Первая часть: http://udaff.com/creo/88729/             
                     

                                            Зима


- Я хочу, чтоб до конца, - сказала Наташка.
- Ну, так…это…, - замычал я. – Мы вроде теперь уже и так… всегда…того…до конца…
- Нет. Хочу в себя до конца. На всю длину.

Я сообразил.
Вот, получается, что означали Наташкины тырканья лбом вперёд и настойчивые руки на моей пояснице…
Я-то думал, что это у неё от неумения…усердие новичка… этакие попытки подражать порно-звёздам. А это, выходит…
Ну да – то, что обычно называется «до конца», мы нечувствительно преодолели ещё тем сентябрьским вечером, на балконной ступеньке.
И с того раза Наташка, чувствуя приближение моего финального натяга, плавно скользила к моим бёдрам, руками неуклонно обнимала меня за ягодицы, губами – так же неуклонно – обнимала «его» (никаких «членов», «головок», «пенисов», «дружков» - уж не говоря про «хуй» - так её уста изречь и не смогли. А я и не заставлял) и педантично принимала в себя рвущийся наружу горячий клубок.

И удивительно – не давилась, не кашляла, не бежала в туалет.
Меня, кстати, раздражает это в бабах невероятно.
Даже не раздражает, а отторгает от них сразу и напрочь.
Уж лучше, как Наташка раньше – в режиме абсолютного отказа.
Вот именно - раньше.
В другой жизни.
В этой, послесентябрьской жизни, она вытягивала и перебирала языком толкающиеся из меня сгустки необыкновенно сосредоточенно и вдумчиво – так обычно едят костистую рыбу, чтоб не напороться и не подавиться – и, обойдя изнутри губы и дёсны, подсобрав всё до последней вязкой млечной молекулы, целовала меня в живот.

- Прекрати. Что ты, как Путин?... – пытался я пресечь и отшутиться, но шансов уклониться у меня  было не больше, чем у знаменитого кремлёвского мальчика.

- …Давай, Алик. Я так хочу, - повторила Наташка. Мягко, но настойчиво.

Честно говоря, её попытки насадиться ртом и горлом «до конца» никакого удовольствия мне не доставляли. Тупая боль в головке члена от резких толчков в гортань (в гланды?…альвеолы?), саднящее чувство помятости моего нежного краешка, её рвотные позывы… - и больше ничего.
Из деликатности я терпел, молчал, не хотел выставить её неловкой и неумелой. В величественной картине волшебного Наташкиного преображения этим мелким неудобством можно было пренебречь.

- Встань около кровати, – сказала Наташка.  – Нет-нет, не так.
Она развернула меня к кровати лицом, уперев коленями в самый край, а сама легла на спину и, поелозив, поднырнула мне между ног, запрокинув голову назад.

Совершенно по-дурацки я ощущал себя, стоя у кровати, Наташка внизу… как в кадре убогого отечественного порнофильма, где на стенке висит драный коврик, а ноги свиноподобных красоток похожи на ноздреватый несвежий сыр.
Член медленно стал сдуваться и грустить, я открыл было рот, но Наташка, закинув руки, потянула меня сзади за поясницу, я согнулся над ней и она, подавшись вперёд и вверх,  губами, ртом и горлом натянулась на член до самого его основания.
Абсолютно терминологически точно -  «до самого конца».
Я сразу не сообразил даже, что происходит – никак не мог отогнать навязчивые мысли об отталкивающем зрелище, открывшемся Наташке снизу. Заросшая густым волосом мужская промежность вряд ли радует глаз… да и окрестности моего канализационного отверстия тоже, наверно…

Потом я поплыл.
Поплыл и утонул.
Даже не от телесных ощущений, а от осознания того, что ты, мужчина, полностью находишься внутри женщины.
Гортань, глотка, пищевод… чуть ли не сердце её стучит рядом… я абсолютно серьёзно почувствовал, как мой член удлинился чуть ли не в два раза, продвигаясь внутри  Наташки. В общем, сложно это описать... как будто мы слились вместе, как сиамские близнецы, как будто я сидящий в ней эмбрион.
До конца.
Глупо, наверно, мужику за тридцать так ахать и охать…но меня это просто оглушило. У меня женщин не так чтоб очень много было – на  руках и ногах вполне можно посчитать и ещё пальцы останутся. А из настоящих – только Ксения, ну и ещё… ну, в общем, не с чем мне сравнивать.
А такого не то что не было – я даже представить не мог.

