Даже не втыкаюсь, долго ли я отмокал в вонючей ванне, и почему все-таки не свернулся на дне эмбрионом, как раненый в жопу Ихтиандр?

Может, час, а то и два, мой абстинентный организм болтался внутри каких-то взбаламученных сновидений, словно смытая в канализационную трубу каловая масса, и раствор мутной хлорированной воды успел остыть, прежде чем я очухался, дабы отвернуть кран с наклейкой «hot». В желудке расщеплялся литр дешевой «Путинки», проглоченный накануне, и где-то на краю взрывающегося галлюцинациями подсознания накрывало понимание, что продукты распада этилового спирта живьем выжигают, как напалмом, миллионы нейронов моего отравленного мозга. Наконец, жестко страдая и скользя по стенкам, невъебенным усилием воли, я заставил тело вылезти из похмельной акватории. Кое-как вытерев источающую токсины кожу, пошатываясь, добрался до кухонного стола, где среди грязных тарелок, рюмок и окурков, как на кладбище после поминок, выдыхалась недопитая ночью водка. Взглянув на бутылку, я тут же чуть не блеванул. Но, преодолев отвращение, опрокинул теплый противный напиток в рот. Минут пять наблюдал, как отражается рассвет в стеклах, и мультиплицируется улица за окном. Луна, издеваясь, сияла в роли некоего неполноценного двойника восходящего солнца. Редкий момент явления двух небесных тел сразу. Делирием тремор? Нет. Всего лишь полнолуние, блядь, белых ночей.

Когда водка простимулировала мозжечок, мне снова захотелось в альков, где я оставил свою спящую поблядушку.

В комнате висела парадоксальная смесь запаха пота, перегара и парфюмерии. За жалюзи черно-белым негативом обозначились контуры рамы: прям Уорхол монохромного периода. В углу мутным пятном маячил торшер. Магнитола бурчала что-то FM-невменяемое. Я напряг близорукие глаза. Похрапывая, герлушка лежала на животе, выставив напоказ две белые ягодицы так, будто это витрина мясной лавки. Вмиг одурев от  эндорфинов, которые чуть не вывернули содержимое черепа изнутри наподобие взрыва просроченной консервной банки, я бросился к живому филе, вонзился зубами и надкусил небольшой кусочек упругой плоти, ощутив особый солоноватый привкус крови на языке.

- Ммм…

Девчонка проснулась, конвульсивно лягнула меня ногой в грудь, и, матерно выругавшись: Пшел на хуй, уёбок! – снова отключилась, точь-в-точь  пьяная шлюха, вульгарно вырубившаяся на  квартире случайных знакомых.

Никогда не замечали, что в припадке экстаза порой возникает неодолимое желание… ну, элементарно проглотить? Всю, целиком. Сексуальный каннибализм. Зачем целовать, если нельзя сожрать? Откуда цитата? Я, коллекционер мемориальных оргазмов, сентиментальный дефлоратор и конченый фрик, готов изувечить острыми зубами более или менее аппетитный женский зад. Так пусть же объяснит духовенство РПЦ, почему растет у девушки жопа!

- Постой, детка! Ты куда? В туалет? Подожди, я еще не закончил.

Да, вкратце напомню, как я познакомился с этой красивой жопой. А было так. Сидел и тупо сосал пиво на захарканной автобусной остановке. Как вдруг из разъебанного чрева подкатившего грязно-желтого «Икаруса» выскочила эффектная шатенка с яркими блядовитыми глазами. Счастливые парадоксы русской жизни! Высокая, стройная, едва прикрытая модными тряпками, она как будто соскочила не с подножки автобуса, а с обложки глянцевого журнала. За ней следом вывалился мой бывший однокурсник.ру, мудак с окосевшей и счастливой рожей.

- О, ебаться в рот, какие люди! – Заорал я, чуть не проблевавшись пивом.

- Привед, медвед. – Только и сумел он выдавить из себя популярную глупость.

- Сам Менахем. 

Стрелки часов спешили к полуночи. От однокашника и его завлекательной попутчицы било током грубоватой чувственности, отчего их обоих жутко колбасило, и я поневоле улавливал эти спонтанные и мощные флюиды.

