В «ночном месте» стояли низкие столики, вокруг столиков - ковры и подушки. Сладковатый дым тянулся слоистыми завитушками и завитыми слоями под балки потолка, из-за столиков слоились и завивались взгляды местных. И «Фабрика звёзд» - «Я тебя любила, Только я забыла, Как меня сгубила…»

- Сначала козяков пожуйте,  мальчики, - сказала Лиля.

Лиля – это моя.

Сидит вполоборота ко мне, откинувшись на подушки. Как и все женщины здесь – в диковинных  шароварах и носках-джурбах. Тёмные волосы, зелёные глаза. Мать – таджичка, отец – русский солдат. В смысле – Неизвестный Солдат.
- Козяки – это что? – спросил я.
На коленях у меня лежали Лилины ноги в ременных сандалиях. Грязные щиколотки, высокий подъём, плоскостопие второй степени, бело-розовый лак на ногтях, как селедочные ошмтки у меня на головке члена. Ногтевой грибок, мне, врачу-общественнику, и за лаком видно.
Она двигала ступнями влево-вправо, то поднимая выше, к самому моему носу, то опуская обратно на  мои колени. В носу  у меня зудело от запаха ремешков сандалий и её ног. Я ёрзал, пытаясь смягчить положение... Главное, чтоб ноги сосать не заставила...

- Козяки – это хорошая вещь… с мёдом и вином мешают…
- Что – «мешают»?
- Гальюн. Знаете, что такое гальюн?
- Плавали, знаем… Не, я лучше курну, - сказал Серёга, обнимая тощего высокого таджика с огромными глазами, - старого пса новым фокусам не учат.
-    Чуть-чуть… вам понравится, - состроила Лиля гримаску – выпучила глазки и оттопырила пальчиками ушки, положив на голову круг местной конской колбасы.

- Бля буду – Тимошенко! – изумился Серёга.

После козяка мы пожевали приготовленные котяхи, потом Серёгин Тощий принёс ему какую-то древнюю скалку с костяными накладками по бокам, чуть ли не полуметровую, с шариком на конце….
Серёга вдохнул, повозил по скалке губами и закатил глаза.
- Алик… Это кайф. Через «а». Это настоящий кайф, Алик, зоновский. Кто зону не топтал, не поймёт... Остаюсь в Фюрбюнбазаде, устроюсь охранником в чайхану. Остаюсь. Нахуй эту «Киевскую». Дождь, снег, слякоть...
- Смотри, наколдуечь, - сказал Тощий. – Этот палк – старый, говорят, он – волчебный, исполняет желания.
- Где здесь кабинеты у вас, - подмигнул Сергей, - пойдём, исполним пару желаний… А может, моей мясной трубки даже на три хватит…
-    Покури, покури, - Тощий забрался к Серёге под рубашку, гладил по груди и животу, целовал в шейную сумку. – Покури и пойдём.

-  Алик. Не забывай. Алик?!… всё помнишь? Следи за собой. Будь осторожен.

Я кивнул:
- Зачотная песня. Цой жив!
Показал Серёге «козу».
- Ты сам-то не забывай.
- Перемен требуют наши серда-ааа! - напевал Серёга, спускаясь с Тощим по деревянной лестнице.
– …«Следи-и за собой. Будь осторожен»

-  … Дай мне три тысячи, - прошептала мне в ухо Лиля, когда они ушли.
Дым над нашими головами медленно шевелился, слоился, распадался на протоки и течения, ручейки и истоки, втягивался под балки, завиваясь слоистыми завитушками.
- Пожалуйста, - ответил я и протянул ей три купюры по сто, пририсовав к каждой по нолику.
- Драхм. Три тысячи драхм.
- Не маловато? Может, десять сразу? – я сразу напрягся,  боль в носу рассеялась. Хоть  я по Серёгиному указанию и убрал кредитку под стельку ботинка, лезть в него не хотелось – не люблю я таких напрягов. Нанюхался уже Лилиных ног, а если стельку свою достану – овердоз, к гадалке не ходи.
- Дай. Мне нужно. В Индию уеду отсюда. Тут недалеко, через Казахстан. Тебе они всё равно похуй
- В смысле?! – я оттолкнулся от подушек, выпрямился. – Что значит – «похуй?»
Лиля посмотрела на меня молча и задумчиво. Как на воду в унитазе, когда та, крутясь, исчезает в его зеве.

- Ладно, забей. Я пошутила.
- Пошутила?!
- Айлюлю. Цигель-цигель. Пошутила. Забей. Сейчас тебе сделаю «хаома».
- Это что?
- То же, что и козяки, но ещё разведённое кое с чем. Меня мама учила, это древний, очень древний стаф. Сейчас никто почти уже не знает, что такое настоящая «хаома».

Лиля вытащила из складочек пальцев на ногах комочек грязи и размешала его с козяками на блюдце.
-  Сначала ты.
- Боишься? – усмехнулась Лиля и откусила кусочек. – Пожалуйста. Но на женщин «хаома» всё равно не действует. Успокоился? Только много не ешь сразу. Чуть-чуть, на язык. А то блевать будешь дальше чем видишь, с непривычки.

