Иван Андреевич отвернулся от монитора. С самого утра ни одной достойной строки – да что там строки, не было даже мысли, самого примитивного наброска сюжета будущего рассказа. Иван Андреевич с тихой ненавистью смотрел на девственно-чистый лист на экране, обрамленный малюсенькими символами, назначение большей части которых Иван Андреевич не понимал. Он вообще не понимал этого идиотского требования редактора присылать вещи, или, как стало модно теперь говорить, тексты, в этом проклятом электронном виде, его раздражали высокомерные юнцы, возомнившие себя гениями литературы. Накатывалась депрессия. Иван Андреевич встал и прошелся по комнате. Да зачем это ему нужно, в конце-то концов! Ему уже далеко за сорок, у него живот, одышка и небольшая, но уже вполне сформировавшаяся лысина… Он достаточно зарабатывает рецензиями, занимает пусть небольшой, но руководящий пост в издательстве, и он вполне доволен жизнью. Да, он сделал себя сам, как модно сейчас говорить, у него хватило решимости бросить школу, куда он пришел по распределению преподавать русский язык и литературу, словесность, как говаривал его любимый профессор в пединституте Самуил Иосифович… А может, зря? Был бы сейчас директором гимназии, ездил на новеньком «Лексусе», как этот бездарь  Прокофьев…

И как всегда в такую минуту, взгляд Ивана Андреевича упал на пожелтевшую черно-белую фотографию в  рамочке на книжной полке. Шестьдесят восемь молодых парней и девушек в пять рядов стоят и дружно улыбаются фотографу. Слет молодых преподавателей русского языка стран-участниц СЭВ, Ялта, 1976. И второй слева в третьем ряду – он, а девятая – она. Светлые волосы до плеч, улыбка, и, хотя на фотографии и не видно, ее неизменная белая юбка выше колен. А еще зеленые глаза. Анжела  из Кракова. Он влюбился в нее с первого взгляда, они были вместе, и он все время стеснялся признаться…  Так они и пробыли рядом, не сказав друг другу ни слова, даже не взявшись за руки, и только вечером последнего дня она подарила Ивану Андреевичу авторучку и сказала, мило коверкая слова: «Ты станешь писатель. Напиши про меня.» Иван Андреевич берег эту авторучку, веря в нее как в талисман. И талисман не подводил.

Иван Андреевич взволнованно провел рукой по взмокшей шее. Нет, он должен писать! У него есть главное – его читатели. Их много, они знают его, ждут очередную его вещь, и ради мистической связи с ними Иван Андреевич готов не многое! Он готов терпеливо набирать на клавиатуре букву за буквой, готов скрыть свое истинное имя за псевдонимом, готов даже учить эти новые слова, вдруг разом занявшие собой весь язык! Как-то Иван Андреевич писал про любовь между девушкой-мерчендайзером и юношей-маркшейдером, ему даже специально пришлось составить словарь. С тех пор он всегда пользовался этим нехитрым приемом, словарик рос в объеме, но новые слова запоминались и теперь уже складывались в строки сами. И читатели писали ему письма! Вот так-то, господин Прокофьев! Кто из ваших мажоров-выпускников написал вам хоть строчку? А Произведения Ивана Андреевича всегда находили живой отклик у читателя, и каждый его рассказ вызывал шквал ответных писем… Завистники и недоброжелатели в письмах нередко оскорбляли его, но таких было немного, и грош им цена. Его хвалили, выражали восхищение, иногда критиковали, а иной раз и подсказывали! Наверное, это и есть та пуповина, которая соединяет всякого народного писателя с его народом, размышлял Иван Андреевич. Да вот хотя бы даже Лев Николаевич: получал, должно быть, такие послания: «воля Ваша, любезный граф, но Наташа Ростова слишком уж романтична, такие барышни хороши в романах Вальтер Скотта, но Вы-то зеркало жизни Российской…». И вот извольте: автор правильно понял критику читателя и к четвертому тому Наташа – располневшая матушка многочисленных чад!
Иван Андреевич знал, что будет делать. Он поступал так всегда. Он достал из ящика стола пачку белой бумаги и ту самую авторучку. Рассказ будет написан так, как писали Толстой, Достоевский, Тургенев, Пушкин – на бумаге чернилами. А уж потом Иван Андреевич перенесет его в компьютер.

Тускло блеснула позолота авторучки. Иван Андреевич не заметил, как на старой черно-белой фотографии шевельнулась девятая слева фигурка в третьем ряду. У девушки вдруг выросли прозрачные крылья, она легко и бесшумно поднялась над фотографией, перелетела через комнату, замерла в воздухе чуть сзади левого уха Ивана Андреевича и коснулась его затылка. Прикосновение Музы погрузило Ивана Андреевича в то прекрасное состояние, когда не замечаешь ничего вокруг, есть только ты и твое вдохновение. Авторучка уверенно забегала по листу, оставляя за собой выведенные каллиграфическим почерком строки:

«Пра жопаеблю.
Аффтар: Хуйпесда Падзалупа-оглы.

Наебенились мы с потсанаме, а хуле, понедельнег. И тут встал вапрос палавой ебли. Вернее, у миня с Носорогом встал, а Петро уже встать не мог и песданулся прямо ибальнеком в солад ис карейской маркоффке, каторым  мы закусывале. Решиле звонить Анжелке, ее тока в блевоту бухими и ипать, с ейо-то иблом, да она и сама это панимаит, а потому фсигда пользуиццо моментом, сцуко…»