Она вспомнила все…
Ночное шоссе, видимое только в круге, освещенном фарами, казалось черной рекой, по которой течение стремительно несет тебя. Иногда фары выхватывали на обочине дороги блестящие глаза каких-то мелких животных или мокрую листву куста. И ни одной встречной машины. Они ехали вместе уже около часа. Он подобрал ее у развилки, где она стояла под столбом с двумя указателями: направо – «Горшково - 15 км», и налево – «Столбы – 13 км», стояла уже давно, успев промокнуть, замерзнуть и отчаяться застопить какую-либо машину.
- Садись, - кивнул он ей на сиденье рядом с собой и тут же представился, - Макс. Просто Макс.
И улыбнулся.
- Колька, - и, поймав его недоуменный взгляд, рассмеялась, - Колокольчик. Сокращенно – Коля. Хиппы прозвали.
Потом в течение получаса непринужденно болтали о всякой всячине - «печки-лавочки» - и слушали жутко трещавшее радио на волне «Эха Москвы», когда она вдруг поняла, что уже давно и безоглядно любит именно этого человека – человека, о самом существовании которого этим утром она и не подозревала. Именно так, без предисловий – Бац! и накрыло.
Вначале он показался ей каким-то угрюмым, нет, скорее – грустным, меланхоличным, что ли, но разговор он поддерживал охотно, отвечал не без остроумия, был, казалось, искренне заинтересован ее сбивчивым рассказом о совершенно незнакомых ему людях из системы и рассказал несколько анекдотов с веселым матерком и скользким сюжетом.
Затем с загадочной улыбкой полез в карман рубашки и достал оттуда длинную папиросу со странно примятым кончиком. Косяк – догадалась она. Поделится ли? Он поделился.
Курили не останавливаясь, на скорости, закрыв все форточки «чтобы кумарило» и запивали баночным пивом «Балтика». Потом еще посмеялись, вспоминая старые анекдоты и случаи из чьей-либо жизни. И хотя обычно она была не слишком раскрепощена с незнакомыми людьми и даже традиционное для стопщиков поддержание разговора с водителем всегда старалась свести к минимуму, с ним она чувствовала себя свободно, как будто знала его с детства. С ним она могла бы поделиться самыми тайными мечтами и желаниями, если бы он спросил. Но он закурил сигарету и надолго замолчал, глядя немигающим взглядом на дорогу. Она подумала уже, что он забыл про нее, но, случайно взглянув в зеркальце, поймала на себе его взгляд. Странный это был взгляд – тоскливый, напряженный, как если бы он знал что-то и силился сказать, но не мог. Она даже слегка испугалась.
- Что с тобой? – спросила она.
- Ничего, - и улыбнулся, - вот довезу тебя, выйдешь ты и мы никогда больше не увидимся. Никогда.
- А я с тобой до конца поеду, - сказала она, сдув со лба волосы, лезшие в глаза, - до самого конца.
Он молчал. И с грустной улыбкой смотрел на нее, но уже не в зеркальце, а повернув к ней лицо.
- Эх, Колокольчик-Василек, - тихо сказал он, - знать бы, где он, конец-то…
Она услышала визг тормозов и, повернувшись вперед, увидела две параллельно летящие навстречу кометы, до странности похожие на фары какого-то огромного грузовика. И еще она поняла, что ни затормозить, ни свернуть этот грузовик уже не успеет…
Раз…
Легкое облачко, закрывавшее Луну, ушло, и трава на берегу лесной речки показалась серебряным ковром, который лесные эльфы вынесли проветрить, да и забыли. Они только что вылезли из реки и теперь лежали на траве у костра, согреваясь после ночного купания. В котелке над костром кипела уха, которую они сварили из наловленной днем рыбы и к запахам леса, мокрой травы и костра примешивался дразнящий аромат обеда (или позднего ужина, или раннего завтрака – как хотите).
- Интересно, - задумчиво сказала она, глядя на ярко мерцавшие звезды, - а кто-нибудь сейчас там, - она кивнула вверх, на бездонное небо, - кто-нибудь там сейчас смотрит так же на нас?
- Я не знаю, Василек, - ответил он и травинка в его зубах смешно запрыгала вверх-вниз, - но надеюсь, что да. И ты надейся.
Он всегда называл ее Василек или Колокольчик. И только когда злился – Василием. Или Васькой – «Василий, не дури!» Уже две недели они колесили по городам и весям, останавливались, где хотели и когда хотели и вообще, по выражению Макса, «колбасились и прожигали жизнь впустую ». Эти дни казались ей волшебным сном – сном, от которого так не хотелось просыпаться.
