Было это под Новый Год, на зач0тной неделе.
Наша распиздяйская группа металась от преподавателя к преподавателю как стая раненых в жопу рысей, пытаясь получить зачеты и допуски до экзаменов. Но, как в известном анекдоте про студенческий рай, черт с ящиком гвоздей явился во всей красе, и, учтиво поднося его преподавателям, с наслаждением смотрел, как они методично, по одному, забивали эти гвозди в наши жопы.
Я не выделялся из нашего исключительно мужского коллектива и в ночь с 29-го на 30-е декабря рисовал курсовую по ТММ, она же теория машин и механизмов или, просто, тут моя могила. Дело шло тяжело. Подходящего стола у меня дома не было, паркет на полу был такой старый и рассохшийся, что представлял собой такую гамму синклиналей и антиклиналей, что хоть геологическую съемку профиля делай. Положение спас кусок ДСП, низ которой я  упер в пластины, вкрученные в торец крышки секретера, а верх положил на его книжную полку. Получилось что-то вроде чертежной доски, но наклон очень неудобный. Поэтому всю ночь пришлось рисовать ебучие кинематические звенья в позе бегущего египтянина.
К 6 утра все было готово, и ватман был аккуратно упакован. Завязывая галстук перед зеркалом, я был счастлив осознавать, что вот, всего через несколько часов, я буду свободен, как остров Мадагаскар, и вместе с такими же счастливцами буду с наслаждением потягивать пиво в одном из уютных кабачков на ваське.
В метро мое бодрое настроение как-то сошло на нет. Третья бессонная ночь дала о себе знать, и измученный организм расслабился, совершенно напрасно решив, что «теперь питание компьютера можно отключить». Картинка вокруг начал терять резкость. Стук колес и мягкие покачивания вагона толкали меня в объятья Морфея… 
-Молодо-о-о-й человек! Вы что?
Чьи-то руки довольно резко вернули меня в вертикальное положение. Оказалось, что, впав в анабиоз, я тут же опал личностью на внушительный бюст стоящей напротив женщины.
- Ах, простите, мадам! Сказал я чуть наклонив голову на бок, вернее именно это я хотел сказать, но, видимо, произнес фразу на каком-то мертвом наречии моих финно-угорских предков. Я сфокусировал взгляд на подрагивающем бюсте женщины, и в голове крутилось: хорошо бы сейчас зарыться туда носом и сразу заснуть. И спать…спасть…спать… Прав был Антон Павлович. Так и бывает.
«…вообще уже! С утра на ногах не стоит! И ведь одет прилично!», - доносилось откуда-то издалека. Сознание вновь начало проваливаться. Усилием воли я включил двигателный аппарат, и отошел в угол рядом с дверьми вагона и нашел опору для спины. Да, так проще устоять.
Напротив стояли двое похмельных работяг и оживленно спорили. Бросая взгляд то на меня, то на мой упакованный курсач.
- Жора, как эта хуйня называется?
- Хуй знает, не помню…
- Да, блядь, что-то еврейское такое…, вот сука…
- Точно, бля! Еврейское! Кульман?!
- Да нет, кульман - это такая ебола, с такими вот хуйнями, - второй мужик сделал в воздухе пассы Кисы Воробьянинова, изображающего сеятеля.
Видимо, Жора захотел блеснуть эрудицией. Он решительно шагнул ко мне и оглушительно гаркнул мне в ухо:
- Слышь…это…студент! А как эта херовина называется? – ткнул он пальцем в мой курсовик.
Сознание от его дикого вопля всколыхнулось волнами. Глаза непроизвольно заморгали от удушливой волны перегара.
- Тубус! быстро ответил я опасаясь, что мой слабый организм не выдержит долгого контакта с зловонным Жориным дыханием.
Жора шагнул обратно.
- Тубус? - переспросил у него кореш, я же тебе говорил, еврей какой-то!
- Бля, а я думал Кульман! Тоже ведь еврей?
Я вышел на Техноложке, а гегемоны продолжали дискутировать.
Пока ехали до Невского, я опять начал впадать в прострацию, но вдруг, как опять же говорится в известном анекдоте: концепция изменилась. Я почувствовал какие-то странные позывы в недрах живота и жопы. Если там была и не революция, то явно бунт, бессмысленный и беспощадный. Сонной одури как не бывало. Я понял, что мне как можно скорее нужно добраться до толчка, и из прострации телепортироваться в просрацию.