Я надкусил.
Дым медленно расслоился и завился, окрасился в бело-розовый цвет, как ногти Лилии, на нём выросли листья, зеленые сверху и бледноватые снизу, цветы – голландские розы по сто пятьдесят рублей, и крупные красные помидоры.
По них-то, по самые, она и засадила мне руку в резиновой перчатке. Пальцы Лили внутри раздвигали всё шире и шире, наслаждение перетекало в боль и обратно как горячий горный воздух… 

...я плавал в розовом мареве под потолком, мимо проплывали диковинные животные. В моих руках оказался тяжелый лом, я тыкал им в морскую фауну, пытаясь наколоть, но лом тянул меня вниз. Проплыл огромный кит, выпустив струю воды и почему-то громко, выпуская целые гирлянды пузырей, пердя. Волной меня выкинуло на берег. Я разгребал песок, чтоб докопаться до зарытой в нём базуки, моя ладонь уже  чувствовала её округлый, как ствол чинары, корпус…

- Пойдём вниз? – сказала Лиля, куснув меня за мочку уха.
Другая Лиля, не та, которая была у меня внутри.
«Слава богу, не ахтунг», - вяло подумал я.
– Смотри, как я умею.
Она взяла со стола продолговатый, словно огромный мяч для регби арбуз – такие бывают только в Азии. Втянув щёки и оттопырив низ подбородка – как пеликан -  она сантиметр за сантиметром погрузила арбуз себе в рот. Снаружи осталось сантиметров пятнадцать, Лиля держала арбуз за сухой хвостик.
Её глаза, как у улитки, на мясных стебельках вылезли и вытянулись вверх, она ещё подтолкнула арбуз, и он оказался целиком внутри. Кроме маленького хвостика у неё в пальцах.
Шейная сумка красиво оттянулась книзу, щёки запали, девушка стала похожа на Егора Гайдара.
Я сказал ей об этом, кажется, вслух.
Лиля дёрнулась в рвотном спазме, сдержалась, приблизила своё лицо ко мне – я отшатнулся от покачивающихся на стебельках её глаз - и медленно извлекла огромный арбуз наружу.
- Хочешь? – спросила она, поднесла покрытый вязкой слюной и слизью арбуз – он был похож на личинку Чужого - к моим губам.
Мой рот раскрылся.

- Гуси, гуси, га-га-га! Есть хотите? Да-да-да! – зачем-то сказал я.

- Нет... – покачала головой Лиля и положила руку мне на шейную сумку. – Не влезет... Давай я тебе его с другой стороны...
«Нет, всё же ахтунг...»

- Алик, беги! Беги, Алик! – услышал я голос Серёги.
Я вскочил и, прикрывая зад стулом, бросился в двери.
В сумраке коридора увидел, как Тощий бьёт Серёгу плашмя ножом, прямо по лбу, отбивая какой-то смутно знакомый мотив.
«Следи за собой. Будь осторожен!» - узнал я.
Голова Серёги давно превратилась в багровый шар с мясными нашлёпками. Руки его болтались, как рукава у Пьеро.

Я вздрогнул, закричал, уронив стул, метнулся вниз с обрыва, в густую траву рахат-лукума. Между крепкими – я пощупал на бегу -  одревесневшими и ноздреватыми стеблями, прижимаясь к земле-матушки, вдыхая терпкий тёплый запах её, пополз вниз. Под высокой папахой густой травы царили сумерки, рамсили и властвовали. Грохнул выстрел, второй. Не хлопнул, как было бы, если б из пистолета, а имено грохнул. Стреляли из базуки, не меньше. Грохот стоял страшный. Пополз ещё быстрее, цепляясь ногтями за  толстые корни, рука вдруг провалилась, не нащупав опоры, и  я покатился вниз по склону.
Посмторел на ногти – кровавые лунки, с отслаивающейся кожицей. Потянул её – длинная, всё тянется и тянется, как лента у фокусника. Забил.
Я пролежал в траве до темноты.
Кричали коростели и надрывались выхухоли,  цвыркали лисицы и выли шакалы. Мычали росомахи. Фыфыкали ёжики. Пищали сурки и свистели тушканчики.
Вечерело.
Смеркалось.


Среди толстых корней я нашел почти новую кошму и постелив её, проспал без кошмаров. Разве что сама кошма была кошмаром – кишела блохами и клещами.
Я уснул, проснулся, лежал с закрытыми глазами.
Кусал себе язык. Пробовал откусить член... слышал, что после – мгновенная смерть... Но смог дотянуться лишь до кончика плоти и слега прикусить. Разжал челюсти.
Распластался, изогнулся буквой «зю»,  вывернул голову набок, ощетинился шейной сумкой, выпучил глаза и высунул прокушенный язык.
Заросли развесистого рахат-лукума раздвинулись и я увидел над собой лицо Юсупа.
«Сиким ярак бырдунхан маэди!» - закричал страшным голосом Юсуп, захрипел и упал на меня замертво.

Да любой охуеет, увидя такое средь одревесневевших зарослей. 

Светила круглая луна. Кричали и скрипели неведомые мне ночные насекомые.
Из Юсупа что-то пролилось, горячее, и быстро остыло.
Я чувсвовал себя провалившимся в холодный арык.
«Бежит арык, Большой бежит, Елозит ключ в замке...»