Батька умер внезапно и летом, когда еще не налилась сакура в садах. Летом всегда умирают внезапно – так уж повелось. И кто его поймет, от жары или от сердечной недостаточности, всем похуй и лень разбираться. Лето ведь! Купанья, гулянья, лобзанья и прочие увеселительные мероприятия. Но когда умер Батька, то все эти сезонные аттракционы разом прекратились. Над Родиной нависла тягучая и неловкая мемо-пауза, нарушаемая лишь сдавленным покашливанием и нервным пошаркиванием. Потом все стали рыдать. Абсолютно все. И женщины и мужчины, старики, дети, говорящие попугаи, разумные еноты и несогласные шахматисты. Все разом поняли, что осиротели. От этого ощущения покалывало в пояснице, но дождь так и не начинался. Тротуары были мокрыми от слез, подъезды липкими от соплей, а трассы усеяны осколками лобовых стекол.

Как уже говорилось, на дворе было лето. Необычайно знойным оно выдалось в этом году, хотя может это всем так казалось. Но дело не в этом, дело в том, что труп Батьки начал смердеть, как и положено каждому уважающему себя трупу, если его расположить в тесном гробу, в колонном зале и укрыть черным бархатом, что совсем не по сезону. А неопределенность и караваны паломников со всех уголков необъятной Родины, еще более усугубляли положение дел. Но хоронить отца нации никто не решался. Самые ярко выраженные популизаторы режима, распространяли слухи о том, что вождь просто уснул, а вскоре пробудится и захавает мозг непослушным на селекторном совещании. Крайне центристские моложенные организации украшали фасады домов корявым граффити: «Батька не умер, он просто вышел погонять курящего на лестничной площадке Курта Кобейна». Но трупу было насрать на эти пустопорожние речёвки, он прогрессирующе разлагался и вонял во все стороны. И не смотря на робость, соседствующую со страхом, учеников и соратников, на мешки писем от трудящихся, требовавших помещения тела в криогенную камеру, на то, что приближалась жатва и на смещение магнитных полюсов планеты, Батьку закопали.

Гроб везли на лафете, электорат вскидывал руку в римском приветствии, убитые горем официальные лица то и дело прикладывали платочки к своим официальным носам – все как положено. Со смертью Батьки все уже смирились, даже в некотором роде привыкли. Но такое ощущение возникало не из-за врожденной дикости населения Родины, а от острого ощущения неумолимой грызни верховных кланов. И когда на крышку упала первая горсть земли, все замерли в ожидании, кто же будет преемником вождя и отца родного и народов.

Не успела наступить первая перемена блюд на поминальном столе, как несогласные шахматисты с лозунгами «Е2-Е4» и «Даешь мат в два хода!» вышли на лестницу покурить, тем самым перечеркнув даже не начавшийся диалог сильной власти и проплаченной партнерами оппозиции. Министр кур и яиц бросил в главу партии «Единственная Родина» салатом и понеслать…

Плюрализм мнений достиг такого консенсуса, что поспешно прибывшему ОМОНу пришлось применить дубинки и мат. Услышав знакомое слово, с лестницы прибежали шахматисты, и понеслась дальше…

- Ухи! Ухииии! – кричал командир ОМОНа, отбиваясь перекушенной кем-то из Министерства транспорта и поребриков дубинкой от налипших на голову, как комары, гроссмейстеров, с незаконно хранимыми за пазухой шахматными досками. И быть бы полковнику смертельно раненым, как вдруг прогремел выстрел.

Как и повелось, стреляли холостыми и в потолок, но громко. Силы звука было достаточно, что бы драчующиеся расползлись по углам, тихо скуля и зализывая раны. Для пущей убедительности пальнули еще раз, что было более чем достаточно – присутствующие оставили раны в покое и приготовились внимать.

Стрелявший поместил пистолет в карман галифе, подошел к столу, налил пятьдесят грамм, выпил, указательным пальцем загреб паюсной икры, закусил и обсосал палец. Налил еще рюмочку, поставил бутылку, вздохнул и передумал пить.

- Иванов! – рявкнул он – Внесите!

