Летний полдень. Горьковский район Гордеевка, застроенный одноэтажными частными домами с тихими садами-огородами. Несколько параллельно идущих зелёных улочек, упирающихся с одной стороны в трамвайные пути, с другой - в насыпь железной дороги.

Ленивые куры бродят по жаре, кудахчут, что-то клюют с земли.

Лёгкий ветер колышет листву берёз. Слышно, как в голубятне, на задворках большого пятистенного дома рядом с трамвайной остановкой, курлычут вяхири. Высокий деревянный забор окружает дом, но калитка распахнута.

Около неё в теньке дерева пристроился безногий инвалид лет сорока на тележке в компании двух молодых людей. Перед ними на земле стоят несколько открытых бутылок пива. Они непринуждённо о чём-то беседуют, добродушно смеются, изредка потягивая тёплое «Жигулёвское».

Молодые люди одеты по последней дворовой моде 60-х: брюки, пиджак, футболка и обязательная кепка.

Инвалид более скромен. На нём синее трико и майка-безрукавка. 

Издалека эта компания напоминает пару племянников и любимого дядюшку.

Однако, присмотревшись внимательней, становится заметно, что тело и руки инвалида густо покрыты характерными синими татуировками …

Взор его странных, прозрачных глаз словно протыкает собеседника насквозь. Он безног, но отнюдь не немощен. Заметно, как при движениях под его кожей бегают накачанные мышцы.

Инвалида по паспорту величают Ипатием Гуниным, впрочем, он разрешает своим собеседникам называть себя просто «Патя».

Молодые люди – братья. Их зовут Алексей и Сергей Перцевы.

За неспешной беседой, они иногда кидают взгляды на малышню, что играет неподалёку в “ножички”.

Говорят они скупо, короткими фразами. Минут через пять их разговор уже подходит к концу.

- Замётано, – сказал Патя, – По понятиям, братву подогреть, конечно, надо, но палиться из-за их дурогонства - западло.
На них четверо ментов висят, и по дороге, сказывают, бабу с ребёнком пришибли. А это уже беспредел.
Менты им не простят, они уже покойники, а нам тут лишний шум ни к чему. Ты – он ткнул пальцем в Лёху, - пойдёшь к Рустамке Сабирову, - один из них, вроде как, его кореш – они кормились вместе года два назад на строгаче, - скажешь – сходи мол, проведай друга, узнай как-что.
Скажешь - Патя велел братву подогреть, а между базаром так, втихаря, вызнать когда они отсюда валить собираются. Пусть скажет, - мол, есть одна маза, и если они будут вести себя тихо, то скоро у них будет не жизнь – а малина.

А ты, Серёжа, останься, есть разговор.

Лёха отправился прочь, а Патя ещё минут пятнадцать о чём-то шептался c Сергеем.

А потом Патя поманил пальцем десятилетнего пацана, что играл неподалёку в ножички, и протянул ему руку:

- Иди сюда, Шурка! Здорово!

- Чё руку не жмёшь. Да не боись, подь сюда, дай дяде Пате лапу. Ну, вот, молодец, – взрослые всегда так здороваются, а ты уже большой парень.
Здорово, Сашка, ты играешь в ножички. Что выиграл? Ластик? И линейку? Ай, молодец.
А хочешь научиться вот так? Видишь вон ту ветку на берёзе?

Патя отобрал у Сашки перочинный ножик, и, не глядя, швырнул его через плечо так, что нож вонзился точнёхонько в ветку, пробив её насквозь.

- Хочу – сказал обалдевший Шурка.

- Учись, щенок, пока я жив, - засмеялся Патя. Пахан тебя всему научит. Ну, смотри, как это делается…

Патя любил возиться с пацаньём. Вор в законе. Идейный, из старых блатных. Одной из своих обязанностей, он считал, если можно так выразиться, воспитание молодёжи. Той, что пойдёт по его стопам.

А через пару-тройку часов счастливый Сашка хвастался перед друзьями тем, как он научился метать нож.

