Дверь в камеру открылась, но надзиратель на пороге не появился. Вместо него в камеру вошло трое осужденных.
- Командир! – закричал пожилой заключенный, – куда ты хату набиваешь? Нас и так уже шесть человек. Задохнемся.
Но стоящий за дверью, ничего не ответив, молча захлопнул дверь.
- Беспредельщики, - бормотал сокамерник. – Откуда, братки? С какого отряда?
- Не имеет значения, - ответил самый рослый и вынул из-за пояса огромный нож. Зловеще сверкнула сталь, в камере повисла гробовая тишина.
Евгений понял: эти трое пришли по его душу, что тут же подтвердилось.
- Кто Даньшин? – спросил верзила.
- Я, - тихо ответил Евгений.
Двое тут же подскочили и скрутили ему руки. Верзила с ножом предупредил остальных:
- Кто вякнет, вырву на х… язык. Ясно?
Все промолчали. Молчание – знак согласия.
- Вы что, хотите меня убить? – хладнокровно спросил Даньшин. Он сам удивился, что не испытывал ни малейшего страха.
- Посмотрим, - ответил главный в троице. – Свяжите его.
Помощники верзилы крепко связали Даньшину руки за спиной.
- Ноги, - приказал верзила.
Связанный Евгений беспомощно валялся на полу. Верзила подошел, большим и средним пальцем левой руки сильно нажал на щеки, а правой запихнул в открывшийся рот какую-то тряпку. Затем повернул его на живот.
- Снимай штаны, - приказал верзила одному из помощников, тот выполнил команду. Верзила передал нож одному из вошедших, спустил вместе с трусами штаны, предварительно достав из кармана тюбик с каким-то кремом, встал над Даньшиным на колени и раздвинул ему ягодицы.
Даньшин замычал, попытался ударить насильника ногами по спине, но сопротивление было бесполезно. Сокамерники молча наблюдали за происходящим.
- Давай, давай, Женечка, поизвивайся, мне это нравится, - шептал верзила. – Это меня возбуждает. Подмахивай, моя девочка, еще, ещё… Моя милая….
Острая боль пронзила Даньшина, он потерял сознание. Когда пришел в себя, насильников в камере уже не было, сокамерники развязали ему руки и ноги, вынули изо рта кляп. Он лежал на полу со спущенными штанами. Первая мысль, посетившая его:
- Это конец! Теперь уже точно. Все кончено. Но я не уйду один.
Он сел на пол, взял тряпку, которая недавно была кляпом, вытер у себя между ног, надел штаны. Посмотрев на сокамерников, спросил:
- Вы видели этот беспредел?
Никто не ответил.
- Сегодня вы не заступились за меня,  - продолжил Даньшин, - завтра никто не заступится за вас. Бог вам судья.
Затем он сел на пол у двери и заплакал.

                                                          ***
 
Вернулся Даньшин в отряд уже не на свое место. Главный в «гареме» осужденный - Нерчин, по кличке «Эдит Пиаф» (за картавость), выделил ему спальное место на втором ярусе у входа в отряд, где располагались опущенные.
- Добро пожаловать в наш курятник, Даньшин, - нараспев сказал Нерчин. – Ты это… сильно не гони. И в гареме жить можно. Все мы когда-то были мужиками, а вон наша Серафима, он вообще блатным был, и ничего, прижился у нас. Он на тюрьме в прессхату попал. Что поделаешь. Арестантская жизнь непредсказуема. Сегодня пальцы веером, завтра очко порвали.
- Хватит демагогии! – зарычал Даньшин
- Ты это, Жень, - тихо сказал Нерчин. – веди себя спокойно. Мы же не виновны в твоем горе. Мы все через это прошли. Я тоже когда-то хотел руки на себя наложить, а ничего, привык. Только не надо здесь ни на кого рычать. Ты понял, о чем я говорю?
- Понял, извини, - ответил Даньшин. - Я еще как во сне, не осознал.
- Обживайся. Не гони. Достоинство, оно вот здесь, - Нерчин приложил ладонь к сердцу. - И «петух» может быть достойным, если «петухом» его сделали по беспределу. Ты же не за кусок маргарина и пайку хлеба задницу подставил. Тебя изнасиловали?
- Да.
- Держись теперь, что поделаешь. Смотри, по привычке не хватайся за мужицкие вещи и не заходи к ним в проход, побьют. А так нас и ударить западло. Просто так никто не обидит. Все наладится, Женя, не гони.