- Мара. - Представилась она, протянув узкую ладонь в каких-то никелированных псевдо-декадентских перстнях.

- Саша. - Я крепко пожал ее тонкий мизинец с чудесным перламутровым рисунком на заостренном ногте.

- Ты как, свободен? – Спросил мудак.

- Absolutely, - ответил я, - Где ты отрыл такую симпатюльку?

- Не выебывайся, Донецкий. Ну, что, накатим?

Поступили просто и предсказуемо: решили купить водки и отметить. Северо-западные сумерки сгущались, словно остывающий клейстер. Густо пахло выхлопными газами и цветущей сиренью. Вся эта весенняя поебень подействовала неожиданно, спровоцировав в штанах знакомый зуд и известное напряжение. Давненько у меня не случалось уличных эрекций. Художнические амбиции мешали жить, как люди, куоторые не хрен на блюде, заставляя столь яростно глумиться над здоровьем, что к тридцати годам я испытал все прелести психических перверсий, включая временную импотенцию, неудавшийся суицид и вполне удавшиеся глюки. Одно я знал точно: мой одноглазый дружок (тьфу, какая poshlost!) не зря упирается в крепкую ткань контрафактных джинсов. Уж он-то, безмозглый кровяной насос, изготовился честно попотеть в удушливом скафандре китайского презерватива.

Ну, что? Пока, соблюдая бухарскую традицию, мы бодяжили водку с колой на холостяцкой кухне, за окном бредила белая ночь, это бессонное чудо наших гиперборейских широт. Я декларировал вслух матерные стихи, вероятно, вообразив себя обезумевшей реинкарнацией Горация, тогда как парочка сцеплялась в одну причудливую фигуру, откуда торчали: раздвинутые локти, вывернутые колени (или наоборот?), обрывки ссоры и поцелуи взасос.

Он повторял, как ударенный хуем параноик, что «пора, Мара, пора, идти домой, Мара, домой».

Мара же никуда не хотела и сварливо признавалась, что ревнует его к жене.

В общем, тривиальный, бля, сюжет.

Внезапно Мара опустилась на четвереньки, отчаянным жестом порвала его ширинку и стала громко сосать вздыбленный елдак. Закипевший на плите чайник почти взрывался от возбуждения. Вся кухня наполнилась горячим паром, но ни у кого не хватило духа протянуть руку и выключить газ. Я, подобно отставному суфлеру, молча следил за происходящим, спрятавшись за ширмой алкогольного дурмана. Он, скорчившись от долгого оргазма, кончил. Затем неловко попрощался со мной и ушел к жене и родимой кровинке.

А она… Она осталась со мной. Деловито прополоскав рот водкой: «Дезинфекция, мало ли что?» - и жадно выкурив сигарету, предложила не медлить, а отправиться прямо в койку. Я сорвал с нее блузку и укусил ткань сбившегося к горлу бюстгальтера. Но юбку задрать не успел. Она объявила, что «для начала желает пописать и подмыться».

Ждал я недолго.

Вернулась голая и мокрая, не задумываясь, что лишила заботливого партнера пикантного удовольствия как бы стыдливо и неуклюже стащить с нее трусы, и, что было особенно неприятно, - пахнущая моим мужским шампунем, к стойкому запаху которого я привык. Горькая миндальная отдушка шампуня, которую я раньше даже не замечал, преследовала меня несколько следующих дней. Подобные казусы с едкой примесью обиды подчас способны испоганить любую романтическую прелюдию.

Однако основной инстинкт и желание продолжить копуляцию подавили приступ неожиданной идиосинкразии (во, какие я слова выучил). Покувыркавшись, дабы слегка изучить интимную анатомию друг дружки, мы энергично испробовали несколько популярных позиций: «Блин, как-то стремно, не втыкает», - задыхалась Мара, да и я не стеснялся: «Ни хуя не чувствую, пролетает, только свист», - после чего наконец-то приладили наши причиндалы.

- Вот! То, что надо! - Констатировала она.

Всхлипывая и содрогаясь, поцеловала меня взасос и отвернулась к стене:

- Теперь, давай, вдуй! Но только с резинкой.

- Жевательной?