-    Помнишь, ты про Павликов день рождения говорила?
      Пессимистка.
      Натаха - Мрачный Глаз. А уже и Новый Год скоро…
-    Да. Косынку мне новую под ёлочку положи, - улыбнулась Наташка. – Интересно, есть у дома «Прада» модные аллопеционные косынки? Онко-линия?
-    Прекрати, зай. Тебе просто слово это нравится – аллопеция. Кокетничаешь. У тебя волосы уже растут вовсю.
-    Правда, Аль? – вскинулась Наташка, - ты не просто так говоришь?
-    Нет, конечно. А то ты сама не видишь.
-    Вроде бы да, отрастают, - тихо сказала Наташка. – И, ты знаешь… у меня до этого седые волосы были… ну, стали появляться… немножко…а сейчас нет. Я внимательно-внимательно смотрела, прямо до каждой волосиночки… Нету.
-    Меланобластома как радикальный способ борьбы с сединой, - сказал я.
-    …Но, знаешь, я так боюсь. Вдруг это временно…
-    Ну что ты. Если уж пошло на улучшение, значит, пошло.
-    А ты знаешь, - Наташка перевернулась и, навалившись мне на плечо, прижалась ко мне вплотную, я почувствовал густой солоноватый запах от её губ и подбородка.
      Мой запах. Я почему-то вспомнил влажную горечь сентября и наш разговор около балкона.
-    …ты знаешь,  - прошептала Наташка, - я второй раз сцинтиграфическое обследование сделала. Метастазов - нет. Нет! - представляешь!.. Представляешь! Нет… И лейкоциты в норме…
-    Ну я ж тебе говорил, а ты упиралась, не хотела к Моисеенко ехать. И как удачно, что как раз у него ребята эти из Новосибирска были, с мембранными антигенами этими. Неужели, в самом деле, из мышей?
-    Да, - кивнула Наташка, - из мышей. Мне Борис подробно рассказывал всё... он докторскую в Москве защищает сейчас, - почему-то добавила она.
-    И ещё сколько лекарств перепробовали – оли…пефат этот, инди…импи…
-    Ипилимумаб, - отчеканила Наташка. – Ипилимумаб. Но ты знаешь, мне кажется… нет, не кажется, я знаю… я точно знаю… антигены и Моисеенко не помогли бы. Главное – это ты. Я… я с каждым разом чувствовала, как мне лучше становится.

Я вспомнил ненормальную Наташкину старательность, её вдумчивые глаза, обращённые в себя… как будто она каждую мою капельку, каждый мой сгусток провожала от губ до печени, почек, селезёнки, до кровеносной и лимфатической системы. Я хотел пошутить про замечательное лекарственное средство, но промолчал.

-    …мне реально лучше становилось… и становится. Знаешь, Аличек – я много об этом думала – если б я не так…не такая бы скованная была… ты бы у меня давно это пятно бы на спине увидел… я сама себя наказала…
-    Прекрати, зай.
-    Да, да, не спорь.
      Али-ик…Аличе-е-ек, - она потянула руку вниз, - давай ещё раз…ну, как позавчера…
-    Наташ, я не могу уже… я как выжатый. Честно.
-    Я тебя замучила, бедненький мой…
      Послушай, Аль… А ты Румянцеву любил… или ты с ней просто так… или всё ещё любишь?

Мы молчали долго. Так долго, что со стороны в тяжёлой тишине могло бы показаться, что мужчина с женщиной уснули, но мы ждали. Она – моего ответа, а я ждал, когда разлетевшиеся мысли улягутся, и я смогу объяснить – сначала сам себе – про Румянцеву.

-    Я думал, что любил. И ей говорил, что… что люблю. Не знаю. А теперь не думаю и не вспоминаю. Она не звонит, и я ей не звоню.
-    И не вспоминаешь даже, и не думаешь нисколько? – приподнялась на локте Наташка.
-    Не то что бы не вспоминаю… вспоминаю… ну, как про друзей детства… или про прошлогодний отпуск. Как про отрезанное. А скажи – если ты с самого начала знала, почему молчала?

Мы снова замолчали, но молчанье весило меньше. Ничего почти не весило.

-    Сначала не хотела, потому что помнила, как мама отцу скандалы устраивала. И ничего этим не добилась, всё равно он ушёл, а я каждый вечер под диван пряталась.  А у нас Павлик. Что – и ему под диван лезть?
      Потом я стала думать, что я сама виновата, что ты от меня не получаешь… ну, как от женщины, что нагуляешься у неё на Соколе и придёшь.
  А потом… потом я заболела и ни до чего уже. Когда болеешь, как сквозь стекло всё видишь, в больнице все женщины так говорят.
А ты правда ей не звонишь?
-    Да правда, на, посмотри. – Я перегнулся через Наташку и взял с тумбочки мобильный.
-    Видишь, нету. Ни на «К», ни на «Р».
-    Да ты хитрый, ты мог хоть «Инвестконтракт» записать, хоть «Шиномонтаж», вы все так делаете.

