-    Ну, и когда у вас это началось? – спросила меня врач.
    Тяжелое похмелье не давало созреть ответу на поставленный вопрос, и я принялся разглядывать врача. Представительный старик, гладко выбрит, лысоват, лицо типичное, встретив на улице, пройдешь – не запомнишь. Красивые очки в золотой оправе делали его взгляд ещё более проницательным и тяжелым, словно подчеркивали вопросы, задаваемые этим человеком. Выправка выдавала в нем служивого, но не простого, а привыкшего отдавать приказы, не сомневаясь в их исполнении. Постаревший Юрий Владимирович Андропов.
    -    Вопрос повторить? Да, вы не стесняйтесь, рассказывайте – повторил доктор с нажимом, но более ласково.
    -    А, да, да, извините, голова что-то… – промычал я в ответ.
    -    По-поводу головы мы и будем беседовать. Так когда началось-то?
    -    А какой сейчас … ммм…
    -    День? Месяц? – помогал он мне.
    -    Год, месяц, а день не надо, не поможет.
    -    Две тысячи девятый, начало.
    -    Бля-я-я! – вырвалось у меня. - Давно, лет двадцать, но сильно не пёрло, а теперь вот понеслось.
    Доктор ухмыльнулся, что-то записал и, оторвав взгляд от документов, тоскливо произнес:
    -    Вот же, времена, демократия, эх, раньше б отправили в лагеря, лет на пять, как рукой бы сняло, не сняло б – отрубило бы!
    - А если б не помогло? – хамовато, в тон ответил я ему.
    -    Средств было много, сынок! – подобрев ответил врач, и глаза его затуманились воспоминаниями, но лишь на мгновение.
    Что-то записав, доктор поднялся.
    -    Пошли, покажу, где ты будешь лечиться. Условия, лучше не придумаешь. Вход-выход свободный, еды, сколько и когда захочешь, по праздникам – алкоголь, но в меру, поживешь – посмотришь.
    С этими словами эскулап подтолкнул меня из кабинета. Длинный коридор разветвлялся. Мы пошли на право.
    -    Здесь у нас автомобилисты что-то делают, изобретают, обсуждают, ломают, перестраивают. Людей здесь не много, но контингент мирный, за главного у них Джым – парень головастый, рукастый, совет может дать, а может и по голове гаечным ключом, ты, если понравится – послушай, поговори, но к гайкам-болтам сразу не лезь, могут не понять, технари, словом, но увлеченные.
    Врач махнул кому-то рукой, что-то загудело, зафыркало, чпыхнуло и потянуло гарью. Мы пошли дальше.
    -    Тут у нас игроки, не, не казиношники, а компьютерные. Ты к ним не приближайся без подготовки. Жуткие люди, всё время бегают, «стреляют». Шальной пулей контузит, отвечай за тебя потом. Убить не убьет, но всё равно, береженого Бог бережет. Ротация тут огромная, но основные P.А.D.О.N.А.К и Уибантуз, с ними вообще не общайся – загрузят, не перегрузишься. Пошли.
    Идти долго не пришлось. Запах готовящейся еды и грохот посуды говорил о том, что мы приближаемся к кухне. Громко обсуждаемая пивоварка и бутылка с виски, стоявшие посередине кухни привлекли моё внимание, но бегающие вокруг меня люди с тушками гусей, кроликов, курей; галдели, толкали, пихались и недружелюбно смотрели на меня, доктора не замечали вовсе, он им был по-хуй. Позже, заходя сюда, лакомясь приготовленным, я познакомился с этим сообществом, которое называлось «Фкусножрать». Милые, вобщем-то люди. КонАццкий Синдром, Иеремия, Ханка, Трагладит, Хуев, Детородный, Дундук, Чукотский Ахотнек, сюда забегали, предлагая рецепты и другие, но без особого успеха, эти ж были мастерами разделочной доски, кастрюль, сковороды, ножа и прочих кухонных принадлежностей.
    В самом отдаленном помещении, куда мало кто заходит, сидели кружком люди, слушали радио, вырезали из газет заметки, бросали в центр и жутко кричали. Ненависть к каклам, грызунам и пендосам била через край, хотя никаких каклов, а тем более пендосов и грызунов и в ближайших километрах не наблюдалось. Когда их ненависть утихла, специально обученные люди-модеры подбегали к ним и с криком: «Кацапы - ублюдки!» срали им в центр круга. Что тут начиналось! жопорез брызгая слюной орал, что Ющ, сцуко, спиздил газ, Мумбаи Дубаи давился лозунгами типа: «Хороший Какол – Мертвый Какол»!, Иван Рычало и Викинг разгребал гавно из центра разбрасывали его по стенам, фглубокамтылу, Тур Хуердал, матроскин, Беломор-в-анал начинали грозиться начать наступление и ввод танков на вражеские территории. Бывали здесь и другие. Маёр б/п (видимо без пизды), то что он без пизды, я однажды убедился, увидев, как в центр круга, на нарезанные клочки газет маёр выложил свой хуй. Полудохлая пенсионерка заинтересованно потрогала пальцем хуй, и объявила, дескать при Виссарионыче хуи потверже, да и посвежее были, но и этот сойдёт, попросила убрать сие непотребство и обнявшись с Пейсатым Лыцарем, запели «Вставай, Страна Огромная». Заходить в это помещение не рекомендовалось даже ради интереса, но от скуки я заглядывал, охуевая от этих людей. Им были все, абсолютно все по-хуй, особенно не согласные с ними. Они жили своей, никому не понятной жизнью ура-патриотов, называлось это извращение – Палит.сру.
