Если вам скажут, что среди прапорщиков слишком редко встречаются романтические натуры, - не верьте. Среди прапорщиков они не встречаются никогда. А то, что мой командир был большим романтиком, то это как раз то самое исключение, которое только подтверждает правило. Хотя, приходится признать, воинская служба все же наложила заметный отпечаток на его возвышенную душу…

Время перевалило за полночь. Дежурство на узле связи запасного командного пункта проходило спокойно, прапорщик Пузырев включил электрический чайник и пригласил меня за стол. Перебросив наушники на шею, я подсел к нему, развязал свой вещмешок и стал доставать хлеб, масло, кефир, вареную колбасу. Все это я закупил в солдатском кафе перед заступлением на смену.

При виде толстой «Любительской» колбасы Пузырев усмехнулся и, взяв ее в руку, сказал:
- А вот с этим предметом у меня связано одно из самых печальных любовных воспоминаний.
Я поднял брови.
-  Да, - вздохнул прапорщик. – Если не возражаешь, я могу рассказать, пока чай закипит?
Как я мог возражать? И прапорщик Пузырев, проведя пятерней по лысеющей голове и откинувшись на спинку стула, начал свое повествование.

- Случилась эта грустная история лет десять назад, когда я только начинал свою службу и был молодым и глупым. Нравилась мне тогда одна девушка, нравилась до безумия. Она была вся такая воздушная, трепетная и неземная, и звалась она почти по-пушкински – Татьяна Лаврина. И хотя мы с ней были знакомы полгода, наши отношения развивались очень медленно, как вялотекущая шизофрения. Во-первых, потому что у нее уже имелся постоянный хахаль, а во-вторых, чувства ее ко мне были, как она сама говорила «лишь на одну йоту больше, чем дружеские». Но именно эта йота и вселяла в меня надежду.

Я чувствовал себя запасным игроком, рвущимся в бой, чей выход на поле зависел от случая или прихоти тренера.
Я ждал своего часа.
И он таки наступил.
Однажды ее как будто расколдовали. События завертелись так стремительно, что все было похоже на сон, а  в конце, забегая вперед, - и вовсе на бред. До сих пор сдержанно принимавшая мои целомудренные ухаживания и робкие попытки ласок, она вдруг превратилась в страстную кошечку, готовую к любым амурным приключениям.

Я понял, что с ее хахалем все кончено. Вскоре она мне и сама в этом призналась. Ее, как выяснилось, покоробили в нем две вещи: то, что он оказался родом из Крыжополя и то, что он все время по нему скучал, вспоминая свое крыжопольское детство.

«Какая же она деликатно-утонченная девушка, - думал я, утопая в ее чистых глубоких глазах. – Вся такая нежная, чувственная. Ее шокируют такие мелочи! Она просто божественная. Слава Всевышнему, что сам я родом из Орла.»

Мы сидели на скамеечке в парке, и на ее теле постепенно не осталось ни одного места, где бы не побывали мои руки. Моя душа пылала от предвкушения неизбежной близости. Замирая, от счастья я пригласил Таню к себе домой попить изумительного перуано-гвинейского чая. Она радостно согласилась и всю дорогу, пока мы тряслись в трамвае, ее голова лежала на моем плече. Время от времени она хохотала над моими шутками и я восхищался ее повышенным чувством юмора.

Моя звезда стремительно разгоралась над горизонтом. «Вот так – всего за несколько часов – сбываются сокровенные мечты» - думал я, открывая дверь подъезда.

Дома я поставил на плиту чайник, включил проигрыватель и пригласил свою дорогую гостью потанцевать.

А через минуту мы стояли посреди комнаты и целовались, забыв про танец и про все на свете. Негромко играла музыка, неярко горел свет. Нетерпеливыми пальцами я расстегнул через блузку бюстгальтер и, подхватив Танюсечку на руки, отнес ее на кровать, припав губами к первой попавшейся груди, упругой, как мяч, и подвижной, как ртуть. Мой язык махаоном, перелетающим с цветка на цветок, запорхал над ее сосочками. Вскоре она, извиваясь подо мной, как горная речка, прошептала «Я хочу тебя…» - и от этих слов мое сердце, давно уже вырвавшееся из грудной клетки и парящее где-то в небесах, радостно закричало в ответ ликующую песню.

Но я не торопился, я сдерживал себя. Она все равно моя, а так хотелось продлить эти волшебные мгновения перед тем, как войти в ворота рая. Прелюдия быстро достигла своего предела и я почувствовал, как Танюсечкина рука потянулась к пуговицам на моих брюках. Вечер заканчивался великолепно. «Я люблю тебя», - прошептал я,  и в это же время резкий порывистый звук донесся из кухни. «Чертов чайник вскипел! И зачем его вообще надо было ставить?» Свист усилился и стал постоянным и настырным.

С неохотой оторвавшись от ее распаленного тела, я выбежал на кухню, выключил эту свистящую тварь и хотел уже было возвращаться назад, как, на свою беду, увидел начатую палку колбасы, забытую на столе еще с утра.  Я машинально взял эту колбасу, чтоб закинуть в холодильник, но в этот самый миг дикая, невероятно сумасбродная идея взбудоражила мое серое вещество. А я такой человек: если мне в голову втемяшится что-нибудь прикольное, то меня уже никакая сила в мире не остановит.

С этого момента события приобрели необратимый характер -  из меня мозги как будто на время вынули. Я быстро выделал в колбасе ножом глубокую нору с отрезанной стороны и надел ее себе на свое возбужденное орудие любви. «А не грубоватая ли получится шутка?» - промелькнула на задворках извилин последняя здравая мысль. И я снял колбасу, но лишь затем, чтоб нагреть ее для правдоподобности в чайнике, после чего обтер полотенцем и насадил снова, частично затолкав в штаны, прикрыв основную часть сверху майкой. Животу стало тепло. Конец искусственного приапа доходил до солнечного сплетения. О толщине и говорить не приходится. Слон бы позавидовал. Придерживая свой суррогат рукой, я, загадочно улыбаясь, медленно возвратился в комнату.

Танюсечка лежала поверх одеяла уже на расстеленной кровати, почти полностью обнаженная и сказочно соблазнительная. Я бросился к ней и возобновил прелюдию. Моя возлюбленная снова прикрыла глаза, и рука ее снова потянулась вниз. «Вот будем хохотать потом, вспоминая нашу первую близость!» - подумал я. Она расстегнула, сгорая от вожделения, брюки, и схватила рукой колбасу. Я замер, давясь от смеха. Ее пальцы сделали пару судорожных движений вверх, как бы не веря первому ощущению, лицо ее вдруг перекосилось, и в ту же секунду меня, как будто взрывной волной отбросило к задней спинке кровати, а она с полуживотным воплем соскочила с постели и отбежав к двери с ужасом уставилась на меня.

-Да я пошутил, глупенькая! – сказал я, пораженный такой впечатлительностью, и, выдернув из трусов колбасу, показал, помахивая ей.
Танюсечка плашмя, голая, грохнулась на пол.
Сам я ее в чувства привести не смог. Пришлось вызывать скорую – и через десять минут ее увезли, забрав отдельно в узелке одежду. В больнице она пролежала с нервным потрясением где-то с неделю. Меня она видеть больше не захотела. А через месяц я узнал, что она вышла замуж за своего прежнего хахаля и уехала с ним на его родину…

Закончив рассказ, прапорщик Пузырев грустно улыбнулся и принялся тонкими кружками нарезать колбасу, красиво раскладывая их на тарелке. Есть мне ее почему-то перехотелось.