«Молоко, майонез, хлеб, макароны, помидоры, сахар, соль, кетчуп, рыба, сметана, творог – вроде ничего не забыла… Вот черт! А огурцы-то я забыла! Ой, что же делать!? Я же Алешке хотела летний салатик сделать, он совсем без витаминов отощал. Ну что ж делать, пойду опять в магазин, куда деваться».
- Алёшенька! Я огурцы купить забыла, пойду ещё раз в магазин схожу.
- Сдохни, зерг! – ответил Алешка из комнаты.
Женщина тяжело вздохнула.
«Все за компьютером сидит. Глаза совсем испортит! Ну, ему надо, куда уж без компьютера - нынче время такое!»
Лида взяла авоську и вышла на улицу. Лето необратимо подминало город под себя, чугунным утюгом проглаживало улицы. Она шла, отмахивая авоськой ритм утиного шага, а её отражение неловко переваливалось из одной витрины в другую.
«Как же я растолстела! Совсем невмоготу, пот течет градом, я вся мокрая, лицо лоснится. И дышать тяжело. Двадцать лет назад скакала на танцах в клубе на десятисантиметровой шпильке,  а теперь совсем разваливаюсь. Ванюша, когда с нами жил – я ещё Алешку не родила – он так и говорил: «Козочка ты моя!». Ушел от меня Ванюша! Увела Маринка. Да, конечно, на десять лет моложе… Кожаная мини-юбка аж трещала на её заднице! А сиськи аж вываливались из леопардовой кофты. А мужику что надо? Ну, конечно… Господи, боже мой, ну что это за наказание!»
Лида, смиряя одышку, остановилась у газетного ларька. Солнечный зайчик дружелюбно погладил её по носу и отправился далее, по делам. Она стояла, бессмысленно глядя сквозь стекло, переходя невнимательным глазом от одной обложки к другой.
«Вот “Cosmopolitan” – хороший журнал, наверное. Красивый, глянцевый, прелесть какая! И девушка на обложке симпатичная. Молоденькая, накрашена так симпатично, и зубки ровные, белые. На Маринку похожа! А вот “Elle” – на обложке тоже девушка красивая – крупным планом. Боже ты мой, какие глаза здоровские, глубокие такие, карие… Ой, а это что?! Да это ж я отражаюсь. Боже, какая я старая! Кожа дряблая, морщинистая, очки набекрень, волосы жидкие, цвет какой-то непонятный, и лицо отечное – ну кто мне сорок лет даст? На кого похожа?! Бросил нас с Алешкой… Ванечка… Работала, работала, стирала ему, гладила, готовила – не жалела себя , а он к Маринке ушел. Сейчас там спивается с нею, совсем пропал. Да и мне без него… Одна осталась… Сейчас бы поругались, да и помирились  Милые бранятся -  только тешатся. И зачем мне такая жизнь? За какие грехи? Все! Надо худеть и крем хороший купить, Эйвоновский, и на танец живота записаться. Вон, Валька рыжая молодец! Мужик ушел, так она и в солярий, и на юг, любовник не то грузин, не то турок богатый, говорят, ей квартиру купил. Да куда ж мне? Мне кроме Ванюши никто не нужен!»
За спиной Лиды послышался молодой задумчиво тянущийся голос:
-  Мне кажется, ты зря ограничиваешь поле деятельности де Сада только либертинажем.
«Так, посмотрим… Я сейчас чуть отступлю, и в стекле все отразится, что мне надо. Ну! Понятно, я так и думала – наркоманы. Парень молодой, тощий, страшный, в куртке ужасной кожаной, весь в цепях и заклепках. Боже, а что это за пигалица с ним страшная: тоже тощая, как палка, рыжая, молодая, а уже добитая - взглянуть страшно – зато груди в вырезе так и торчат наружу. Срам! Ну, хоть было б что показывать! У, шалава! Господи, куда ж их родители смотрят! Все исколотые, пьяные, наверное. Ну конечно, пьяные – какую чушь несут!»
Лида, не вытерпев искаженного изображения в стекле, на секунду обернулась, так и ахнула.
«Джинсы на тощих бедрах – того и гляди свалятся, аж лобок стриженый виден,  – живот голый, в нем железки болтаются какие-то»
- Ну, почитай статьи, серьезные исследователи его не признают ни как ученого, ни как философа, ни как писателя. – сказала рыжая девица.
«Ну, точно, наркоманы!»