- А если бы ты не подобрал меня тогда, на дороге, где и с кем мы бы сейчас были? – она посмотрела на него.
Он не ответил и лишь, перекатившись к ней, обнял ее.
- Нет, правда, - продолжала она, - если бы ты подобрал не меня, а какую-нибудь другую девушку? А я поехала бы с грузином- дальнобойщиком или столичным рэкетиром? И мы бы не встретились?
- Кто знает, малыш, - сказал он, - быть может, мы были бы уже мертвы. Я, например, мог в тот же день врезаться в лоб огромному грузовику…
Она посмотрела ему в лицо и ей на мгновенье показались, как в калейдоскопе, две белых кометы, с нарастающим визгом и ревом летящие навстречу, затем удар, лязг и грохот и рулевая колонка, с глухим хрустом входящая в его грудь и выходящая из спины уже черно- мокрой и страшной. И его взгляд – удивленный и уже стекленеющий. И свой немой крик.
Она тряхнула головой и отогнала виденье. Ведь все это морок. Сон. А сейчас у нее другой сон. Сон, от которого так не хочется просыпаться…
Два…
Последние три дня они жили у какого-то его друга. Вернее, у одного из его бесчисленных друзей. Ее всегда удивляла и отчасти восхищала его способность легко сходиться с самыми разными людьми. Он мог найти общие темы для разговора и с обкуренным до одури хиппарем и с наголо обритым братком, который оставил свой интеллект в спортзале.
Сегодня друг ушел куда-то с самого утра и они остались вдвоем в квартире. Сейчас они наслаждались друг другом в полную силу, что, ночуя на полу в одной комнате с хозяином, делать было не совсем удобно. Каждая их близость была их новым общим открытием, их еще одной сладкой тайной, известной только им и хранимой только ими. И каждый раз, хотя она и ждала этого, она не могла сдержать сладостный стон, когда он входил в нее, горячий и упругий, каждый раз вроде бы одинаково болезненно-приятно и все же каждый раз по-новому. А дальше начиналось восхитительное безумие. И, хотя у нее были мужчины до него, ни с кем из них она не чувствовала себя такой приятно опустошенной.
Они уже выкурили косяк с утра и пребывали сейчас в состоянии двойной эйфории – от секса и от травы. Им было легко и спокойно.
- Сходим куда-нибудь прогуляться? – предложил он.
Питер любили они оба и каждое почти лето приезжали сюда на белые ночи. В такие ночи они любили бродить, взявшись за руки, по пустынным питерским улицам, потом смотреть, как сводят мосты и любоваться рассветом, стоя где-нибудь на набережной Невы и поеживаясь от утреннего холодка.
- А куда? – спросила она. Он всегда предлагал самые неожиданные маршруты, на которых ее всякий раз ждали разные приятные сюрпризы.
- Сегодня, - наигранно-торжественно сказал он, - мы поедем за город к одному хорошему человеку!
- Это твой друг? – поинтересовалась она.
- Не совсем, - с улыбкой ответил он ей, - но это очень хороший человек!
Потом была прохлада метро, вокзал с памятником Ленину на броневике напротив, полчаса езды на электричке до невзрачной платформы с названием «Ковалево». Потом он вел ее между оград до могилы с памятником из черного гранита с именем «Башлачев Александр Николаевич» на нем.
- Знакомься, - сказал он, присаживаясь на маленькую деревянную скамеечку под двумя березами, - это Сашбаш.
Впервые песни Башлачева она услышала от него, когда он, слегка выпив, брал гитару и принимался играть песни, написанные человеком, как ей казалось, надрывно-ранимым и талантливым. Сам Макс эти песни считал просто совершенными и цитировал их в разговоре непрестанно.
Подул легкий ветерок и березки над ними отозвались тихим перезвоном привязанных к веткам колокольчиков.
- А ведь они твои тезки, - засмеялся он и кивнул на деревья, - Колокольчик-Василек!
Он открыл бутылку водки, которую достал из рюкзака и налил в пластиковый стаканчик примерно на треть:
- Помянем, - и протянул стакан ей.
Она молча выпила, не чувствуя вкуса и не отрывая взгляда от фотографии, с которой на нее смотрел внимательно-болезненными глазами бард, фигляр и поэт, смотрел так, будто знал что-то и хотел сказать, но не мог.
- Долго шли зноем и морозами, - услышала она. Он уже выпил и теперь взял гитару и заиграл песню. Березы аккомпанировали ему мелодичным звоном. Время колокольчиков.
«Это же мое время», - вдруг подумала она, - «Время Колокольчика».