Лежа на правом боку, неумело разорвал блестящую упаковку, раскатал презик по всей длине весьма скромного своего барабашки (о чем вполне можно было бы сейчас  умолчать) и проник в нее.

- Детка, блядь такая, не ерзай! Лежи спокойно.

Между прочим, вы не замечали, что от эпитета «вздыбленный» веет непреходящей пошлостью самопальных порно-открыток, а медицинские термины, вроде пресловутого пениса, звучат циничней, чем бездарные эвфемизмы и самая разнузданная матерщина?

Я ебал слабея (палиндром, спизженный из словаря жаргона).

Поза была оптимальна, ощущения приятственны, но не более того. Почему-то всегда ждешь от матушки-природы какого-то фокуса, немыслимого фортеля, некой невероятной причуды от… в целом, весьма прозаичных, с научной точки зрения, вещей. Долбишь и долбишь мясным поршнем в бесконечный тупик, а гримаса разочарования уже вывернула физиономию навстречу Богу.

- Ну, что же ты, Джизус Крайст, суперстар? Где обещанный кайф?

Сразу выяснилось, что моя новая партнерша, не взирая на юность, принадлежит к той редкой (на самом деле) породе теток, которых  принято обзывать «мультиоргазмичными», а проще говоря,  блядями. С блядями ведь как? Легко и просто. Бывает, что они хамоваты. Зато искренни, ломаться и манерничать зря не станут, и если вдруг поднапрет на передок, то живо схватят тебя за яйца и поволокут куда ни попадя, хоть в сортир. Тут уж хочешь - не хочешь, а полезай в кузов. То бишь,  в гостеприимную пизденку; никогда не просыхающую щель.

И ни хуя не отвертишься! Придется выдрючивать из себя если не самого Казанову, то хотя бы среднестатистического хомосапиенса, способного к тридевятому соитию. Ну, я и старался - арбайтен! - изображая из себя отбойный молоток. Едва ли не каждую минуту она бурно кончала, аранжируя стонами и взвизгами, охами и ахами обманчивую тишину хрущевского муравейника, в то время как сам я тупо и ритмично двигался, превратившись, по-видимому, в этакий секс-агрегат для извлечения непотребного саундтрека, предназначенного для жесткого германского порно. Хорошо, что еще не кричала дурным голосом: «Дас ист фантастиш!».

Амортизатор разве что не дымился от трения, резко воняло жженой резиной. В боку наметилась тянущая боль, как от суматошного бега за последним автобусом, но я не чувствовал, пафосно выражаясь, даже и намека на приближение обещанного природой акмеистического финала.

(Замечу в изогнутых, как пенисы, скобках, эта проблема наверняка знакома всякому мужику, злоупотреблявшего накануне. Стоит немного хватить лишнего, как что-то ломается в способности извергать семя).

Я же принял изрядно, так что надежда на награду за неблагодарный, по сути, труд таяла, словно матовая луна в утреннем небе. Мара, напротив, даже хрюкала от удовольствия и была неутомима, как на марафонской дистанции. Оргазм за оргазмом, в одной и той же изнуряющей позе. Туда-сюда, чуть в бок, чуть вкривь, можно и вращение, одна холера, ебаная Кама-Сутра.

Пусть объяснит духовенство, отчего растет у девушки жопа!

Я остервенел. Пот, щедро заливавший мои глаза, искажал доступный  тогда обзор реальности: плоскость обклеенной стандартными обоями стены, каштановые волосы, в творческом, бля, хаосе (затертый, между прочим, оборот, вставлять куда не попадя матерные междометия)  разметавшиеся по подушке, лишенную подкожного жира спину с отчетливым рельефом ребер и флейты-позвоночника. Да, едва не забыл: и тонкий, но отчетливый след прошлогоднего купального сезона, треугольник светлой эпидермы, оставшийся от пляжного наряда.

Я возненавидел ее гибкое и отзывчивое тело, проклял всех демонов вожделения, а организм мой все сопротивлялся: единственный, доступный эквивалент Рая, маленькая порция спермы и сопутствующий ей залп запредельного бытия затерялись, забылись, застряли где-то на пороге наслаждения, - где? Словом, я ощущал себя так, как, вероятно, чувствуют себя те обделенные физиологией женщины, что страдают аноргазмией. Успешно вышли замуж, наделали детей, регулярно ебутся в супружеской постели, а подобны резиновым «тренажерам любви», что накачаны смрадным дыханием инвалидов, подыхающих от рака легких и напоследок забавляющихся доступными эрзацами счастья.