- А ты читала его сочинения? Да и вообще, почему же тогда Фуко, Делез – да вообще все философы-постмодернисты его так активно изучали? Я тебе скажу почему. В его сочинениях абсолют маргинальной мысли. В обществе того времени, официальная христианская мораль скрывала полное разложение. Он ведь не только свою содомию противопоставляет этому миропорядку, он атакует этих дегенератов по всем направлениям. И нам, может, поучиться стоит! Вот ты смотри, смотри… Вон, женщина стоит, такая… ну вот, у ларька, с кошелкой.
«Господи, это он про меня что ли?!»
- Так вот, ты посмотри на неё. Держу пари, ей и сорока нет, а на кого она похожа? У неё полное духовное и физическое разрушение налицо. Вся разбитая, жирная. А знаешь почему? Да от невежества! Всю жизнь шла по накатанным рельсам. Ей как мамка в голову вдолбила: выходи замуж, рожай детей, и прочую чушь, так она и рада стараться. Ну вот, и наступила полная деградация. Вот что с людьми становится, когда они книг не читают! Сидит, небось, теперь без мужа, без денег, с каким-нибудь сынком-дегенератом дискотечным на руках и ничего кроме смерти её не ждёт.
«Боже ты мой! Господи! Это как же он догадался, наркоман идиотский! Боже ты мой, ну что это за издевательство?! Может, милицию вызвать? Нет, пойду скорее в магазин, убьют ещё. И кто же таких сволочей рожает?! Небось, наркоманы и рожают! Встречу ещё раз – милицию вызову».
Подъехал трамвай и увез наркоманов, а Лида сходила в магазин и вернулась домой, борщ разогрела, салатик сделала.
- Алешка, иди ужинать!
- Бля, ну ты в самый подходящий момент! Сейчас миссию пройду, погоди. – откликнулся он из комнаты.
- Да что ж ты материшься? Как ты смеешь на мать! Я тебя родила и вырастила!
- Не ори! Ща приду.
Обиженная мать села на кухне и заплакала, в голове многократным эхом отзываясь, несложная мысль:
«Ну чем же я такое заслужила? Это же сын мой родной!»
Лида посидела минут двадцать, сызнова разогрела остывший борщ, и застыла, глядя в пустое окно девятиэтажки. Ленивым движением ладони, без особых успехов, она отгоняла мух от салата.
- Алешка, ну иди, пожалуйста! Ну, пожалей маму, остыло же все уже!
- Ну ладно, щас, иду.
Бритый налысо, широкоплечий, почти двухметровый Алешенька вышел из комнаты.
«Господи, как же он на Ванюшу похож! Кровиночка моя!»
Лида посмотрела на сына с гордостью.
«Ничего! Здоровенький он у меня. Хоть и болел в детстве – еле выходила – а сейчас вон какой стал! Красавец!»
Он сел за стол и начал есть салатик.
- Кушай,  сынок, кушай. – Лида погладила сына по голове, он отшатнулся.
- Ну ладно тебе… Не маленький!
Зазвонил мобильник.
- Васек! Привет! Слышь, чего я тебе скидывал… Ты можешь мне голландки грамм подогнать, или хоть пластилина? Да. Да. Ну, как обычно. Слушай, ещё мне дозу белого и амфитамина пласт. Да. Да. Хорошо. Ты тогда ещё телок приведи поотвязней. Чтоб по полной отжечь! Гы-гы-гы! – Алешка закончил говорить и повернулся к недоумевающей матери. – Слышь, ма. Ты мне пару тыщ подкинешь?
- Сынок, а зачем тебе столько?
- Ну, для гербария…
- Господи, Алешенька, что ж это за гербарий такой в коробках да пакетиках? Там же труха одна!
- Да не труха там, глупая, а мицелий. Директор сказал всем классам гербарий собирать, значит будем собирать. Ты хочешь, чтобы меня из школы выгнали?
- Нет, ну что ты, Алешенька, не пугай маму… Ну, хорошо, ты обычно по 600 рублей берешь, а остальное на что?
- Реактивы нужны для химических опытов. Таблетки магния и порошок хлористого кальция.
- Ох, ты господи, ну совсем обберут скоро!
- Мать, это ты ещё скажи спасибо, что отец Васька на химзаводе работает, он мне по дешевке продает.
Лида со вздохом поднялась, пошла в комнату, отомкнула шкаф, нащупала между простынями кошелек с тепленькой заветной заначкой, отсчитала жестокую сумму и вернулась на кухню.
- Мать, слушай, дай-ка ты мне ещё рублей двести. Я на дискотеку иду.
Мать достала из кошелки кошелек и выгребла последние деньги. Алешка сунул купюры в карман и пошел в прихожую.