Вечером они сидели на крыше дома, где жили, и смотрели на Солнце, уходящее за далекий горизонт. Он где-то достал небольшую марочку ЛСД и теперь они хотели ее попробовать. Чтобы никто из тусующихся на флэту людей не мешал им, они залезли на нагретую плоскую крышу, сказав всем, что пошли подышать перед сном. Она взяла марку в руки и посмотрела на картинку. Там был изображен большой черный грузовик, изображен спереди, отчего зажженные фары его казались двумя белыми кометами, летящими прямо на нее.
- А как ее есть? – спросила она. ЛСД она видела впервые.
- Эта марка на двоих, - объяснил он, отрывая половину и протягивая ей, - просто положи под язык и жди, пока не растворится. Или просто проглоти.
- А мы не умрем? – опасливо спросила она.
Он засмеялся:
- Конечно, умрем. Когда-нибудь потом.
И положил марку в рот. Она осторожно лизнула свою половинку, никакого особенного вкуса не почувствовала. Тогда она решилась и разжевала ее. Немного защипало язык и больше никаких ощущений.
- Не подействовало, - сказала она ему разочарованно.
- Еще подействует, - ответил он, - подожди.
И они принялись болтать ни о чем. Через какое-то время она заметила, что краски заката стали вдруг нестерпимо-яркими, а тело ее ровно ничего не весит и парит над черной поверхностью крыши.
Время колокольчиков.
- Как он умер? – спросила она о Сашбаше, не надеясь, что он поймет – о ком.
Но он понял:
- Вышел в окно и поцеловал небо. А земля поцеловала его.
Небо. Оно уже было черное, бездонное и его и в самом деле хотелось поцеловать. Звезды горели на нем, переливаясь всеми цветами и меняя при этом размеры и форму. Две из них были особенно яркими и увеличивались. И вдруг она поняла, что это не звезды, а две кометы, похожие на фары того страшного грузовика с марки и что они неумолимо приближаются. Но этого не может быть! Этого не должно быть в ее времени! Ведь это же ее время. Время колокольчиков…
Три…
Тянущая боль внизу живота. Сегодня пришли месячные. С задержкой в две недели. Был выкидыш. Их так и не родившийся ребенок, которого она хотела и боялась одновременно. Когда она сказала ему неделю назад, что у нее задержка, хотя раньше все шло как по часам, она опасалась его реакции, но он только улыбнулся, нежно поцеловал ее и сказал:
- Это нам от Бога, милая!
А сейчас она рыдала в ванной уже второй час и он, устав утешать ее, сидел с потерянным видом на краю ванны, глядя пустыми глазами на кран, из которого медленно капала вода. Плинк! Плинк!
- Почему нам? – сквозь слезы говорила она, - за что именно нам?!
- У нас еще все будет, попытался утешить он, - пожалуйста, не плачь!
- Нет, - всхлипывала она, - ничего, ничего уже не будет. Мы прокляты!
У нее была почти истерика. Не помогла и валерьянка, которую он накапал ей в стакан. И, чтобы отвлечь ее хоть чем-то, он включил приемник.
- Этот поезд в огне и нам не на что больше жать, - пропело радио, - этот поезд в огне и нам некуда больше бежать…
Воистину так. Бежать нам, действительно, некуда. И неоткуда. Беда в том, что мы заперты в своей повседневной жизни, как моллюск в раковине. Хорошо, безопасно. Но мало кто понимает, что если раковину разбить, то моллюск, как правило, погибает.
Странно, но песня в какой-то мере успокоила ее и она даже представила свою жизнь в виде объятого огнем поезда, который несется со станции «Ниоткуда» до станции «В никуда». Поезд, на котором едут они оба и их не родившийся ребенок. Почему-то она представляла его себе мальчиком лет четырех в матросском воротничке и бескозырке, как она когда-то видела на старых бабушкиных фотографиях. И им всем было хорошо на этом ее поезде. И только выглянув наружу, можно было увидеть, как навстречу поезду стремительно несутся две белые кометы, приближаясь неумолимо, как время. Увидеть и беззвучно закричать. Но этот поезд в огне…
Четыре…
Раз… Два… Три…
Это только сон… Время колокольчиков… Этот поезд в огне…
Белые фары, похожие на кометы, или кометы, похожие на фары, наконец поравнялись с ними и уже падая в невозвратную черную бездну, она успела вспомнить, что еще в самом начале разговора, час назад, как только она села к нему, он упомянул, что еще год назад продал машину и что ездить ему поэтому сейчас совершенно не на чем.
Вспомнить и удивиться…