    Но самые интересные персонажи были в Актовом Зале, их было так много, что зал им был отдан в вечное пользование, хотя они и разбредались по другим помещениям, возвращались сюда непременно. Звались они – креативщики. Вавилон, Содом и Гоморра, Москва, всё это было цветочки! На сцену выходили по очереди и не очень по очереди, пьяные и не очень пьяные креативщики и рассказывали правдивые и не очень правдивые истории. Некоторые хреначили стихами. Потом спускаясь в зал обсуждали услышанное. Крик стоял невообразимый, но они, привыкшие, словно не замечали его.
    Итак, на сцене Анна Аркан, пожухлая тётка, вещала какой-то бесконечный роман, её никто не слушал, посылали на хуй, орали, чтоб съебнула со сцены, перекрикивали, но ей     было насрать. Она вещала. Нудно, монотонно, скучно. Было видно, что она в трансе от собственной значимости, она парила в облаках и ничего земного не замечала, даже когда другие авторы рассказывали свои истории, она, забившись в угол сцены продолжала бубнить. Был ещё писатель базука, тоже долго, но не так нудно, а спускаясь в зал громко передавал перлы выступавших. На этом фоне выгодно отличался Листенон, выбегавший на сцену, коротко «лепил» какую-то хуйню, и, хихикая, спускался в зал. Скво (подруга индейца) пронзительно читала стихи, в зале вела себя скромно, а гонорары отсылала в детские дома, я сразу проникся к ней уважением. Заинька такайа на фоне Скво конечно потерялась, но в зале вела себя тактично, учась и не хамя окружающим. Хуянсон, старый опытный креативщик, иногда радующий собравшихся своими писульками, в зале вел себя, как и положено старому опытному писателю: надменно и немногословно. Очень часто в зале бегала девушка, радуя собравшихся голыми сисками, это была Надяня, собрание одобрительно кивало головами и тихонько поддрачивало. Драчило же собрание в открытую, когда на сцену поднималась тетя Фая, сисек она не показывала, но все рассказы у неё были про еблю.
    В первом ряду сидел человек, внимательно слушающий всех, включая Аркан и записывал что-то себе в блокнот, редко выкрикивая из зала замечания. Звали его ЖеЛе. Выходил на сцену и объяснял выступавшим их ошибки; громко, без стеснений и экивоков.
    Из зала часто доносились невнятные крики и визги – это морквохуй, Мидведь и Пробрюшливое жорло нахали, нахать помогал и геша, вообще про гешу надо отдельной строкой.
    Отдельная строка про гешу. Писатель, читатель, нахер, человек и пароход. Чередой на сцену выходят ГеленЮрген, Воспитатель Дебилов, Галина-галина, Ацкий Грипник, Олег Покс, Кок с Фаины, Модестус, Крок, Бабик (удмуртский писатель, веселый, беззлобный паренек, импонирующий здесь всем).
    Тяжело ступая на сцену выходит Гарррбатый, местная достопримечательность. Бывший ГРУшник или ФСБешник, уволившийся из своего ведомства по причине хронического алкоголизма и не менее прозаического графоманства. Хотя Гриша видит происки баб в своей отставке. Гриша вещает залу что-то про мастурбирующих и срущих на сцене тёток, малолетних гопников и прочих маргиналов, не окончив рассказа он уходит, смачно плюнув на сцену. В зале идет горячее обсуждение, к которому Гарррбатый присоединяется, громко нахая и рыгая.
    Берг выступать отказался, обсуждая что-то с Ушельтсем.
    Выскочившего на сцену Гринго никто не слушает. В него летят бутылки, помидоры, использованные презервативы. Ловко уварачиваясь от летящих в него предметов, Гринго дочитывает монолог и убегает.
    И вот Он. На сцене огромный человек, говорящий рубленными фразами на китайском языке, с едва заметным восточно-московским акцентом. В зале затихли. Напряглись все, даже император СанСаныч (он же Александр II) вечно шляющийся по залу в картонной короне и поучающий всех и вся. Девушка, с именем из трех букв, начинающимся на Х… достала блокнот и начала записывать отзывы слушающих.
    Кирзач здесь был Гением-Классиком. Его любили и уважали. Говорят, он даже издал книжку и теперь чувствует себя настоящим писателем.
    Затаенным дыханием зала он наслаждался. Он был в центре мироздания!
    После его выступления зал рыдал, кричал, хлопал. Шум стоял невообразимый. Девушка с блокнотом металась как ошпаренная, записывая выкрики из зала.
    Выступление Евгения Староверова тоже послушали, но как-то деликатно. Евгений был аксакалом, его не перебивали, но и особых восторгов его речь не вызвала. По проходам расхаживал улыбаясь высокий мужчина, еврейской наружности, с украинской фамилией и ленинградским акцентом. Перед ним заискивали, ему это льстило. В его глазах играл озорной огонёк отставного проктолога, занимающегося из любви к искусству частной практикой.
    Было видно, что главный в клинике он, а не главврач.