Пьяная в хлам Эос решила не озарять небо пурпурными перстами, а потому утро в ахейском стане под стенами Трои выдалось хмурым. Причиной было креплёное кипрское вино, а также мор, насланный богом ахтунгов, Аполлоном. Мор этот имел все симптомы тяжёлого похмелья с лёгкой примесью пищевого отравления некачественными полуфабрикантами. Мрачным укором великим греческим воинам были плакаты над вратами Илиона. Вещали они всё то же, от чего тошнило последние девять лет: «Троянцы не сдаюцца», «Миру – мир, войны не нужно» и «Греки – пидорасы». Греки, в свою очередь, украсили стены ненавистной Трои замысловатыми граффити, где чаще всего встречались фразы «Елена – гнилая блядь» и «Первый падстенами нах». Надписи в честь собственных полководцев и царя Приама уже приелись славным осаждающим.

  Главнокомандующий объединёнными силами союзников Агамемнон, в просторечии Мемыч, тоже переживал все тягости распада алкоголя внутри организма. К ним присоединялось чёткое осознание бесперспективности осады и полной деградации доблестных ахейских войск. В лагере невероятными темпами распространялась содомия (будь проклят Аполлон-стреловержец!), все видные троянские герои были перебиты, а греческие герои обленились и теперь пропивали награбленное в боях. Ахилл, единственная светлая голова на весь экспедиционный корпус (сын богини, хуле), случайно напоролся пяткой на зараженную иглу от шприца и теперь являецца пермаментным завтраком для червей (будь и они прокляты заодно). Троянцы наглухо закрылись в городе. Идей никаких…
  Поправив перья на шлеме и подхватив табельное копьё, благородный царь Аргоса вышел из шатра. Рядовые греки вяло поприветствовали Мемыча отборным матом и продолжили занимацца своими делами, то есть пинать хуи. Небольшая толпа собралась вокруг Гомера, знаменитого шансонье. Агамемнон сразу узнал сказителя – это был низенький мужичок неопределённого возраста с татуировкой «Поэт» на пузе и наколотым Парфеноном на груди. Зажав в зубах папиросу с божественной амброзией, Гомер хуярил на лире что-то из своего нового репертуара.

Вот как-то собрался вещий Атрид
Отмстить неразумным троянам.
Ебашить огнём и мечом этих гнид,
Ебашить в их городе сраном.

А ёб с хитрецой он Приамову дщерь,
Что в полон попала недавно.
Порвал он ей щель. Командир у нас – зверь,
В бою среди первых он равный…

«Тьфу, блядь. Ещё один льстец», - подумал Мемыч, слушая пропитый гомеровский баритон. «Вот Ахилл был пацан – голова! Мог согласицца, а мог и сказать: батька командир, хуйню мелешь, надо вот так и вот так…» Агамемнон сплюнул от досады и пошёл искать Одиссея Лаэртского.

  Одиссей Лаэртский был первым, кто понял всю бессмысленность войны. Одиссей прекрасно осознавал, что война началась из-за бляди. Как там по легенде: приехал Парис в гости к царю Менелаю, тот ему предложил по старой традиции жену на ночь, а тот её забрал на десять лет. И не отдаёт нихуя. При чём тут Ахилл? При чём тут Диомед? При чём тут Агамемнон? Что нам все эти воинские подвиги, сокровища и троянские пелотки в любых количествах – всё хуета хует…
  Нектар, сваренный из грибов со склонов Парнаса, начал неслабо бродить в голове царя Итаки. Под его действием руины троянских пригородов стали похожи на райский сад, где бродят души мёртвых праведников. Сама Троя превратилась в сверкающий всеми цветами радуги Город Обетованный. Сама Афина Паллада, которая часто являлась Одиссею в его грибных трипах, указывала на город остриём копья и говорила громовым голосом: «Уебите прибежище слабых!» А потом пообещала отдацца в случае победы.
  Сладкие мечты о божественной пелотке разрушил грубый подзатыльник, от которого аццки загудело в голове. Радужное сияние померкло. Вместо обнажённой Афины Паллады Одиссей увидел перед собой Мемыча в полном обмундировании, с грозной миной на ебле.
- Что, внук вора, обторчалсо опять? Пора на службу, Родина-мать зовёт!
- Я правнук бога Гермеса, - с достоинством ответил Одиссей и неожиданно сблевал Агамемнону под ноги. – Какого хуя тебе надо?
- Как взять Трою? – царь в двадцатый раз задавал этот вопрос Лаэртскому, и теперь надеялсо получить приемлемый ответ от хитроумного сослуживца.
- Да ебись она конём! – раздражённо сказал Одиссей и пошёл к своему кораблю за нектаром.
  Сначала до Агамемнона не дошёл смысл сказанного, но потом ему стала ясна гениальная догадка Лаэртского. «Верно. Сукин сын, как подметил! Как это я сам не додумалсо?!» - радостно подумал главнокомандующий и приказал строить гигантского деревянного коня…