- Посмотри-ка ты Никита Андреич, эдакого гуся я нынче откопал. Просто беда какая-то с этими непризнанными гениями.
Никита Андреич, полный немолодой русоволосый мужчина с пышными бакенбардами и с вечно угрюмым выражением лица, отставив резную лакированную трость в сторонку, подошел к своему коллеге Егору Афанасьевичу Комбарову, сидевшему за письменным столом. Заглянув через плечо Егора Афанасьевича, Никита Андреич уставился на ровные строчки печатного текста.
- Вот ты почитай вот здесь. Просто умора, - сказал Егор Афанасьевич и ткнул костяным пальцем в какое-то случайное предложение.
«Зеленоватые глаза среди зеленых кустарников казались неспелыми ягодами».
- Ну и что здесь такого. По-моему строчка просто гениальна. Зеленый цвет символ юности, незрелости.
- Ну что же вы, Никита Андреич. Ну как же вы можете так говорить? Видно же сразу, что писал бездарь. Вот сюда, сюда обратите, пожалуйста, свое внимание.
«Жирный как поросячий визг».
- Ну разве визг может быть жирным? А это.
«Череда препятствий повлекла за собой рождение нового ума, решительного и твердого».
Никита Андреич уселся на кресло и принялся читать. Через минуты три он вернул текст обратно на стол и, уставившись с недовольным видом на гипсовый бюст Державина, произнес:
- Мне кажется, Егор Афанасьевич, что вы попросту придираетесь. Вообще-то этот текст я еще вчера заметил.
- Как же это вы его вчера заметили, голубчик, когда мне его только сегодня принесли? – спросил Егор Афанасьевич.
Но Никита Андреич, казалось, и не слышал вопроса друга. Он увлеченно говорил о талантах писателя, создавшего этот текст, о его очевидных достоинствах перед скопищем пороков бездарностей и литературных маньяков.
- …Знаете, от него просто повеяло новизной, какой-то свежестью, дерзким умом и чистым сердцем…
- Чего? – Егор Афанасьевич перебил своего друга, - Чем это тебе, говоришь, повеяло? Новизной? Дерьмом тебе собачьим повеяло! Что с тобой, Никитка? Еще давеча мы с тобой весело высмеивали очередного бездаря, как вдруг ты, неожиданно затуманенный сопливой лирикой какого-то прыщавого юнца, пытаешься выставить его в добром свете, - Егор Афанасьевич выговорил это на одном дыхании, пытаясь при этом зачем-то заправить шелковый халат в трусы.
Никита Андреич, обиженно закинул голову. Глаза его подозрительно покраснели. Походив по комнате, попереставляв с места на место книги классиков, Никита Андреич быстрым шагом подошел к печатным страницам, разбросанным на столе.
- Вот здесь. Вот. Где же оно, - Никита Андреич суетливо рыскал в страницах, в надежде отыскать что-то важное, - Вот, - наконец сказал он, - Вот. Прочитайте вот это.
- Утро манило расставанием… - начал читать Егор Афанасьевич, - ну и что? Что это такое? Обычный текст.
- Ут-Ро, - по слогам начал выговаривать Никита Андреич, - Ма-Ни-Ло Рас-Ста-Ва-Ни-Ем!
Егор Афанасьевич смотрел на своего старого друга и не мог понять, что же это с ним произошло. Что же это за дикая перемена. Всего один текст, неотличимый от сотен других, приходивших в редакцию… 
И тут все стало на свои места. Обиженное, едва удерживающееся от слез, лицо Никиты Андреича выглядело настолько жалко, что Егору Афанасьевичу ничего другого и не оставалось как подойти к другу и просто его обнять.
- Ну, ничего-ничего. Подправим маленько, и хоть сейчас к Новикову неси. Право я даже не предполагал… А хотя знаешь ничего... Я…
Внезапно Никита Андреич вырвался из объятий друга и побежал. Вниз по лестнице, на улицу, к таким простым людям, незнающим ни о литературе, ни о тонкостях письма, ни о чем научном незнающим.
Двери дома на N-ской отворились, и полный немолодой мужчина с пышными бакенбардами и с вечно угрюмым выражением лица вывалился на Питерскую брусчатку. Быстрым маршем, обгоняя медлительных франтов и скучающих извозчиков, скрылся он в толпе простого, спешащего по своим простым делам, люда.