- Алеша, ну доешь хоть борщ!
- Некогда мне. На дискотеку опоздаю.
Лида стояла в прихожей, смотрела, как её сын одевается, и внезапно заплакала – как будто трубу прорвало.
- Ну, чего ты опять ревешь, - нахмурился Алешка. - тошнит уже от твоих слез!
- Алешенька, сынок, милый, ну за что нам такое наказание?
- Как же ты меня достала! Сил никаких нет. Чем рыдать без толку, лучше денег пошла бы заработала – вон, у меня мобильник совсем уже полетел.
- И пака нас бросил, совсем мы с тобой одни.
- Ой, какие мы несчастные! Ну всё, короче, пошел я. Закрой за мной дверь. Завтра днем и послезавтра приду.
- Алеша, ну ты бы хоть раз дома переночевал. Я же ночей не сплю, за тебя волнуюсь.
- Да ладно тебе, все путем будет, не боись.
- Постой, Алеша… Я сегодня двух наркоманов видела – ну, такие, в куртках кожаных, в заклепках, в цепях. Все исколотые, страшные, пьяные. Ты смотри, с такими не водись!
- А это ты про неформалов этих, что ли? Или как их там? Да мы таких, если с пацанами увидим, прессуем без вопросов! Наплодили уродов, суки!
- Правильно, сынок, прессуйте! А то у нас сплошной беспредел в стране. И куда только милиция смотрит?!
Алешка ушел, а Лида села в старое кресло. Она бездумно глядела на полет мухи под потолком, все погрузилось в смоляную тишину. Лида нервно выслушивала одиночество. Щелкнула пультом – телевизор осветился радостной картиной – маленький мальчик бежал через кровавое поле тюльпанов к своей матери, обнял её, сказал «Мама, я так тебя люблю!».
Внутри Лиды капнула последняя капля. Отчаяние, копившееся годами, выплеснулось наружу, и потекло по вселенной, сметая все на своем пути.
«Боже, как же тяжело мне! Как невыносимо жить! Вот и сынок меня бросил, ушел гулять. Нет, не любит он меня, никому я не нужна. Я больше не могу! Господи! Ну, убей же меня! Убей! Не могу я больше! Не могу! Где мой Ванюша?! Где Алешенька?! Я не могу больше! Господи, ну убей ты меня!»
Лида зарыдала, потом закричала нечленораздельно, упала на пол в рыданиях. Она рвала на себе волосы, одежду, не в силах удержать свое горе.
«Боже ты мой! Убьюсь! Не могу так больше!»
Она вышла на балкон и перелезла через перила. Держась за ржавое железо, зависла над безмятежным двором. Задохнулась на миг вольным воздухом,  разжала руки, и полетела! Необъяснимый легкости ветер подхватил её, она взмахнула руками и понеслась ввысь.
«Я парю над городом, как вольная птица! Боже, какое счастье-то как легко лететь! Как прекрасно.»
Лида резвилась в облаках, пикировала с огромной высоты, и у самой земли останавливалась, непринужденно играя легкостью парящего тела, такого чистого, прозрачного, неземного.
- Эй, женщина! – послышалось откуда-то из облаков.
Через минуту из ватного клока выплыл величавый клин огромных сияющих журавлей.
- Летим с нами! – сказал самый главный журавль. – Мы хотим проткнуть солнце, как моченое яблоко!
- Ой, да как же я полечу, журавушка, там меня Алешенька ждет!
- Да вот же твой Алешенька, смотри.
Прямо под Лидой – она и не заметила, как ночь наступила – стоял в тупике Алешка. Трое парней с ножами приближались к нему. Один из них закричал: «Ты почему, сука, на мою бабу косо смотришь?!». Другой уж замахнулся ножом – у Лиды чуть сердце из груди не выпрыгнуло – но Алешка вывернулся неведомым образом, взлетел и направился к ней, показывая бандитам язык. Он подлетел к матери и сказал:
- Мам, ты прости меня, что я так с тобой плохо обходился. Я только о себе и думал, не замечал, как тебе тяжело! Мам, ты прости меня, я больше так не буду. Мам, ну ты меня простишь, правда?
- Конечно, сынок! Конечно, родной мой! Солнышко ты мое! – Лида целовала и обнимала Алешку как никогда в жизни, и они смеялись от счастья.
- Мама, я тебя люблю!
- Сынок, и я тебя люблю!
- Вот и хорошо! Теперь-то мы всегда вместе будем, я тебя в обиду не дам! А давай-ка полетим вместе с журавлями. Проткнем солнце, как моченое яблоко!