Я промолчал.
Санька действительно была у меня записана как «Кредитный деп.».
Но я стёр.
На самом деле стёр.
Ещё в сентябре.
Я потянулся положить мобильный на место, Наташка толкнула меня под  локоть и я почти упал. Прямо на неё, на её грудь с большим соском-ежевичиной, на твёрдый подтянутый живот.

-    Наташ!…
-    Поцелуй мне шовчик. Помнишь, как он называется?
-    Шов Дюкена, - сказал я, поцеловал её в грудь, в живот, и подался вниз.
На самом деле, никакой это был не шовчик – здоровенный шрам выныривал из заветной Наташкиной складки на живот, гладкий и блестящий, как след на пластилине от резкого мазка пальцем…как будто кто-то поскользнулся на глине… поскользнулся и стёр всё, что было.
Напрочь, полностью.
      Я тронул губами гладкую натянутую кожу, повёл языком вниз, Наташка вздохнула и крепко-крепко прижала пальцы к моим вискам.


                                                      Весна


Очередь на съезд растянулась вдоль всего моста, я объехал её по левому ряду, резко вывернул вправо, чтобы вписаться между машинами, наставленными на островке, и, подрезав зазевавшуюся «Хюндайку», полез к светофору. Справа автомобили напарковали уже чуть ли не в два ряда, я медленно протискивался вперёд, то и дело притормаживал, пропуская пешеходов.
Около «Чайки» всегда тесно и густо.
Апрель уже грел вовсю, девчонки поснимали пальто и плащи, надели мини. Длинные ноги светились и лупили по глазам со всех сторон ярче солнечных лучей.

Зелёный, поползли.
Повернулся влево – облезлый зелёный сарайчик «Букиниста» высовывается из-за станции метро.
Стоит.
Не снесли.
Хорошо.
Это хорошо.

Я вывернул на Садовое, уворачиваясь от троллейбусов, проехал мимо Арсенальных складов и громадины АПН, но не пошёл в левый на разворот, а набрал номер Ксении.
8-916-248-…
Даже не вспоминал, пальцы сами нажимали нужные цифры.
-    Добрый вечер, Санечка.
-    Добрый вечер, пропащий. Я почему-то так и думала, что ты сегодня позвонишь.
-    Почему?…
-    По-то-му. Ты где?…

Когда сворачивал у Сатиры на Брестскую, зазвонил телефон.

-    Аль, привет. Ты скоро? Я курицу твою любимую купила,  разделала, к запеканию готова.
-    Ты понимаешь, у нас аудиторы сидят… Годовая проверка. Я долго ещё… Курицу жалко… но она и холодная классная. М-ммм…
      Как там Павлик?
… Ну и хорошо. Целую.

Через две минуты телефон зазвонил снова.
«Дом».
Он звонил и звонил, я полз по Брестской к Белорусскому, стараясь не смотреть в его сторону.
А он звонил, дрожал, вибрировал и рывками полз по левому сиденью в мою сторону.
Словно ребёнок-инвалид.
Я скинул звонок, отключил звук.
Новый вызов, дисплей замигал, загорелся нервными пульсами бледного света – «Дом», «Дом», «Дом», «Дом»…
Я взял телефон в руку, он мигал мне в лицо – «Дом», «Дом», «Дом».
Нажал приём.

-    Да, Наташенька.
-    Ты не бойся, я не буду кричать, плакать. Помнишь, в «Мёртвых душах» - «И опять пошла по-будничному щеголять жизнь…»?
Я не буду курицу делать.
Вообще не буду.
Я её выкину.
Пока.

…………………………
…………………………
…………………………
…………………..


                     
      Через пять месяцев мы развелись, и Наташка почти сразу вышла замуж за Бориса, молодого ДээМэН из Новосибирска.
Живут они в маминой квартире, с Павликом я встречаюсь по воскресеньям… иногда; с Ксенией же не встречаюсь совсем…окончательно… она не звонит мне, я не звоню ей.
В сентябре ещё тепло, по вечерам я сижу на балконном порожке ногами внутрь и курю, пуская дым в тёмную комнату.
Иногда пью чилийское. Отхлёбываю прямо из бутылки, ставлю её на пол.
На паркетной доске остаются смыкающиеся концентрические разводы, пожалуй, их уже не стереть.
Чаще всего Наташка дразнила меня словами Хлестакова из «Ревизора»:
-    Я… я… Да я с Пушкиным на дружеской ноге! Бывало, говорю ему: «Ну, что, брат Пушкин?»
-    «Да так, брат, - отвечает, - так как-то всё…»

Ну да.