Происходило это около хлебозавода, что располагался на задворках Гордеевки, рядом с железнодорожной насыпью.
В этом месте под «железкой» была высокая бетонная арка – типа моста, чтобы грузовики с завода могли напрямую выезжать в Канавино и на Ярмарку. Арка имела довольно странную конструкцию – покатые бетонные стены градусов под сорок пять, заканчивающиеся наверху несколькими большими углублениями, которые местные жители называли «норами».
Пацаньё, которое туда лазило, говорило, что в такой «норе» мог спокойно разместиться взрослый человек. Глубина «норы» составляла порядка двух с половиной метров. Высота – метра полтора.

Вдоволь нахваставшись перед сверстниками, Сашка сказал: «Айда играть в войнушку!» Рядом с аркой стояло множество бочек с надписями «Пиво» и «Квас», среди которых было очень удобно прятаться.

На этот раз Сашке не свезло – жеребьёвка, проведённая при помощи длинных и коротких палочек, заставила его играть за немцев. Немцы должны были продуть по определению, а проигрывать Санька не любил.

Он отважно строчил воображаемыми патронами из автомата, сделанного из алюминиевой проволоки,  и с горечью думал, что фашисты, люди, конечно, гады, но заставлять из-за этого играть в «поддавки» его и отряд –  по-любому, неправильно.

Как раз сейчас командир красной армии, татарчонок Колька Сабиров по прозвищу «Сабирка», оказался у него на прицеле, и Сашка, выскочив из-за очередной бочки, решительно нажал на курок своего проволочного автомата.

- Тра-та-та-та-та! – Закричал он. – Ты убит! Падай на землю!

Колька и не подумал упасть. Он отбросил свой автомат, и кинулся на Сашку.
- Аййй, ай! – закричал Колька, и, повалив его на землю, начал колотить, ругаясь по-татарски.

- Броунно синин вотам,тур миннан,коуза тэкасэ,мя синя! Былдэ, ме? Йоротмейсен мэ тоноуга биргащь?

Кто-то сгрёб за шиворот их обоих и, растащив, сказал:
- Ну что, шкеты… Чё тут шаритесь? Откуда взялись, щенки? Шуршели есть? – Гоните сюда.

Здоровая небритая морда, возникшая перед Сашкой и Колькой, быстро остудила их воинственный пыл.

- Нет! – Пискнул  Сашка.

- Отпусти, гад, папке пожалуюсь, - сказал Колька, - Он тебе морду-то набьёт, парчуга полуцветная.
- Что сказал, щенок? А ну-ка повтори?! – здоровая морда приблизилась к Кольке.
- Уши прочисть, фраер, - огрызнулся татарчонок.

Здоровяк стиснул ворот Сабиркиной майки так, что тот захрипел.
Непонятно откуда появившийся суховатый мужичок лет пятидесяти, придержал за плечо здоровяка:

- Отпусти пацанов, Мешок. – А потом с интересом уставился на Сабирку.
- А уж не Сабировых ли ты сын? На морду-то точно вылитый Рустамка, да и наглый весь в папаню.

- Да, - гордо ответил Колька.
- А как звать-то тебя?
- Кадыр.

- Понятно. Беги быстро к батьке, скажи, чтоб хавчика скорее подбросил, шмоток там, а то мы тут совсем озябли. Нехорошо так с корешами поступать. Раз обещал – слово держать надо. Скажи – Носатый просил. Он в курсе.

Потом повернулся к Саньке.
- А ты чей будешь?
- Кондрашов я.
- Не знаю таких. Батя сидел?
- Нет.
- Значит, мужик. Если кому скажешь, что нас тут видел, – я тебя сам найду, и тогда…

Лицо суховатого внезапно исказилось, превратившись в изрезанную морщинами уродливую маску. На Сашку неподвижно уставился подёрнутый бельмом мёртвый глаз с белым зрачком. На мгновение Саньку показалось, что он видит перед собой не человеческое лицо, а перекошенную волчью морду.

Дав для скорости пинка, Носатый отпустил Сашку и тот, что было сил, рванул по направлению к дому.