Как назло еще переходить на Гостинку.  Аккуратной походкой, словно ступая по иголкам, стараясь ни с кем не соприкасаться, дошел до эскалатора. На Гостинке, к счастью сразу сел в поезд, и через 4 минуты толпа в вестибюле Василеостровской несла меня к эскалатору. Кто там бывает по утрам, тот поймет, какие нечеловеческие усилия мне приходилось прикладывать, чтобы избежать создания избыточного давления и аварийного сброса. От напряжения я начал противно потеть.
На эскалаторе, переступая с ноги на ногу, пытался продумать план действий. Ничего не придумывалось. Единственное здравое решение, пришедшее на ум, было рвануть в Макдональдс. Стрелки часов показывали 8.10. Про заведения общепита можно забыть. Они еще закрыты. Тем временем пока голова пыталась что-то придумать, ноги на выходе свернули и часто засеменили к перекрестку с 8-9 линией.
Наступил критический момент. Я откровенно запаниковал, т.к предупредительная уставка под давлению уже была готова перейти в аварийную. Господи, неужели обосрусь?- малодушно вопрошал я.
Пройдя по девятой линии в сторону Большого пр., я свернул в ближайшую арку во двор.
Гаражи! Между ними можно аккуратно облегчиться. Увы. Около них стоял мужик и копался в моторе машины. И вообще, двор был полон народом. Какие-то тетки с колясками… Бля-а-а-а! Тут я вспомнил, что, как-то зайдя в лифт, в своем доме, чуть не наступил на кучу. Тогда я очень нелицеприятно отозвался о родственниках автора той кучи, но как я его стал понимать в тот момент!
Дверь с домофоном одной из парадных открылась. Я рванул к ней невесомыми прыжками, почти левитировал. Выходящая женщина не обратила на меня внимания.
Дверь захлопнулась, и я оказался на огромной площадке первого этажа. Все-таки старый фонд – сила.
Катастрофа! Лифта в подъезде не было! Наверх поднимались широкие марши лестницы, покрытой потертой, но чистой ковровой дорожкой. На стенах в горшках висели цветы. Между горшками был перекинуть серпантин  вперемешку с серебристым дождем.
Положение мое было отчаянным. Больше медлить было нельзя. В пролете лестницы стоял огромный железный шкаф с замком. Может, так декорировали вход в подвал, может жильцы там что-то хранили.
Я чуть поднялся и по лестнице и перешагнул через перила на верх шкафа. Гадить на дорожку мне совесть не позволяла. Все-таки, мама работница министерства культуры. Я закинул полу длинного драпового пальто на голову и спустил штаны. Давление было таким, что стоило бы поднести зажигалку, и я на реактивной тяге взлетел бы по пролету до самого верхнего этажа. Поднялся какой-то противный вонючий то ли туман, то ли пар. И кто это придумал, что «свое не пахнет»?!
Я с ужасом пытался представить, что будет, если какой-нибудь жилец выйдет из квартиры или кто-нибудь откроет дверь парадной.
Наконец, я сбросил балласт, и возникла новая проблема: чем подтираться? В портфеле лежала зачетка и пояснительная записка курсовика. Я вырвал последнюю страницу с заголовком «Спискок литературы». Авось, препод не заметит.
Уже надевая штаны, я услышал характерный трезвон домофона.
Я спрыгнул со шкафа и рванул к двери. В этот момент ее уже открывала какая-то женщина с собакой.
- Доброе утро! С, Наступающим! – скороговоркой бросил ей я и кинулся в арку на 9-ю линию.
А курсовик, я сдал, на четверку.

Вместо эпилога.
Недавно иду по 7-й линии.
На подходе к метро слышу приближающийся откуда-то со Среднего крик:
«Открыва-а-а-ай! Открывай быстрее, бля-а-а-а!»
К строю синих домиков несется парень с черной кожаной папкой под мышкой. Лицо мучительно искажено. Глаза вылезли из орбит. Он с грохотом влетает в кабинку так, что та едва не опрокидывается. Тетка в синем переднике захлопывает за ним дверь. Народ вокруг посмеивается, а я иду ко входу и про себя думаю: «СчастливчеГ!»