Не успело эхо его голоса утихнуть под высокими сводами, как в комнату вбежал человек, в руках у которого было нечто, укрытое темно-зеленой тканью. Человек поставил предмет на стол, опрокинул рюмку, налитую стрелявшим, но закусывать икрой, а уж тем более обсасывать палец не стал. Все поняли, что он был штатским. Стрелявший же поправил галстук и начал говорить.

- Граждане скорбящие, Батька умер, но дело его живо! – где-то в углу раздались робкие аплодисменты.

- Граждане, - стрелявший повысил голос, и аплодисменты стихли – как вы знаете, или догадываетесь, вождь предчувствовал свой конец, который у него оставался дееспособным до самой смерти. Последнюю, граждане, он также предчувствовал. И, дабы не оставлять народ свой – своих родных, так сказать, детей на волю случая, он оставил после себя преемника.

После этого, стрелявший щелкнул пальцами, и Иванов, отбросив куриную ножку, резко сорвал ткань с загадочного предмета.

Зал взорвался аплодисментами, радостным свистом и улюлюканьем. Министры и политики, шахматисты и ОМОНовцы, еще недавно готовые перегрызть друг другу глотки и выколоть глазные яблоки, обнимались и жарко целовались в уста. Иванова и стрелявшего подхватили десятки пар рук и стали подбрасывать в воздух. В этот момент Родина, могла больше не напрягаться и спокойно заняться своими обычными делами.

Скрытая доселе миру под темно-зеленой тканью, на столе стояла обычная стеклянная трехлитровая банка в которой, на мелких клочках бумаги, сидел хомячок и спокойно грыз кусочек сахарной свеклы. Спокойствие хомячка выдавало в нем сильного и уверенного в себе лидера. Такого, которого всегда хотели страна и народ. 

Хомяк успешно рулил страной два года, после чего скоропостижно скончался, но на этот раз осенью. Ходили слухи, что пьяный премьер-министр оставил банку с вождем на балконе, а ночью пошел дождь. Жаль, что хомяки не такие хорошие пловцы, как вожди нации.

Премьеру дали подзатыльник и строгий выговор с лишением премии за октябрь месяц, а хомяка похоронили с почестями в скотомогильнике, как и всех предыдущего Батьку необъятной Родины…

…Джонсон! – Президент отложил GameBoy и откинулся на спинку кресла.
- Да сэр! – отозвался советник по безопасности, поглаживая лысую голову сосущей ему хуй толстожопой мулатке.
- У меня идея, Джонсом! Давайте поставим им руководителем виноградную улитку! – Президент вопросительно взглянул на собеседника.
- Нелохо, сэр! –  взвизгнул советник, кончил девушке в рот и закатил глаза от удовольствия. Мулатка старательно вытерла ему хуй салфеткой и удалилась, облизывая губы.
- Да, сосет она грамотно, эта ваша Мэрлин. – Президент одобрительно покачал головой.
- В этом вы тоже правы, сэр. – Джонсон застегнул ширинку – Но я имел в виду вашу идею с улиткой-вождем. А от себя предложу покупать у них ресурсы за пустые пачки от сигарет.
- Нет, Джонсон! Это слишком дорого! Лучше за пивные этикетки.

Оба засмеялись, а Мэрлин, по-нашему – Даша, подслушивающая разговор у едва приоткрытых дверей, процедила сквозь зубы: «Пидоры ебаные!» и поспешила в свою комнату.

Вечером в штаб подпольщиков поступило сообщение по ВЧ. Агент под прикрытием докладывала из Забугорья, что готовится скорая смена в высшем эшелоне власти.

- Ну пидоры! - как бы почувствовав тон шифровки зарычал Пушистик. Затем схватил ленту зубами и помчался по темным и сырым коридорам штаба в логово Полосатого, дабы сообщить командиру радостное известие.

Спустя три дня, когда труп Батьки-тритона был обнаружен на дне аквариума служанкой. Разумные еноты подняли восстание…

«…Бисмарка они не читали!» - тявкал Полосатый, обличая Забугорье и продавшуюся ему власть,  агитируя добровольцев среди других разумных енотов, людей и набирающихся разуму карасиков. И новые города, один за другим, сдавались повстанцам без боя.

Народ по-прежнему не хотел мыслить. Хотя и осознавал, что разумный енот сделает это за него лучше, чем тупая улитка.