Туфту гоню. Все же молодой и сравнительно здоровый организм взял верх. Вернее, телесный низ. Тот орган, в котором сконцентрировалась эссенция бытия, от которого, собственно, зависело быть, еб твою мать, или не быть, начал наливаться силой, как бы зреть, толстеть и удлиняться. Как поведать о том, что, в принципе, не нуждается в словесных упражнениях графомана? Просто в какой-то момент я приблизился, слился, так сказать, с привычным, но всегда щемящим ощущением непосредственной и бесконтрольной радости. Как будто мой хуй и яйца срослись с женской промежностью, обратившись в какого-то неведомого единосущного мутанта, вроде Чебурашки, с которого содрали живьем шкурку, а затем специально обожгли холодным огнем,  рожденным где-то в глубинах Гроба Господня накануне православной Пасхи.

Так вот, в тот самый момент, когда я почти достиг экстатической вспышки, в медицине обозначаемой гнусным словосочетанием «оргазмическая разрядка», эрекция вдруг изменила мне. Мокрый и обманутый, я лежал в состоянии глубочайшего экзистенциального облома. Аллес. Полный пиздец. Гитлер капут.

Само собой, я попытался как-то аппелировать к Маре, взывая к ее блядской совести. Почему бы нам не продолжить общение в ее тесном, но гостеприимном Роттердаме? Ведь пару часов назад  она показала, что прекрасно умеет глотать живчиков. В какой школе училась? Или это как талант, кому-то дано свыше, а кому-то найн, и не старайся. Тут рассудок мой помутился, и я понес всякую пердулу, мол, убежден, что все, кто пялил какую-то одну бабу, в некотором смысле братья. И не важно где побывали их штуцеры – в вагине, в пищеводе, в прямой ли кишке? Главное, символический акт приобщения к братству. Обмен жизненными соками, эликсирами тайны. Если бы я, допустим, залупенил Марине Влади, то стал бы «братом Володи Высоцкого». Перекуем мечи на орала! Я хочу, слышишь, Мара, хочу встретиться с нынешними и грядущими братьями в засасывающей стихии твоего рта! Или – позиция 69, плиз. Лизинг ануса прилагается. Задница, жар моих мыслей, кураж моей жизни (здесь и далее набоко-пародия). Сон мой, тайна моя. Зад-ни-ца: кончик жадного языка свершает движение вниз по чудной ложбине, чтобы проникнуть в точку, где сходятся три удивительных линии. Зад. Ни. Ца. Вот она мерцает передо мной в полумраке: уже хорошо изученная влюбленными глазами. На ощупь, шершавыми подушечками внимательных пальцев. Вкусовыми рецепторами онемевшего от восторга рта. И т. д. в сбивчивой пародийной манере, постепенно осознавая, что ожидать милости от поколения, выросшего на передаче «Дом 2» глупо, я трендел еще четверть часа, по инерции надеясь на безобидный сексуальный бонус.

Никакого сочувствия. Вот он пресловутый эгоизм нью-эйдж дженерейшн.

- Забавный ты все-таки тип. Гы-гы, брат Володи Высоцкого. - На секунду отодрав голову от подушки, изрекла Мара и, как сытое и довольное животное, зарылась в одеяло, чтобы тут же дать храпа.

Конечно, я еще попытался как-то реанимировать моего обделенного мальчика-с-пальчика, дабы воспользоваться спящим телом Мары втихомолку, вообразив себя санитаром морга, куда доставили еще теплую школьницу, расправившуюся с собой при помощи пачки снотворного из-за трагической любви к молодому учителю литературы. Либо оставался вариант страшной мести с топором, замыванием кровищи и кастрюлей похлебки из девки в чисто «падонковском стиле». Но… Мне ничего не досталось, кроме как направиться в ванную и утопить экзистенциальный облом в мутной хлорированной воде, где я чуть было не захлебнулся, как раненый в жопу Ихтиандр.