Когда пацаны убежали. Носатый развернулся и небрежно дал в ухо здоровяку.
- Из-за тебя, дуроёба, спалимся. Говорили тебе – сиди тихо.
Малява до братвы дошла, Патя сказал – всё будет. А Патино слово – закон. А ты, падла, вчера на какую-то бабу бросился.
Что – хуй в штанах жмёт? Так мы сейчас чик-чик, всё исправим. – из рукава Носатого выпрыгнул складной нож с широким лезвием, которым он помахал перед физиономией своего подельника.

- Носатый, да она мне все яйца коленкой отшибла, и рожу поцарапала - заныл Мешок.
- Так тебе, мудаку и надо. Скажи спасибо, что в мусорскую заявление не написала – люди добрые попросили, а то куковать бы нам с тобой уже на нарах.
Линять отсюда надо, и быстро. Наследили тут, а нас легавые во всесоюзный обьявили. Завтра же ночью уходим. Патя обещал нас определить в одну деревеньку неподалёку, там погужуемся. Девочки, самогон, чистый воздух. И никаких мусоров.

Носатый спрятал нож в рукав и направился к арке.
- Полезли обратно. И смотри мне – чтобы всё было тихо… сука! Иначе… – он выразительно посмотрел на Мешка, и тот вздрогнул.

Тем временем, Сергей Перцев остановился поболтать на улице с известной гордеевской сплетницей – тётей Тоней.
- День добрый.
- И тебе привет, коль не шутишь.
- Да какие уж тут шутки. Ты, тётьтонь, случайно, не слыхала, вчера около хлебозавода Верку Тамойкину чуть не изнасиловали какие-то бродяги.  Не из местных, заезжие. Говорят – чуть ножом не пырнули, так она еле вырвалась. Так что ты там поосторожней ходи, а то мало ли что.

- Господи, страсти-то небесные!
Несмотря на то, что годов тёте Тоне уже давно перевалило за шестой десяток, да и комплекцией своей она больше напоминала кадушку, чем существо женского пола, однако, новость о том, что её целомудрие и драгоценное здоровье могут пострадать, не на шутку обеспокоило её нежную натуру.

- А ещё поговаривают, что те же бродяги вчера там мужичонка пьяного ограбили. Как есть, до самых до трусов. Морду в жопу превратили, и оставили только 3 копейки на трамвай.

- Батюшки, да что же это деется-то! А я собиралась пойти на огород – он у меня как раз там находится.
- Лучше не ходи, тёть Тонь – доверчиво шепнул Серёга, - мой совет. Целее будешь. Кстати, а муж-то так в милиции и работает, а то я слышал, он вроде как в отставку подал?

- Да что ты! Ему ещё до пенсии года четыре. Работает, слава богу.

- Ну, привет ему передавай. И ещё – если кого знакомых встретишь, предупреди, чтоб осторожней были.
- Спасибо, Серёженька, обязательно сейчас соседям скажу.

Через час у моста стояло оцепление из нескольких жёлто-синих милицейских машин.
Молодой капитан вышел вперёд и заорал в мегафон:
- Выходить с поднятыми руками, по одному!

В ответ со стороны одной из «нор» шарахнул выстрел. С головы капитана сбило фуражку, и он мгновенно очутился на земле, однако, матюгальник из рук так и не выпустил.

- Эй, мусора! – заорали со стороны моста, - сунетесь к нам – положим любого. Сами знаете - нам терять нечего, потому как уже нам всяко «вышак» светит. Сами сдохнем, но и вас, легавых, сколько сумеем на тот свет заберём.

Стрелять в узкие бойницы «нор» из пистолетов и «калашей» было бесполезно.
Ситуация напоминала осаду средневековой крепости, в которой у осаждающих было преимущество численное, а у осаждённых – стратегическое, в виде толстых стен, и явной неприступности укрытия.
Сколько запасов еды и питья хранилось у зеков, никто толком не знал, а держать осаду неделями особого желания тоже никто не испытывал. Дойдёт до руководства – не поздоровится никому.

