условностей. В их жизни существуют только пеньки нравственных колоссов, под тенью которых остальное человечество прозябает во мраке густой листвы морали и этических норм. Интеллектуалы все-таки добры ко мне. Отнеслись ко всему написанному мною с пониманием пожилой сиделки и философией человечного человека. Все равно я уже давно от них отвернулся и последним, что я для них мог сделать, упиваясь своим бескорыстием, это оставить их в покое. Теперь, нетерпеливо ожидая перемен, возвращаюсь к прошлому, оценивая, что мне предстоит потерять. Кого я уже не увижу, с каким трудом буду вспоминать их лица и образы. Когда-то давно, теребя память за коротенькие хвостики переживаний приятных минут прошлого, получал истинное наслаждение, подслащенное осознанием невозвратности тех мгновений. Теперь боюсь ее самоволия. В минуты душевного покоя, она, долго выжидая и тщательно выбирая момент, цепко ухватив меня за удобный, самостоятельно ею сконструированный и прикрепленный ко мне поручень, начинает топить меня в самых черных днях моей жизни. Память это лежащая в постели моего парализованного мозга, сафьяновая утка, которая давно переполнена, но которую некому вынести. Итак, выбор сделан. Ничто не может повлиять на мое решение, ибо это уже даже и не в моих силах. Все сказанное выше не объясняет причин, по которым я делаю этот шаг, не обвиняет кого-то в душевной глухости и слепоте. Они могут пойти по цепочке моих следов, по словам очевидцев, случайных свидетелей, попытаться найти способ преследовать меня, но это вряд ли даст результат. Мы можем встретиться, и это скорее всего случиться, так как движущиеся в противоположные стороны рано или поздно соприкоснуться в одной точке пространства, Они двигаясь к окраине жизни, Я к...