                                                              ***

У дневального на тумбочке затрещал телефон. Через несколько секунд он выкрикнул в спальное помещение:
- Осужденный Даньшин, к ДПНК!
В помещении дежурного его ожидала сотрудница спецчасти.
- Вот, распишитесь, Даньшин, здесь, - она ткнула пальцем, - что уведомлены.
- Что это? – спросил Евгений.
- Читайте. Жена подала на развод. Какой год сидите?
- Пятый.
- Она еще долго продержалась. Обычно на втором, максимум, на третьем году такие бумаги носим.
Даньшин ничего не ответил, лишь спросил у дежурного офицера:
- Разрешите идти, гражданин начальник?
- Иди-иди, Даньшин. Не бери в голову, выйдешь, еще женишься, - пытался подбодрить офицер.
- Еще выйти надо, - буркнул Даньшин и покинул помещение.
Ночью он не мог уснуть, думал о Наталье, о  дочери: «Почему все так произошло? Рассуждал о чести, о достоинстве, а теперь лежу среди пидоров. Где твои честь и достоинство? Кому они нужны? Не захотел стукануть на Жучкову, она же тебя и развела с женой. Распустил нюни перед Мажухно, мусолил ему про совесть, где теперь эта совесть?  Где грань, которую нельзя переходить в этих дурацких рассуждениях о совести, чести и достоинстве?».
Утром начальник отряда объявил фамилии осужденных, которые не идут на работу в промзону, а остаются в жилой зоне, так как сегодня их дела будут рассматриваться на предмет применения Указа об амнистии. Принятие решения должно производиться в присутствии осужденного.
Ближе к обеду завхоз приказал оставшимся в жилой зоне построиться. Даньшин, несмотря на свой рост, плелся позади строя – опущенные всегда идут сзади.
В кабинете замполита заседала комиссия. Вызывали по списку. Лица осужденных, которым сократили оставшиеся срока, сияли, они поздравляли друг друга. Но были и те, кто не попал под Указ, среди них оказался и Даньшин.
- Мы рассмотрели ваше личное дело, осужденный Даньшин, и пришли к выводу, что амнистированию вы не подлежите, - произнес, словно, приговор, председательствующий. Возглавлял комиссию сотрудник прокуратуры.
- Все ясно! – сказал Даньшин и, не дожидаясь ответа, вышел из кабинета. Через несколько минут вышел из кабинета Стальмак, отсидевший два раза в ПКТ, имевший несчетное количество взысканий, на его лице сияла улыбка.
- Четыре года долой! – едва не закричал осужденный. – Вот это подарочек!
На указе от 18 июня 1987 года администрация колоний по всему Союзу погрела руки основательно. Прокурор, который принимал окончательное решение, смотрел не на человека, а на его личное дело. Личные дела подчищались, постановления о поощрении, в том числе и задним числом, вклеивались, работа кипела. Какой прокурор может проверить эти тонны макулатуры? Фактически применять или не применять Указ решала администрация колонии, прокурор только подписывал соответствующий документ.
Не одному Даньшину сломали жизнь, не одного осужденного склонили к стукачеству. Слишком высокой была цена для заключенного. Даже лишний день тягостно прожить в неволе, а здесь речь шла о годах. Конечно, таких, как Даньшин, было немного, можно сказать, единицы. Большая часть осужденных принимала условия оперативников, режимников и других начальников, шла у них на поводу, и свобода выкупалась за «30 серебряников».
Вечером того же дня Даньшин, уединившись, сидел за отрядом и думал о своей  сломанной жизни. Уже стемнело, скоро объявят вечернюю поверку, а там и отбой. Неожиданно в противоположном углу, что-то ярко сверкнуло. Евгений заметил склонившуюся фигуру, он догадался, там кто-то, что-то прячет. Через минуту, буквально в двух шагах, мимо него прошел осужденный Каурдаков, но из-за лунного света навстречу, он не заметил Евгения.
Когда Каурдаков исчез за входной дверью в отряд, Даньшин быстро подобрался к тому месту, где только что был Каурдаков. Прямо под забором он нащупал камень, отодвинув, нашел в углублении сверток. Даньшин развернул его и увидел два охотничьих ножа. Не раздумывая, он сунул один нож за пояс, а другой, завернув, положил на место.
«Ночью шмонать не будут, а с утра я найду ему применение», - решил Даньшин.
Ночью он аккуратно положил нож под простыню и проспал до утра.