По оперативным данным быстро стало известно, что это те самые особо опасные, что пару недель назад устроили дерзкий побег с одного из Мордовских «строгачей». Они уложили конвой из четырёх человек, потеряли одного товарища, но двоим удалось уйти. С оружием.
По дороге за ними волочился длинный след из грабежей и разбойных нападений. А также два трупа свидетелей ограбления магазина.
Разумеется, они сразу же были объявлены во всесоюзный розыск.

Терять им, и впрямь, было нечего. Советская власть такие подвиги не прощала. Приговор был понятен безо всякого суда и следствия: «вышка».

Гордеевские менты прокляли всё на свете, когда поняли, какой «подарок судьбы» свалился им на голову. Горячие головы в Канавинском РУВД предложили массу «гениальных» вариантов поимки бандитов.
Говорят, звучали даже такие идеи, как послать на авось штурмовую группу захвата в бронежилетах, или, разобрав железнодорожные пути, прокопать дыру, и кинуть туда пару  гранат.
Кто-то особо одарённый, из старых фронтовиков (видимо, контуженный), даже предложил запросить помощи у Мулинского военного гарнизона, подогнать танк и хорошенько шарахнуть по мосту, разрушив железнодорожную ветку, соединяющую правый и левый берега Волги.

Часа через два умственных потуг, бравые милиционеры, поняв, что собственных интеллектуальных способностей в решении этой проблемы им явно не достаточно, всё-таки запросили помощи в центральном ГУВД.
И помощь не заставила себя ждать. Она подоспела оперативно - в лице седенького старичка с погонами полковника, и пары пожарных машин с водомётами.

- Помню, когда мы после войны ловили остатки власовцев, случилась почти такая же история, - пояснил дедок. Кстати, я слышал, тут кто-то у вас хотел танк подогнать? Пускай лучше засунет свою башку ему в дуло. Авиацию ещё бы, блять, вызвали. Головой иногда надо думать, а не жопой.
- Включай водомёты.

Удар водяной пушки с близкого расстояния – штука серьёзная, с ног сбивает не хуже, чем кирпич. Не прошло и пяти секунд, как в буквальном смысле этого слова на гребне волны, состоящей из говна, остатков жратвы, щебня и прочего хлама, произошло стремительное явление на свет двух героев.

Мокрые до нитки, оглушённые, полузахлебнувшиеся и дезориентированные, они не были способны уже ни к какому сопротивлению.
Мешка и Носатого быстро упаковали, и затолкали в «копилку».
После менты поговаривали, что от зеков настолько ядрёно разило живым дерьмом, кучи коего они щедро клали прямо на месте своего обитания, что сопровождающим пришлось прикрывать глаза, чтобы те не слезились.

- Ну вот и всё, - сказал старенький полкан, - а вы говорили танки…

Тем же вечером во дворе Патиного дома собралась небольшая компания гордеевских блатарей. Были там и братья Перцевы.

- Вот так, братва, - сказал Патя, плеснув немного себе в стакан, - щемят нас мусора, житья не дают, гады. Носатый с Мешком вон только с зоны ноги сделали, а их уже цап-царап – и обратно в кутузку. Теперь им одна дорога – за кирпичный забор, - Патя взглянул на небо, и лицо его приняло скорбное выражение.

- Да ладно, Пать, бросай понты, все там будем, - встрял Рустам Сабиров, - я этого Носатого по предыдущей ходке знал. Такой мать родную пришьёт – перо не дрогнет.
Что по понятиям положено, мы сделали. Подогрели их. Шуршелей дали, шмотья там, хавки. Просто не свезло братве, судьба у них такая – по дурости запалились, вовремя не подорвали. Всё «завтра», да «завтра». Вот и досиделись…

- Хорош базлать. Твоя правда, Рустам, - согласился Патя, - нам себя винить не в чем, а вам, братва, я вот что скажу: умнее надо быть. Умнее. Ну, давайте за них – не чокаясь.

И, пока все пили, Патя подмигнул Серёге Перцеву, а тот ответил ему кривой ухмылкой.